Небортовой журнал

      «Не сомневайся в своей правоте никогда! Ты всё всегда сможешь, если будешь поступать по совести!» — так всегда учили её родители, так всегда думали её любимые книжные герои. Варвара Кутейщикова без сомнений шла вперед, никогда не прося поддержки, никогда не сомневаясь, шла, подминая под себя слабых и нерешительных. Слабость — самый страшный недостаток, она знала это со всей своей четырнадцатилетней решимостью. Хотя сама сейчас сидела на постели, переделанной из простой стандартной койки, и дрожала, как осиновый лист — невозможно слабая и трусливая. Привыкшая прямо смотреть на собеседника, Варя впервые боялась поднять взгляд.       Всё началось со Дня Рождения Юли. Поздравления, скромные посиделки и глаза её лучшей подруги. В тот момент, когда они обе посмотрели на разговаривающего с парнями Витю, они обе всё поняли. Но мужественное начало говорило Кутейщиковой, что нужно поговорить, кто же, если не она, облечёт в слова правду, которая им обеим была подспудно известна. Они с Сорокиной пересеклись тогда взглядами — растерянный серый и понимающий карий — и Варвара более не могла усидеть в кают-компании. Ей нужно было сбежать, разрыдавшись, но она, конечно же, этого не сделала. Потому что так не поступают героини книжек. А она почти героиня, раз бросила всё ради этого головокружительного полёта. Так говорили ей все еще дома, и Кутейщикова не смела не соответствовать. Поэтому она уверенно улыбнулась в ответ на тихую улыбку Юли и поклялась себе завтра же поговорить с подругой.       Но ни на следующий день, ни через три дня застать Юлю на месте не удавалось. Она завтракала раньше, уходила прежде, чем Варвара зайдёт в биоотсек. При этом кроме приветствия не говорила почти ничего. Кутейщикова злилась на Сорокину за умышленное увиливание (она была в этом абсолютно уверена), но внутренняя маленькая трусиха в Варе ликовала. Еще один день сохранения мнимых отношений, которых вскорости не будет! Это было наивно нелогично, но Варя ничего не могла поделать с собой. Селекционные посаженные в питательную среду семена не прорастали, Пафнутий сбегал за три дня целых три раза, повергая в ужас бедного Лобанова. Будто всё то, чем окружила себя Кутейщикова, укоряло, говоря о её недостойном поведении. Внутри всё переворачивалось, бурлило, хотелось то ли шататься бездумно по кораблю, то ли свернуться клубком в самом тёмном углу.       Через неделю бессонницы Кутейщикова напоминала бледную копию самой себя. На столе лежала трижды начатая книжка по эволюции и антропогенезу, часы отсчитывали половину одиннадцатого утра по бортовому времени, а Варвара даже на завтрак выйти забыла. Несмотря на то, что была её очередь дежурить в медотсеке вместо Сорокиной, которая не спала ночью на дежурстве. Так они договорились еще когда–то давно, сразу после вылета. Оцепенение отпустило только тогда, когда в дверь каюты постучали. Три раза, два сразу и через время ещё один. Варя молча подошла и нажала кнопку открытия, потому как знала, кто это. Середа был сосредоточен и взволнован, Кутейщикова это уловила без всякого сомнения. Он хмурил брови и не поздоровался, когда прошел в комнату.         — Варь, ты чего? — вместо приветствия спросил он. Кутейщикова всегда распекала его за то, что он перестал с ней здороваться, но втайне ей это ужасно нравилось. То, что Середа имел право так просто заходить и отчитывать. То, что не закрылся после их дурацкого объяснения, когда она повела себя как типичная плаксивая девчонка. То, что вёл себя как нужно.       Витя подошел и взял её за руку. Молча положил вторую на плечо и стоял, будто вглядываясь куда-то внутрь её дрожащей, как мокрый воробушек, души. За это он ей и нравился — за непохожесть на других, за самонадеянность и знание чего-то, что ей было недоступно. За это он нравился и Сорокиной, что уж тут скрывать. При мысли о Юльке, Кутейщикова вздрогнула и отошла, выпустив ладонь Середы.         — А ты чего?! — прошипела она, мигом принимая защитную позицию. — А если девчонки тебя увидят? Катькина каюта рядом!        — Панферова уже давно в своей лаборатории. Позавтракала и заперлась, — на слово «позавтракала» он сделал ударение. Кутейщикова хмыкнула. Переживал, что не поела. Думал, плохо себя чувствует. Всё ясно.       Варя вздохнула и слабо улыбнулась.        — Витя, я сейчас приду в медотсек, не переживай.       Середа недоуменно наклонил голову чуть вбок, продолжая рассматривать Варино лицо. Он привык теперь касаться её по поводу и без, и Кутейщикова видела, как обидел его её жест отстранения.        — Ты ни в чем не виноват, — вырвалось у неё прежде, чем она успела подумать. Естественно, он был во всем виноват, правда, никогда не сможет этого понять. Даже если Кутейщикова попытается словами ему объяснить.       Середа нахмурился.        — В чём не виноват? Варь, ты какая–то…        — Всё в порядке, — с нажимом произнесла она. — Прошу простить, товарищ капитан, за нарушение распорядка, я сейчас приду для начала ежедневного медосмотра.       Она посмотрела на виновника своего жуткого страха и улыбнулась теплее. Она не могла на него сердиться даже в школе, когда он по обыкновению нёс свою научно–фантастическую чушь. А сейчас, когда её сердце ускорялось от его прикосновений, тем более не станет. Она не особенно любила вторжений в личное пространство, но сейчас почти привыкла. Признаться, ей даже нравилось.         — Может, расскажешь? — безнадёжно и как-то необычно робко спросил он. Кутейщикова рассмеялась. Его тон облегчил тяжесть на душе, смелость потихоньку возвращалась на исходные позиции. Она подошла и переплела свои пальцы с его.        — Потом. Сейчас не могу, — она зарылась носом в плечо Середы, когда он обнял её.        — Обещаешь?        — Обещаю.

***

      Путь до каюты Сорокиной был длинный, не смотря на то, что нужно было сделать десять шагов. Относительность, чтоб её. Варя призвала всех смелых книжных героев и умерших бесстрашных полководцев прошлого, чтобы найти каплю смелости, и постучала. Настрой, что подарил ей Витя, мгновенно улетучился. «Варя, заходи», — ответил бодрый голос Юли. Кутейщикова нажала на кнопку.       Сорокина сидела за столом и рисовала. Пальцы её были перепачканы карандашами, а на полу валялись скомканные листы.        — Привет, я думала, ты…        — …сплю после вахты, — закончила её предложение Юля, и Варе стало совсем плохо. Она почти забыла, как долго они дружили, и все уловки и недомолвки Кутейщикова тут же выбросила из головы. Она не может не сказать правду. Пусть это будет означать конец их дружбе. Она просто не имела права обмануть.        — Захотелось порисовать, не спалось, — Сорокина всё не поднимала глаз. Мысли, одна другой хуже, проносились в голове у Кутейщиковой. Она стояла и чувствовала себя самой ничтожной на этой стороне галактики. Она ясно видела, как Юля больше никогда не поговорит с ней, не выслушает её надменные речи, и не усмехнётся её показной браваде. Они не сидели вместе и не разговаривали очень долго. Наверное, с момента отлёта. Не до того было. Теперь же было уже всё кончено.        — Юль, мне нужно тебе сказать, — она присела на краешек кровати.       Сорокина, наконец, оставила карандаш и отряхнула ладони. Встала и села рядом, не говоря ни слова. Её чёрные глаза были серьёзны и внимательны. Варя закусила губу. Она бы хотела сбежать, но проклятая гордость вкупе с упрямством не давали.        — Я тебя слушаю, Варечка, — тихо проговорила Юля.        — Я должна… — слова не вылетали из горла, слова норовили вылиться слезами из некогда холодных серых глаз, слова не хотели оборвать то хрупкое, что было между двумя девчонками, что пустились в бесконечное путешествие. Слова путались, отказывались выстраиваться в красноречивую тираду, которой она убеждала порой даже учителей. Юля всё молчала. — Я… хотела тебе рассказать… что мы…в смысле, я и Середа…       По щекам Вари текли слёзы. Нос покраснел и опух, это она знала точно. Потому что Сорокина не раз ей сама об этом говорила. Она не могла остановиться, не могла, как прежде взять себя в руки, не могла ничего. Она падала, не зная, как попросить о помощи. Проклиная себя за то, что не успела вычитать это в нужных книжках.       