Daigaku-kagami

Действие девятое

Явление I Не хочу — Извини, сейчас я не могу ответить на твои чувства, но мы могли бы оставаться друзьями, как раньше. Если бы Торис не знал Феликса лучше, чем самого себя, он бы подумал, что тот издевается. Мстит за то, как обошелся с ним сам Торис, повторяя его речь слово в слово, хотя в душе, возможно, совсем не хочет этого говорить. Но Торис слишком хорошо знал Феликса. Тот бы никогда не поступил с ним так, да и слова, если хорошенько вспомнить, все-таки отличались. Просто мысль та же: «Давай останемся друзьями». — Хорошо, — через силу выдавив улыбку, кивнул Торис. — Глупо с моей стороны было лезть к тебе со своими чувствами в такой момент. Феликс знал, что улыбка Ториса ненастоящая, и все его слова лишь подтверждали это. Хотя в одном он был согласен с другом: тот вывалил на него свое признание в самый неподходящий момент. Если бы не случай с Гилбертом, возможно, он мог бы даже ответить Торису, ведь как бы обидно не было раньше, его чувства еще не угасли. Но Феликс умудрился вывести Гилберта из себя, и ему казалось неправильным расстаться с ним вот так. На каникулы он, не сказав никому ни слова, уехал домой, в Польшу, чтобы обдумать все случившееся и немного остыть. Вечерние прогулки по любимой Варшаве сделали свое дело, Феликс немного разобрался в себе и, по приезду, сообщил Торису свое решение. Оно было продиктовано не обидой или жаждой мести, а лишь странной и противоречивой привязанностью Феликса к Гилберту, избавиться от которой ему мог помочь лишь сам Байльшмидт. — Тогда, может, типа, прогуляемся? — неуверенно опустив взгляд в землю, предложил Феликс. — Извини, мне нужно закончить проект для учителя Брагинского, — все еще улыбаясь ненастоящей улыбкой, покачал головой Торис. — Тогда… типа, обед в парке? — Феликс не хотел говорить этого, чтобы не показаться навязчивым, но слова сорвались с губ прежде, чем он успел подумать, что не стоило бы этого делать. — Если у тебя есть, типа, время на старого друга, с которым ты давно не виделся. — Мне действительно нужно сдать его сегодня, Феликс, — осторожно качнул головой Торис. — Я очень надеюсь, что учитель опять пробудет в лаборатории до вечера, иначе мне не успеть. Пообедаем в другой раз. — Окей, нет проблем, — теперь уже пришла очередь Феликса натягивать искусственную улыбку. — Пока-пока! Он поспешил оставить Ториса, чтобы не сболтнуть ничего лишнего, и не услышал ответного прощания друга. Несмотря на долгие тренировки и занятия в драмкружке, говорить те слова было невыносимо тяжело. Они столкнулись на выходе из общежития: Торис шел в библиотеку, чтобы позаниматься в тишине, а Феликс возвращался с курсов по выбору, и это была их первая встреча с самого его возвращения в «Кагами». Феликс прошел к себе в комнату и, бросив сумку на стул, лег на кровать, не раздеваясь. Пришлось закрыть глаза, чтобы собраться с мыслями, но это так же хорошо помогло от непрошеных слез. Раз уж он сказал все Торису, не пришла ли пора поговорить с Гилбертом? Байльшмидт вел английский у другой параллели, так что его Феликс тоже еще не видел, не считая, конечно, встреч на расстоянии более трех метров, во время которых Гил старался не смотреть на него и скорее уходил. Говорить с ним Феликс боялся даже сильнее, чем с Торисом, но, как и в случае с Лоринаитисом, им необходимо было поговорить. Феликс верил, что это поможет ему разобраться в себе, но пока ему было неплохо и запутанным. Резко, пока уверенность не прошла, он вскочил с кровати и выбежал из комнаты, надеясь только, что Гилберт сейчас у себя один. Но стоило только ему постучаться, как вся уверенность немедленно покинула Феликса, оставляя его наедине со своим