В сумерках

Утро я провела в своей комнате, не в силах заставить себя подняться с постели. Всю ночь шёл дождь, я закрыла окна, и теперь с улицы не доносилось ни звука. Везде царили тишина и спокойствие, даже в замке, словно все уехали и оставили меня здесь одну. День сегодня обещал быть жарким, это было ясно по пятнам солнечного света, плясавшим на полу и на стенах. Природа нравилась самой себе, всё светилось, блестело, взмывало и сливалось друг с другом. Вероятно, после завтрака мы отправимся на пляж. Мать сгонит всех к реке, а те, кто вчера предпочёл пьянствовать на яхте Вортигерна, будут не слишком вдохновлены необходимостью заниматься активным отдыхом. Мать была пловчихой, у неё и медаль имелась за спасение утопающего, которой её наградил сам мэр города Слайго, откуда она была родом. Эта медаль и протащила её в городской совет. Тогда она спасла девочку, которую смыло волной с самого берега, такая уж у большой воды манера шутить. В детстве я принимала мать за морскую богиню, бывало, выйдет она на берег к нам с отцом — всё её гибкое тело лоснится на фоне песка, а на загорелом лице расплывается счастливая улыбка. Мы восхищённо глядели на неё и у нас дух захватывало — так красива она была. А однажды отец вместо сказки на ночь рассказал мне историю про Русалочку, и после ничто не могло разубедить меня в том, что мать на самом деле была принцессой из королевства морских глубин. До определённого времени я не ощущала в себе схожей тяги к воде, но однажды, когда мне было одиннадцать, мать привела меня на пляж Страндхилла в самый прилив. Опасное время, но она всегда была несколько безрассудной и отрешенной от реального мира, словно не чувствовала в нём никакой опасности. Я плавала недалеко от берега, сначала было так хорошо, а потом меня снесло вглубь, и внезапно я оказалась в могучих волнах залива, в чьих-то мощных объятиях, которые сжимали меня прямо перед лицом морского бога. Но что удивительно — никакого страха я не ощущала, словно кто-то держал меня поперёк живота, как отец, когда я училась плавать. Я не чувствовала, что меня потихоньку утягивало в самую глубину, я отдалась этому всем сердцем, эмоции так и переполняли, я даже расплакалась, хотя можно ли вообще было плакать под водой? Вся моя юность, угловатость, тяжесть, широко распахнутые глаза и взмывшие над лицом тёмные волосы, — всё ускользало вниз, под воду, ко дну, я была всё ближе и ближе к нему, и мне было всё равно, будто я сама стала Русалкой и теперь наконец возвращалась домой, в своё подводное королевство. Течение вцепилось в меня мощной хваткой, и я была как слово, потерявшееся в звуках музыки. Но тут моя мать — ловкая, скользкая, сильная — потянула меня вверх, через безумное сверкание. Мы вынырнули на поверхность, и снова вокруг нас грохотал мир, вздымались волны, и над нами снова было небо, или под нами, я уже не понимала. Мать подтащила меня к берегу, а потом отшлёпала у всех на глазах, словно мне было пять, неустанно повторяя, что я могла утонуть, а я всё никак не могла понять, что же в этом такого страшного? Я тонула и это было прекрасно. И тут же родилось другое воспоминание, никак с твоей матерью не связанное: несколько лет назад во время отпуска на острове Крит я успела обгореть, пока купалась. Я вспомнила, как Артур накинул мне на плечи полотенце, Эльза и Вортигерн аккуратно собрали нашу одежду, а затем мы все вместе отправились по раскалённой дороге к отелю. Прямо у меня перед глазами маячила загорелая крепкая спина Вортигерна, а ещё я запомнила тёмно-синий слитный купальник Эльзы с белыми полосками по бокам. Я запомнила и то, что в те дни Артур стал смотреть на меня так, как никогда не смотрел прежде. Сначала я подумала, что это из-за того, что у меня тогда, ко всему