И вдруг произошло неожиданное. Юля сняла очки, и Кутейщикова увидела, что по её щекам тоже текут слёзы. Сорокина плакала вместе с ней, разделяя всю её слабость так, как умела только её лучшая подруга.        — Ты чего ревешь? — всхлипывая, спросила Варя.        — Потому что ты ревёшь, — резонно ответила Юлька, размазывая слёзы по щекам. — Я не могу сидеть и видеть, что тебе так плохо. И что это из-за меня.        — Дурочка ты! — закричала Кутейщикова. — Как же из-за тебя! Это всё из-за меня, эгоистки! Я хотела отступиться,честное слово, пыталась, но не смогла! Прости, слышишь! Если получится когда-нибудь…       Юлька улыбнулась и покачала головой.        — Сама ты дурочка, — она обняла ещё вздрагивающую Варю и погладила её по голове. Кутейщикова разрыдалась еще сильнее. — Прекращай рыдать, а то Витька тебя любить перестанет.       Варя отстранилась и удивленно посмотрела в лицо улыбающейся Сорокиной.        — Ой, да ладно, шучу я, — спокойно продолжила Юлька, — не перестанет, конечно. Никогда не перестанет.        — Об этом я и хотела тебе…        — Неужели ты думала, что я не пойму на празднике? Хорошего же ты обо мне мнения!       Варя улыбнулась, всё еще всхлипывая. И кивнула. Как она вообще могла подумать, что Юлька не простит её, что перестанет общаться с ней, что их связь прервётся? Вот уж нет! Никогда и ни за что!       Они сидели в молчании, как всегда положив головы друг другу на плечо. Смелая трусиха Варька и умная дурочка Юлька. Две родственные души, вырванные в глубины космоса из–за парт в шумных классах.        — Но я тоже не слишком сообразительная. Поняла только той ночью после праздника, — наконец сказала Сорокина, как всегда невозмутимо и спокойно. — Не то, что вы теперь вместе, это было вполне очевидно, а то, что на самом деле не любила Витьку вовсе. Я любила свою влюбленность, понимаешь?        — Понимаю, — ответила Кутейщикова, — Я иногда думаю, а может и со мной так…        — Нет, тут другое, — строго сказала Юлька, — ты просто не видела себя со стороны.       Щекам Вари стало жарко.        — Юль, ты со мной не разговаривала, я думала, ты обиделась.        — Естественно обиделась, — с укоризной ответила Сорокина, — Ты призналась Середе в любви, а я узнаю об этом последней! Хороша подруга!        — Я не признавалась в любви! — запротестовала Кутейщикова, краснея ещё больше. — Просто он зашел, когда я… И она рассказала про свою квартиру и про их разговор. Сердце Кутейщиковой пело и парило где-то, где должен быть потолок. Юлька вставляла ехидные комментарии, смущала её и кивала. Всё как обычно. Какой же слабачкой нужно было быть, чтобы не рассказать о самом лучшем моменте своей жизни близкому человеку. На месте Юльки она бы себя презирала. Но Сорокина лишь держала её крепко за вспотевшую ладонь и всё слушала и слушала.        — И сегодня я… Слушай, а что это у тебя блестит на шее? — Внезапно спросила Кутейщикова, наклоняясь. Юлька отшатнулась, но Варька уже крепко ухватила её за кулон в виде маленькой звездочки. — С Земли взяла? Что–то я не видела у тебя…       Сорокина порозовела и стала смотреть вверх.        — Это… ну, в общем, Паша подарил на День Рождения…       Последние два слова она произнесла почти шепотом, но Варвара услышала и прищурилась.        — Тааааак! То есть я, значит, тебе ничего не рассказываю, а ты сама-то? Партизанишь, как обычно? И чего это ты там рисуешь, позволь посмотреть!       Она потянулась к листу бумаги на столе, и прежде чем Юлька сумела среагировать, отскочила и посмотрела на рисунок.        — Всё ясненько с тобой, умница наша! — с ехидством протянула Варя. — А говорила, вдохновения рисовать нет!       Она убегала от Юльки, прятала рисунок за спину и смеялась. Так легко, как не смеялась уже давно. Она заперла смех и слёзы под замок, потому что героям не пристало плакать на ответственных космических миссиях. Но она ведь не герой, она просто девчонка. Которая сядет и выслушает всё, что расскажет ей подруга — и про конфеты, что она подбрасывала их первому пилоту, и про разговор в медотсеке, и про злополучную ночь её четырнадцатилетия. Про всё, что Юлька сама захочет рассказать. Ведь так было между ними всегда. И так будет всегда.