смущением и страхом. Ну что он мог сказать Гилберту, после того как так по-свински с ним обошелся? Дверь приоткрылась, и Феликс впервые за долгое время увидел Байльшмидта вблизи: растрепанного, в домашней растянутой майке и штанах. По лицу Гилберта можно было даже восстановить цепочку мыслей, возникавших у него в голове, настолько он красноречиво выпучил глаза, а потом, пытаясь спрятать улыбку и покраснев, широким жестом «его величества» пригласил Феликса войти. Оказавшись внутри, Лукашевич тут же почувствовал острое желание сбежать, и он даже развернулся обратно к двери, готовый улизнуть, когда почувствовал тепло чужих рук, прижимавших его к своей груди. Дыхание Гилберта щекотало макушку, его сердце билось так сильно, что Феликс ощущал его своей спиной, а его руки были такими горячими и прижимали так крепко, что он готов был снова расплакаться, как девчонка. Он только повернул голову, чтобы встретиться с Гилбертом глазами, как его губы тут же поймали в поцелуй. Не сдержавшись, Феликс невнятно что-то простонал, разворачиваясь в объятиях, и, наконец, смог обхватить шею Гилберта руками. С трудом разорвав поцелуй, он поймал взгляд Байльшмидта и его улыбку, и, поддавшись странному порыву, счастливо улыбнулся в ответ. — Мне не стоило прогонять тебя, — Гилберт разорвал тишину, виновато отводя взгляд и закидывая руку за голову. — Ты был прав, а я повел себя как высокомерный болван. — Ну, типа, мне тоже не стоило… эмм, быть таким, типа, ну, прямолинейным, — нервничая, Феликс всегда переходил на междометия и сленг, так что он был рад, что вообще смог сказать хоть что-то. — Ага, — Гил подмигнул ему и поцеловал в лоб. — Будешь чай? — он уже двинулся в сторону кухни, не убирая вторую руку с бедер Феликса. — Давай, — Лукашевич слегка расслабился и сам первым вошел в кухню. Он по-хозяйски включил чайник и достал кружки, пока Гил насыпал в вазочку маленькие конфетки и готовил заварку для чая. Феликс заглянул в шкафчик ему через плечо, исследуя содержимое. — У тебя есть палочки? — он тут же потянулся к коробке с лакомством, но не смог достать. — И ты, типа, прятал их от меня! — Феликс тут же запустил руки Гилберту под майку, ловко пройдясь пальцами по ребрам, от чего тот согнулся пополам от смеха. — Не знал, что ты тоже их любишь, — распрямившись, когда Лукашевич сжалился над ним, Гил достал коробку с хлебными палочками с полки. — Брагинский их просто обожает, — заметив тут же погасший взгляд Феликса, он продолжил: — Но, думаю, если Великий Я позаимствует немного, от него не убудет! Гилберт рассмеялся, и Феликс поддержал его, но в зеленых глазах поселилась какая-то странная иррациональная печаль. Когда Гилберт обнимал его там, в коридоре, Феликсу показалось, что Гил, наконец, разобрался в своих чувствах, но сейчас, когда тот так тепло говорил это свое «Брагинский», он подумал, что решение, принятое Гилбертом, было не в его пользу. — Ты чего? — Феликс почувствовал холодные пальцы, приподнявшие его лицо, чтобы он не смог отвести взгляд. И он не смог солгать. — Ну… твои, типа, отношения с учителем Брагинским, — замявшись и покраснев, выдал Феликс. Гилберт непринужденно рассмеялся и отвернулся к окну, отпустив Лукашевича. И, выдержав небольшую паузу, махнул рукой, выражая все свои мысли по этому поводу одним простым и понятным жестом. — Не беспокойся об этом, — наконец, произнес он. — Мы расстались. — Тотально? — недоверчиво поинтересовался Феликс. — Тотально, — отвернувшись от окна, оскалился Гилберт. — Спасибо тебе за это. Чайник выключился, вскипятив воду, и в кухне ненадолго воцарилась тишина, пока Гилберт разливал чай по кружкам и выставлял на стол. Феликс отпил из своей горячий напиток, чувствуя, как