прочему, обгорели и нос, и щёки, а потом выяснилось, что у меня просто выросла грудь. Я полистала ленту в инстаграме, посмотрела картинки на тамблере, поиздевалась над своим лицом в снэпчате, даже поудаляла лишние папки в телефоне — вот как сильно мне не хотелось выходить из своей комнаты. Я представляла себе, как спущусь в столовую и узнаю о том, что Вортигерн уехал по делам и его не будет до самого вечера. Может быть, ему срочно понадобилось вернуться в Лондон и тогда нам вообще не придётся встречаться в ближайшее время. Все эти фантазии казались привлекательными на первый взгляд, конечно, сначала я бы испытала облегчение, но оно было бы недолгим. Он не имел права сбегать, только не теперь, когда каждую мою мысль о нём сопровождали горечь и разочарование. Как же тяжело было вылезать из своего постельного убежища. Некоторое время я отрешённо рассматривала своё отражение в зеркале, ощупывала лицо, трогала губы. Окинув взглядом плечи и грудь, я повернулась спиной. Нечасто нам удаётся смотреть на себя отстранёно, по-новому, как смотрит посторонний. Я глядела на себя именно так. И всё это время я задавалась вопросом: что во мне изменилось? Я не подурнела, но и не сделалась привлекательнее. У меня появились первые малозаметные морщины вокруг глаз и у носа, волосы оставляли желать лучшего, за лето я набрала пару лишних килограммов и совсем забросила свои занятия по пилатесу. Так что, чёрт возьми, такого разглядел во мне Вортигерн, чего он не видел прежде? Я надеялась, не то же, что Артур когда-то. На самом деле, мне был известен ответ на свой вопрос. Или я так думала и очень хотела ошибаться. Я пробежалась пальцами там, где минувшими ночами он прокладывал дорожки своих поцелуев: по шее, подбородку, вдоль ключицы и по плечу. Меня передёрнуло, я отвернулась и понуро побрела в ванную комнату. Дело было в Эльзе, тут и думать нечего, это было ясно, как божий день. Она выглядела, как одна из моделей девяностых, вроде Синди Кроуфорд или Линды Евангелисты, — высокая, статная, фигуристая, с выразительными чертами лица и густой копной волос. Сама женственность — у любого мужика, будь то инфантильный хипстер или прожжённый женоненавистник, при виде неё на каком-то клеточном уровне моментально просыпалась потребность быть джентльменом. Но дело было даже не в красоте и не в манерах, а в том, как ты себя чувствовал, находясь рядом с такой женщиной. Тебя словно держали в тёплых дружественных объятиях, и ты ощущал на себе мягкое веяние некой силы — не подавляющей, а поддерживающей. Эльза была дружелюбной, добросердечной и всегда немного таинственной. Она приковывала взгляды, даже пребывая в тени блистательной Игрэйн. Её красота, и внешняя, и внутренняя, была очевидной, но ненавязчивой. Такие женщины никогда не бывают одинокими. Таких женщин не забывают. Теперь, когда вчерашнее ошеломление и страх ушли на второй план, я явственно ощутила ноющую тяжесть под сердцем. Меня мучило ужасающее чувство стыда и обиды из-за того, что Вортигерн невольно или всё же намеренно противопоставил меня своей бывшей жене. Он заставил меня чувствовать себя частью механизма по преодолению последствий развода, таблеткой от одиночества, объектом страсти, призванным доказать его способность окунуться в новую любовь. Он совершил кое-что, что-то, что никак не укладывалось ни в голове, ни в душе, вместо этого оно грузно ворочалось из стороны в сторону, выдавливая наружу всё остальное, больно натирая и не имея возможности угнездиться во мне. Вортигерн нанёс смертельной удар по нашей дружбе. Теперь я испытывала отвращение ко всему, что было связано с ним: к его расторопности, даже решительному шагу, к его жилетам, шляпам, габардиновому пальто, тренчам на четырёхслойной подкладке, к его замшевым