Голландский яблочный крамбл

Альдо-Апач задумчиво слонялся по улицам. Абсолютная сексуальная удовлетворённость сменилась спазмами голода. В здешних местах можно было перекусить и хорошо поужинать в уличных кафе. Цены на еду даже в центре города были весьма демократичными. По субботним и воскресным вечерам, возле кафе играли джаз-бэнды. За чашечкой кофе можно было послушать живые джазовые импровизации. К вечеру, все столики в кафе были заняты, народ толпился в проходах и возле музыкантов. Джаз — музыка серьёзная, импозантная. Уличные музыканты всегда устраивали джем-сейшн. Ближе к полуночи, когда пора было расходиться, музыканты исполняли для пущего веселья пару-тройку хитов. И тогда посетители, чьи сердца за вечер были согреты душевностью музыки, напитались безудержной и первобытной силой джаза, начинали плясать. Люди вскакивали со своих с мест, объединяясь и танцуя друг с другом, постепенно расходясь по улицам города. Рейн заприметил пустое место среди сдвинутых вокруг столика стульев. Он поинтересовался у сидевших, не занято ли оно, и ему ответили, что ему повезло и это место только что освободилось. Его пустили за стол. В кафе под зонтиками яблоку негде было упасть. В такой тесноте официантам приходилось как-то выкручиваться. Видимо поэтому, не дав меню и не спросив, чего он хочет, через пару минут перед ним поставили стакан светлого пива и какую-то закуску. Альдо решил расплатиться сразу. Устроившись поудобнее, он съел принесённую лепёшку с сыром и грибами. Альдо не слушал, что играет оркестр. Он потягивал пиво, курил и размышлял. Признаться, к сексуальному удовлетворению примешивалось неприятное чувство. Червячок отвращения к австрийцу и самому себе, мерзопакостно шевелился у него в душе. На самом деле, Альдо никогда не думал, что встретит Ланда в борделе. Нациста он вспоминал с омерзением. Ещё во время сделки, хотелось сковать суку наручниками, и медленно задушить. Но высшее руководство приказало Ланда не трогать. Рейн отыгрался на нём, застрелив его любовника — радиста Германа. Не хотелось, чтобы предатель получил все тридцать три удовольствия. Пусть живёт в выторгованном домике один. Рейн впервые выреза́л свастику на лбу, так глубоко и тщательно. Он не думал, что теперь этот шрам будет преследовать его всю жизнь. Рейн не мог трахаться, не мог просто вздрочнуть, если не представлял, что вдавливает нож в кожу лба Ланда. Он хотел иметь нацистскую суку во все щели, и, главное, лизать и трогать вырезанный им собственноручно шрам. Музыка смолкла, посетители зааплодировали. Некоторые поднялись со своих мест, одобрительно улюлюкая. Темнокожие музыканты промочили горло принесённым для них официантом лимонадом, закурили. Альдо посмотрел на часы. Была полночь. — Сердечно благодарим каждого, кто пришёл сюда и провёл с нами этот прекрасный вечер, — приятным глубоким голосом произнёс в микрофон пианист. — Давайте вспомним, что на дворе осень, а сердце томится и хочет любви… Мы сыграем для вас Les Feuilles Mortes.* Танцуйте с друзьями, любимыми или незнакомцами в этот тёплый осенний вечер. Рейн остался в одиночестве. Публика вскочила со стульев, разбившись на группки и парочки. Альдо уже слышал эту песню. Её пел Ив Монтан. В джазовой обработке песня звучала менее лирично и грустно. Американец не являлся ценителем музыки, но классику уважал. В современных песнях ему не нравились слова. Либо бессмысленный оптимизм и пошлость, либо гимн несчастных, лелеющих романтику и скорбь по былому. Альдо бросил сигарету на дно стакана с остатками пива. Джаз не вызывал в нём ничего, но и не раздражал, как популярные мелодии. Люди вокруг кружились под незатейливое: Ты, хотя бы на мгновенье, вспомни: как мы были счастливы с тобой. Альдо встал. Ему захотелось сунуть себе два пальца — в анус и рот. Трахая себя, выдавить из желудка горькую желчь презрения. Незнакомая девушка в длинном платье подбежала к нему, сразу, без спроса взяв за руку, приглашая с ней потанцевать. Альдо улыбнулся, и вежливым тоном, громко произнёс: — Я старый солдат и не могу с Вами танцевать — у меня вместо ноги протез. Едва не расхохотавшись, когда выражение неподдельного ужаса исказило глупую, хорошенькую мордашку девчушки, американец принял решение поскорее выбраться из этой толпы. Он развернулся и налетел на крепкий мужской торс. Альдо пробормотал извинения, и попытался уйти в сторону, но паскуда крепко схватил его за руку. От паскуды несло модным резким запахом одеколона. — Какого хрена? — взревел Альдо уже без церемоний, готовый отдубасить хама. Он прищурился, шаря в кармане и надевая чёртовы очки, без которых вблизи всё сливалось в блевотное пятно. Взглянув через очки, Рейн со страхом понял, что таких совпадений просто не бывает. Австриец стоял перед ним в плаще и берете. Он попытался отстраниться, но австриец, обхватив его за голову, крепко впечатался ему в губы. Альдо промычал проклятия, и с жадностью впустил в себя язык Ганса, едва не проглотив. Ланда целовал его, как Альдо любил: с нажимом от жадности, грубо, больно, давясь слюнями, перекатывая их изо рта в рот. — Соскочим с осенней тоски и завершим вечер знойным Cantaloupe Island.* Всем любви и хорошей ночи! — пожелал пианист завершая концерт. Посетители вопили от восторга и аплодировали. Ланда и Рейн стояли в толпе. От тёплого сопения саксофона вибрировало в груди, а фортепьяно звучало, как лёгкие шаги гуляки, что на радостях бродит с распахнутой душой и пьяный, по тёплому песку пляжа, и зовёт за собой. — Как же я ненавидел тебя все эти проклятые годы, — Ланда дышал Альдо в рот, кусая и целуя губы. — Разорвал бы тебя. Разрезал на части. Если бы тебя пытали в гестапо, я бы приказал резать помельче. Австриец с силой давил пальцами на надбровные дуги Рейну. Американец смял его задницу руками, приподнимая на себя, толкаясь вновь каменным членом ему в пах. — Сука, — бросил он, задирая Ландо гладкий подбородок и метя шлюху засосом в бледное горло. — Отсоси мне. Отсоси прямо сейчас же, — проревел он Ланда на ухо, едва сдерживаясь, чтобы не вцепиться в хрящ зубами. Ганс ядовито скривил губы. — Чтобы лишиться лицензии, если нас арестуют? Поехали ко мне. На всю ночь. Рейна перекосило. Он сжал Ландо запястья, отрывая его руки от себя. — Зовёшь в свой уютный, чистенький домик, шлюха? — Зову ебаться, — рявкнул австриец.