жар расползается по груди и в животе. — Он вернулся только на следующий день, после того как ты ушел, еще более ненормальным, чем обычно. Заперся на все замки, позакрывал все окна плотными шторами, хотя мы никогда их раньше не вешали, — разорвал тишину Гилберт. — Потом подошел ко мне, посмотрел в глаза таким взглядом… как прежний Ваня. И тогда я сказал, что мы расстаемся. — Что? — Феликс едва не поперхнулся чаем. — Ты сказал? — Ага, Великий Я нашел наилучший способ покончить с этими недоотношениями, — улыбка Гилберта могла бы показаться самовлюбленной, но Феликс успел узнать его достаточно хорошо, чтобы увидеть за ней печаль. — А я-то, типа, думал, что после нашего разговора ты попытаешься его, ну, вернуть, вот, — не сдержавшись, все-таки высказался он. — После того, как ты ушел, — Гилберт покраснел и отвел взгляд, — я думал только о том, что ты больше не вернешься. И эта мысль… Черт, мелкий, не заставляй меня произносить такие смущающие вещи! Сердце в груди сладко екнуло. Феликс сглотнул, избегая смотреть на Гилберта. Его последние слова заставили Лукашевича чувствовать себя очень счастливым, гораздо более счастливым, чем сделало его признание Ториса. — А что насчет тебя? — наконец, скрывая волнение, произнес Гилберт. — Не видел тебя здесь летом. — Не мог тут, типа, оставаться, — Феликс махнул рукой. — Мой друг признался мне, а я, типа, ну, — он покраснел, — слишком беспокоился о тебе, вот. Феликс не заметил, как Гилберт перегнулся через стол, и его лицо оказалось так близко, что он чувствовал его дыхание на своих щеках. Удивленный взгляд — поцелуй, совсем другой, не такой, какие Феликс привык получать от Гилберта, и он тут же забыл обо всем на свете. Тепло чужих ладоней на ребрах, легкие уколы от ногтей, царапавших спину. Когда Гил успел оказаться возле его стула? Порывистым движением, выбившим из груди воздух, Гилберт прижал Феликса к своей груди. Лукашевич почувствовал мягкие волосы под ладонями и зарылся в них пальцами. Потянул на себя, поддавшись желанию быть ближе, еще ближе, и рассмеялся, чувствуя щекотку от тяжелого дыхания Гила возле своей шеи. Стремясь заглушить возбуждение, Феликс прижался к Гилберту пахом и услышал сдавленный стон в ответ. Когда Гил приподнял его, он инстинктивно прижался еще крепче, и ощущение тесноты в штанах заметно усилилось. Феликс не обратил внимания на боль в спине, когда Гилберт прижал его к стене, потому что последовавший за этим жадный поцелуй вызвал новую волну возбуждения. Он чувствовал, как Гилберт пытается одной рукой расстегнуть пуговицы на его рубашке, от нетерпения слегка покусывая Феликсу губы. Треск ткани и звук рассыпавшихся по полу пуговиц подсказал, что Гил не сдержался, но Феликс только скинул с себя ненужную тряпку, чтобы скорее снова ощутить тепло чужого тела под грудью. Его кожу обдало прохладным воздухом, когда они переместились из кухни, но жар, разгоравшийся в груди, с легкостью затмевал эти ощущения. Секундное чувство полета, прохладная мягкая постель, Гилберт, нависший сверху, — и снова целовать, куда только можно, не в силах насытиться друг другом. Феликс чувствовал себя так, будто это был его первый раз, и Гилберт, кажется, вполне разделял его чувства. Его губы лихорадочно скользили по телу, вызывая искры мурашек, прикосновения заставляли Феликса прогибаться и тереться своим пахом о его тело. Сам он судорожно стискивал майку Гилберта, пока та не подевалась куда-то, а после этого под его ладонями оказалась горячая гладкая кожа, и Феликс, наконец, смог прижать Гилберта к своей груди. Жар Гила над ним, его восхитительное тело так близко, прямо под ладонями, его запах и дыхание прямо в ухо — Феликс не успевал