ботинкам на тонкой подошве, подвёрнутым брюкам со стрелками, к его задумчивости и красивой печали, к его таланту, музыкальности, художественному вкусу, к его наслаждению жизнью… Я надела свободный хлопковый комбинезон с открытыми плечами и не стала собирать волосы, чтобы не обнажать шею, но всё равно продолжала чувствовать себя недостаточно одетой. Мной владело мучительное смущение, словно я была ученицей из церковной школы, заявившейся на вечеринку в непозволительном для юной католички виде. Немного поразмыслив, я сняла с крючка широкополую шляпу и водрузила себе на нос солнцезащитные очки. — А про SPF-крем ты не слышала? — завидев меня, с насмешкой поинтересовалась Моргана. Её длинные обнажённые ноги покоились на коленях у Гавейна, оба они курили. — Уже позавтракали? — спросила я, кивнув в сторону шатра. Благодаря хорошей погоде стол сегодня накрыли на улице. — Какое там. После вчерашнего кусок в горло не лезет, — ответил Гавейн. — Зато Артур ест, как не в себя, — добавила Моргана. — Поторопись, иначе ничего не останется. На самом деле, последнее, что мне сейчас хотелось — это появляться у общего стола. Но сегодня был последний день нашего совместного отпуска, идеальных каникул для всей семьи и близких друзей, которые моя мать планировала аж с Рождества. Я собиралась прогулять пляжное веселье, но пропустить завтрак — это уже ни в какие ворота. Конечно, Вортигерн был там, я увидела его ещё издали — идеально прямая спина, широко разведённые колени и скрещенные щиколотки, — он размазывал арахисовую пасту по тосту с таким видом, словно выглаживал стеком несовершенства скульптуры из пластилина. Иногда моя фантазия приводила меня в восторг, но только не сегодня. «Вортигерн и сам похож на статую, в которую вдохнули жизнь», — думала я, приближаясь к шатру. Иногда, когда он замирал в задумчивости, склонившись над планшетом или книгой, лицо его будто каменело, ресницы даже не дрожали, ноздри не трепетали, и что-то в этой невероятной статичности, напоминающей об античных мраморных лицах, неизменно привлекало меня, заставляя завороженно смотреть на него до тех пор, пока он не поднимал глаза, почувствовав на себе мой взгляд. — Ещё скажи, что ты не пойдешь на пляж? — недовольно спросил Артур, оглядев меня с ног до головы. — Вырядилась так, словно это у тебя похмелье. Я заняла место рядом с ним и подальше от Вортигерна. Мать налила мне чай со льдом. — Сегодня у нас финальный волейбольный матч, — напомнила она. — Проигравшая команда оплачивает следующий отпуск. И почему в этих семьях все вечно друг с другом соревнуются? Вортигерн размытым белоснежным пятном маячил где-то сбоку, и я никак не могла расслабиться. Я знала, что больше не сумею смотреть на него как прежде — беззастенчиво и открыто, теперь я буду прятать свой взгляд и прятаться от его. — Меня тошнит, — вдруг выдала я и не слишком покривила душой. — Меня тоже, — от себя добавил Артур, осушив свой стакан с чаем. Отец взглянул на меня с беспокойством. — Пей побольше воды. И оставайся в тени. — Это не тепловой удар, — отмахнулась я. — Вчера было пасмурно. — И ты даже не пила, — снова заметил Артур. Он приложил стакан со льдом к своему виску и блаженно выдохнул. — Вы, Мерлины, такие дохляки, — усмехнулся Утер. — Вечно сходите с дистанции в самый решающий момент. Я была благодарна ему за эту нелепую провокацию, потому что таким образом Утер переключил внимание моих родителей на себя. — Напомни-ка, кому из нас пришлось раскошелиться на горнолыжный курорт в прошлом году? — спросила мать, сложив руки на груди. — Слепая удача. Да и Вортигерна тогда с нами не было. — А до этого ты всем нам устроил бесподобный отдых на Карибах. — В тот раз были поставлены нечестные условия. У тебя, на минуточку, разряд