замечать, в какой конкретно момент один из них лишался той или иной детали одежды. Но тот момент, когда Гилберт навис над ним, широко разведя его ноги, Феликс прекрасно запомнил. Этот взгляд, говорящий яснее всяких слов, немой вопрос и такое же молчаливое согласие. У него самого, наверное, в тот момент глаза горели так же ярко, а губы были ярко-красными от поцелуев. Феликс почувствовал легкое давление, а потом Гил накрыл его губы поцелуем, и тело само выгнулось от удовольствия. Феликсу нравилось это чувство, хоть он и не сразу к нему привык, но ему нравилось чувствовать Гилберта в себе, чувствовать, как он подрагивает внутри от нетерпения. Он насадился глубже, чтобы Гилберт продолжал, и тот продолжил, глядя прямо Феликсу в глаза. Ему было неловко, взгляд Гила смущал и казался даже более интимным, чем-то, что происходило между ними, так что Феликс прикрыл глаза. — Красивый, — замерев, выдохнул Гилберт. Феликс посмотрел на него растерянно и удивленно сквозь пелену наслаждения в глазах и слабо улыбнулся, протягивая руки к Гилберту, чтобы обхватить его лицо ладонями и осторожно поцеловать. Его губы скользили по шее Гила, он чувствовал мягкость его кожи и ее солоноватый вкус. От движений внутри было слишком горячо, он изгибался и только насаживался еще сильнее, всхлипывая и пытаясь сдержать стоны. А от тех ощущений, волнами проходящих по телу, он только сильнее прижимался к Гилберту, стараясь не сильно впиваться ногтями ему в спину. Перевернувшись, Гилберт усадил Феликса на себя, и выражение на его лице было до такой степени пошлым, что тот покраснел. Он не сразу понял, чего Гил хотел от него, но тот подсказал, двинув бедрами вверх. Феликс откинулся чуть назад, чувствуя, как по телу разливается знакомое тепло, и начал осторожные движения. Ощущения были непривычными, но такими приятными, что он постепенно начал наращивать темп. Пальцами Гилберт сжимал его бедра, раздвигал и тискал, мял, его грудь выгибалась колесом, он закусывал губы и шептал что-то бессвязно-пошлое. Феликс двигался из последних сил, его дыхание сбилось, и он мог только стонать, потому что сил прикрыть рот уже не было. Грудь неприятно обжигало, он чувствовал, что вспотел, и это смущало, но Гилберт внутри был таким твердым, что он не мог позволить себе остановиться. Пальцы с силой стиснули его бедра, потянули вниз, и Феликс сполна ощутил его размер, а потом Гилберт быстро задвигал бедрами, так что внутри Феликса словно что-то загорелось. Немного больно, терпимо, но так горячо — а потом Гил замер без сил. Феликс слышал его тяжелое дыхание, видел, как вздымается и опадает его грудь, у него внутри все сгорало от нетерпения, собственные желания брали верх над смущением, а Гил под ним был таким разгоряченным. Он просто дрожащей от напряжения рукой принялся ласкать себя, чувствуя, что осталось совсем немного, что он вот-вот… — Ты что, хочешь, чтобы я второй раз сейчас кончил? — лениво улыбнувшись, Гилберт снова подмял Феликса под себя. Он вышел, и Феликс сразу почувствовал жгучую прохладу внизу, но не самое приятное ощущение сменилось другим. Теплый влажный рот, ласкающий язык, плавные скользящие движения — Феликс никогда бы не подумал, что Гил сделает это для него, потому что раньше он никогда не делал. Он и не знал, что Гилберт в этом так хорош, хотя ему вполне могло показаться, потому что Феликс не был искушен в этом вопросе и вообще готов был кончить несколько секунд назад, а сейчас Гилберт ласкал его ртом. Сам факт этого заставлял его изгибаться и стонать, комкая простыни в руках. Феликс попытался отстраниться, когда почувствовал, что больше не может сдерживаться, но Гил не позволил ему. Удовольствие пронизывало