по плаванию, Вив. Их беззаботная болтовня развеселила меня. Вооружившись ножом и вилкой, я разрезала яблочный пирог на маленькие кусочки, обмакивала их один за другим в ванильное мороженое, а затем отправляла в рот. Краем глаза уловив какое-то движение справа от себя, я замерла. Вортигерн потянулся к блюду с арбузными дольками. Его часы мелодично звякнули, и я невольно бросила взгляд в его сторону. Почти в тот же миг я отвернулась, но всё же успела заметить, что у Вортигерна было то самое мраморное лицо, только с нахмуренным лбом. Этакая мраморная печалька. Я с трудом удержалась, чтобы не прыснуть. Но даже мой короткий нервный смешок не остался незамеченным. Конечно, после вчерашнего для Артура даже самый тихий звук походил на удар водородной бомбой Ким Чен Ыма. — Пирог — лучшее средство от тошноты, не так ли? — спросил он, наблюдая за моей вознёй со штруделем. — Тошнота тошнотой, а пирог — по расписанию, — пожав плечами ответила я. — Не буду играть в волейбол, не заставите. С детства его ненавижу. Пусть Гавейн играет за меня. — Гавейн всегда был хорошим вратарём. Он умеет только ловить мячи, но не отбивать. — У Морганы обратная проблема, — усмехнулся Вортигерн. — Она шарахается от мяча, словно он горит. — Боится ногти сломать, — фыркнул Артур. — Ты же ей в прошлом году дважды попал в голову, — напомнила я. — И что с того? Всё равно у неё голова — самое безопасное место. «Это у вас семейное», — чуть не ляпнула я. — Никогда так не говори о своей сестре, — строго сказал Вортигерн, отодвинув от себя пустую тарелку. — Особенно у неё за спиной. Мы с Артуром синхронно повернулись в его сторону. Оба смутились, словно Вортигерн снова застал нас за курением. — Пускай Лэнс играет за нашу команду, — я поспешила сменить тему. — Он мой бесстрашный рыцарь Ланселот, который не позволит даме биться за честь семьи при столь плохом самочувствии. — Да у тебя такой вид, как будто ты только что из спа вернулась, — вяло возмутился Артур. Даже если бы сегодня утром он не смог встать с постели, ему бы всё равно пришлось тащиться на пляж. Во время соревнований по волейболу Артур был что называется главной звездой. Самый длинный, ловкий и прыгучий из всех нас, белый Майкл Джордан, взмывавший ввысь так, словно земное притяжение не имело над ним никакой власти. Какой смысл потеть по ту сторону сетки, если против нас будет играть Артур, и неважно, пьяным он был или с похмелья? Тоже самое можно было сказать о моей матери во время недели сёрфинга. Мой отец ещё в молодости увлёкся бейсболом и играл сносно до сих пор. Вортигерну не было равных в гольфе. Утер много лет председательствовал в шахматном клубе. Игрэйн увлекалась дизайном одежды. Эльза фотографировала. Моргана занималась фигурным катанием и подавала большие надежды, но полученная на одном из соревнований травма поставила крест на её карьере прославленной фигуристки. Я же могла похвастаться умением с переменным успехом отбивать ракеткой воланчик. И то не факт, что он потом перелетит через сетку. Если бы наши семьи соревновались в караоке, то тогда бы у меня был хоть какой-то шанс утереть всем носы. С самого школьного выпускного я годами оттачивала в душе умение тянуть высокие ноты в песнях Мэрайи Кэри, но похоже этот скилл так и останется неоценённым. Трудно разглядеть в себе какие-либо особые таланты, когда с детства находишься среди одарённых и успешных людей. За своими размышлениями я пропустила момент, когда места за столом начали пустеть. Я заволновалась. Отец аккуратно сворачивал газету, явно намереваясь подняться с места и последовать за остальными, оставив меня наедине с Вортигерном. Отложив вилку и нож в сторону, я открыла рот, но никак не могла сообразить, что следовало сказать. Нужно было уйти вместе с отцом, перспектива остаться за столом с Вортигерном откровенно пугала меня. И только я хотела встать, как он вдруг обратился ко мне: — Как поживает твой студенческий проект? Его внезапный вопрос застал меня врасплох, я так и замерла, беспомощно наблюдая за тем, как отец отодвинул ткань и вышел из шатра. — Какой ещё проект? — растерянно спросила я. — Тот, ради которого ты уехала в Манчестер на несколько месяцев, — пояснил Вортигерн. Я медленно и неохотно повернула голову в его сторону, и не отрывая взгляда от его подбородка, ответила: — Он ещё не готов. Это было уловка, чтобы задержать меня, догадалась я. Если бы ему действительно было интересно узнать о моих летних занятиях, он спросил бы раньше. Он не мог допустить, чтобы я сбежала вновь. Но именно это я и намеревалась сделать. Мы поднялись с мест одновременно, это смутило меня, и я невольно отшатнулась в сторону. Впервые за весь день мы были обращены друг к другу. Я чувствовала себя беспомощной под его взглядом, который даже не могла поймать на себе, потому что не поднимала головы. Шляпа и очки не помогали. А потом Вортигерн начал приближаться, не в пример мне двигаясь спокойно и уверенно. Меня мучил лишь один вопрос: если нельзя сбежать, то как вести себя с ним? Как сопротивляться своей слабости? Спасение пришло, откуда не ждали. Лэнс, проснувшийся позже всех, весьма бодро для главного пьянчуги нашей компании ковылял к шатру. Его сопровождали Гавейн, Перси и Моргана. — Милая, пожалуйста, — Вортигерн замер напротив. Замерла и я. Потому что что-то во мне всё-таки сопротивлялось трусливому порыву повернуться к нему спиной. — Давай поговорим? — и бросив взгляд на приближавшуюся шумную компанию, он добавил: — Наедине. Одной рукой я неловко ухватилась за спинку стула, словно могла в любой момент потерять равновесие. Но на самом деле я просто боролась с желанием вытянуть руки вперед и оттолкнуть Вортигерна от себя. Я смотрела на его шею, на дрожащее адамово яблоко, затем перевела взгляд на напряженный подбородок и крепко сомкнутые губы. Меня всю разрывало от желания исчезнуть, провалиться сквозь землю, потому что мне никогда прежде не приходилось противостоять Вортигерну, думать о нём недоброе и стыдиться себя в его присутствии. Я вдруг осознала, что с этого дня при нём мне придётся всегда быть начеку. — Пожалуйста, — вновь повторил он. Я глубоко вздохнула и сняла очки. «В этом нет моей вины», — напомнила я себе, невероятным усилием воли заставив себя поднять глаза. И стоило мне увидеть то, как он смотрел на меня в эту самую минуту, как я поняла, что никуда мне от этого взгляда ни деться, даже если я сбегу на другой континент. Я отвела глаза, но продолжала видеть Вортигерна своим мысленным взором. И самое ужасное — всё внутри меня тянулось к нему навстречу, как молодой росток всегда тянется к солнцу. Взгляд у Вортигерна был просветлённым, как у священника или пастора, но вместе с тем — бьющим в самое сердце. Невозможно сказать какую-нибудь грубость или оттолкнуть человека, который смотрит на тебя таким взглядом. И тогда я осознала: сопротивляться придётся вовсе не своей слабой воле, а ему, Вортигерну. Какое счастье, что уже завтра мне предстоит вернуться в Манчестер. Я вновь надела очки, мысленно подбодрила себя, а затем сказала твёрдо и прямо: — Я больше ни за что не останусь с тобой наедине, Вортигерн. И я ушла, оставив его там, в шатре, в компании своих шумных друзей, но всё равно словно в одиночестве. Я смотрела по сторонам, однако в потоке прибрежной лазури, слепящего золота и зелени по-прежнему видела его взгляд, обращённый ко мне, к моему сердцу. Мне было трудно дышать, грудь стискивало. Я тонула, снова тонула, как тогда, в Страндхилле, и на этот раз в этом не было ничего прекрасного.