его, вырываясь из одной точки и заполняя все тело, Феликсу пришлось хорошенько постараться, чтобы не слишком сильно дергаться, и он даже не чувствовал пальцы ног. Гил развалился рядом с ним — от тепла его тела Феликсу было жарко. Они переглянулись, и Феликс заметил, каким самодовольным выглядел Гил. Ему хотелось пнуть его или отвесить подзатыльник, но силы нашлись только чтобы крепко стиснуть его руку. Чувствуя себя полностью опустошенным, Феликс перевернулся на бок и ткнулся носом Гилу в грудь. Тот прижал его к себе и подбородком уперся в светлую макушку. Это была настолько уютная поза, что Феликс почти задремал. — Мне, наверное, типа, пора, — сонно пробормотал он, едва оклемавшись после оргазма. — Твой сосед не обрадуется, если увидит меня здесь. — Он будет в лаборатории до ночи, как всегда, — зевнул Гилберт, закинув на Феликса ногу и крепче прижимая его к себе. — Я же говорил, он стал даже более ненормальным, чем обычно, с недавних пор. Тем более, если ты не заметил, ты в моей собственной комнате. Раньше у нас тут было что-то вроде кабинета для приема посетителей, но когда мы расстались, я занял ее. Пока ты здесь, можешь ни о чем не беспокоиться. Хоть переезжай, он ничего не сделает. Гилберт покраснел, едва осознал сказанное, и Феликс тоже залился румянцем. Переехать к Гилу? Эта мысль вызывала в груди странные чувства, среди которых уж точно не было нежелания. — Постой, — Феликс вдруг резко приподнялся на локтях, широко раскрытыми глазами уставившись на Гила. — Когда ты, типа, говоришь, что он стал еще более, ну, ненормальным, что ты имеешь в виду? — Ну, — Гилберт растерялся. — Типа, совсем свихнулся, окончательно. Паранойя последней степени тяжести, кидается на все, что движется и прячется в своей лаборатории целыми днями, видимо, считает ее чем-то неприступным. — И он может, ну, типа, причинить кому-то вред, если этот кто-то придет в лабораторию? — напряженно продолжил спрашивать Феликс. Гилберт вспомнил случай с Яо. Он обещал никому не рассказывать о случившемся, но Феликс спрашивал так, будто что-то знал. Но знать он никак не мог, а значит… — Кто-то собирался зайти к Ивану в лабораторию сегодня вечером, да? — примерно представляя, к чему это приведет сейчас, если уж даже Яо едва пережил встречу с Иваном, пробормотал Гил. Феликс только кивнул, не зная, что еще сказать. Обнаружив свои брюки на рабочем столе Гилберта, он выудил из кармана смартфон и набрал Ториса. Он рассчитывал, что тот еще не закончил со своим проектом или и вовсе не успевал его доделать, но Торис вежливо сообщил ему, что он уже в школе, подходит к лаборатории учителя Брагинского и не собирается поворачивать назад, потому что тот, по словам Феликса, «съехал с катушек». — Может, все обойдется? — со слабой надеждой спросил Феликс у Гилберта, но тот покачал головой. — Собирайся, пошли спасать твоего друга, — хлопнув Лукашевича по плечу, он первым поднялся с постели. Они оделись достаточно быстро, учитывая, что одежда была разбросана по всей комнате, а рубашка Феликса осталась без пуговиц, и буквально выбежали из общежития. Феликсу очень хотелось надеяться, что с Торисом все в порядке, но Гилберт знал учителя Брагинского намного лучше, и он мог полностью довериться его словам. Если Гил говорил, что ничего не обойдется — Торис был в опасности. Феликс первым увидел человеческий силуэт, осевший на пол неподалеку от лаборатории. Он отпустил руку Гилберта, которую до этого взволнованно сжимал, и подбежал к другу. Тот выглядел заметно побледневшим и напуганным, но живым. А еще Торис поддерживал правую руку, безвольно повисшую вдоль его тела. — Ч-что он, типа, что, н-ну, ты, т-типа… — Что случилось? — перебив совершенно растерявшегося Феликса, спросил Гилберт, склонившись над Торисом, но тот лишь покачал головой, слабо улыбаясь. — Слушай, я живу с этим психом, и у тебя нет причин скрывать от меня что-либо. Он больше тебя не тронет, я позабочусь об этом. — Уверен, это была какая-то ошибка, — слабо воспротивился Торис. — Он перепутал меня с кем-то, вот и… — Ничего себе перепутал! — возмущенно фыркнул Гил. — Да он тебе руку из сустава выбил, если не сломал, а ты его защищаешь? — П-пожалуйста, — слова давались Торису с трудом, — не говорите никому. Все в порядке, учитель просто ошибся… — Я, типа, позову Ли? — когда Торис замолчал без сил, подал голос Феликс, не находящий себе места от страха. — Да какой тут Ли, посмотри на его руку, — Гил указал на неподвижную конечность. — Я вызову такси и отвезу его в больницу. Пусть сам придумывает оправдания для директора, раз уж так защищает этого русского. Гилберт, поддерживая Ториса за здоровую руку, помог ему подняться. Феликс с другой стороны дернул его за рукав. — Не волнуйся, мелкий, с ним все будет в порядке, — Байльшмидт растрепал светлые волосы Лукашевича и, чуть наклонившись, осторожно его поцеловал. — Великий Я позаботится об этом. Феликс был уверен, что Гил сделал это специально, как только понял, что друг, признавшийся ему в своих чувствах, и есть Торис. Это было вполне в духе Гилберта — простой и красноречивый способ показать, кому принадлежит тот, на кого позарился потенциальный конкурент. Феликс покраснел, заметив взгляд Ториса. Рано или поздно он бы все равно узнал, но Феликс не хотел, чтобы это произошло именно так. С другой стороны, иначе он бы все равно не решился ему рассказать. Гилберт сидел на переднем сидении такси, а сзади, за стеклянной перегородкой, скрадывавшей голоса, сидели Феликс и Торис. Они молчали, но Феликс чувствовал, что его друг очень хочет сказать ему что-то. Это желание висело в воздухе всю дорогу до травматологического отделения, и все то время, что они пробыли внутри, пока Торису делали рентген, кололи обезболивающее и делали фиксирующую перевязку. К счастью, ему не потребовалась операция, и после неприятных, но недолгих процедур, Ториса отпустили домой. — Вы помирились, да? — с улыбкой нарушил тишину Лоринаитис, когда они остались одни перед общежитием. Гилберт сказал, что ему нужно кое-что обсудить с Брагинским с глазу на глаз, и ушел в здание школы, отправив ребят в их комнаты высыпаться. — Типа того, — смущаясь, кивнул Феликс. — Когда ты сказал днем, что не готов к отношениям «сейчас», я думал, у меня еще есть шанс, — не скрывая печали, продолжил Лоринаитис. — Но то, как он смотрел на тебя… — Я пошел к нему сразу после разговора с тобой. Я просто, типа, думал извиниться, ну, за свои слова, — Феликс хотел объясниться, но Торис перебил его: — Не хочу, — он покачал головой и пояснил, отвечая на удивленный взгляд. — Не хочу я быть для тебя просто другом. Торис быстро сократил расстояние между ними, накрывая губы Феликса своими и не давая ему вырваться слишком быстро. Когда он отстранился, Лукашевич успел заметить, как за высокими дверями общежития скрылся знакомый силуэт. Но впервые за весь день на губах Ториса сияла искренняя улыбка. Феликсу только начало казаться, что в его жизни наконец-то все стало налаживаться. Но Торис своим поцелуем разрушил его идеальный мир: «Не хочу» — вот так просто! Разве можно говорить это человеку, которого ты сам мучил своей дружбой столько лет? Разве можно так подло ранить того, кто доверял тебе? Разве можно быть таким?.. А каким? Феликс не знал, что сказать, путаясь в словах и мыслях. Но в одном он был уверен на все сто процентов: тем, кто сделал все только хуже, в этот раз был не он.