Золотая пыль

      Первый рассвет в роли Императрицы не похож ни на один из тысяч рассветов, что Юне довелось встретить. Потому что раньше она была принцессой, а теперь — правительница. И тяжёлые решения грядущего дня удушающе сдавливают грудь.       Раньше лучи Юнары золотыми стрелами пронзали плотные витражные стёкла, разбивая вдребезги умиротворённый лиловый мрак покоев, и щекотали плотно сомкнутые веки Юны теплом.       Сейчас же Юна не спит. Она лежит на правом боку и, вжавшись щекой в подушку, благоухающую маслами для волос, наблюдает, как яркие разноцветные пятна рассыпаются по гладкому полу. Цветные блики на мгновение замирают на бежевом кресле-круге, в котором приятно утопать в самый пик Суррены с какой-нибудь книжкой, и окрашивают его в красный, бирюзовый, фиолетовый. Лучи скользят дальше, по небрежно брошенной на сидении корешком вверх книге легенд.       Юна читала её в тот самый день.       Воспоминание — выстрел. Под веками колюще зудит, и Юна жмурится. А потом утыкается носом в подушку, натужно сопя. Слёзы, болезненные, жгучие, окропляют золотистые колокольчики на наволочке, и Юна впивается пальцами в ткань, повторяя: «Ты сильная Императрица. Ты сильная Императрица. Не реви. Дай то, что нужно народу и Совету!»       Только слёзы не прекращаются.       Юне кажется, что насквозь промокла не только подушка, но и лицо, и даже нежные локоны волос, благоухающие сладостью нектара, который вчера бесплатно разливали во всех тавернах, ресторанах и гостевых домах, чтобы каждый, даже голодный нищий, смог отпраздновать воцарение юной Императрицы. Пили и праздновали все. Кроме самой Юны. Она сидела во главе стола, словно бы сотканная из густого молочного пара, равнодушная к яствам и напиткам, равнодушная ко всему происходящему.       А между опьянённых радостью и нектаром лиц мелькали силуэты брата и отца, ободряюще улыбающиеся Юнаре, новой правительнице Империи Виэра.       — Ваша Светлость, — голос Мелейры, как всегда, отдаёт холодным металлическим лязганьем её родины, королевства Криодан, откуда она сбежала, и Юна, содрогнувшись, плотнее кутается в одеяло. — Ваша Светлость, пора вставать. У нас всего полтора часа до вашего первого открытия Великого Совета.       Юна не отвечает. Лишь ожесточённо елозит лицом по подушке, стирая слёзы до колючего жара в щеках, и сдавленно скулит, покусывая ткань.       — Ваша Светлость… — Юна знает этот укоризненный тон с детства и невольно съёживается.       Через секунду тёплое одеяло, прочно скрывающее её, хрупкую, маленькую, в одной лишь короткой сорочке, плавно опускается на пол. И холод утра, колючего и нежеланного, окутывает её. Кожа покрывается мурашками, и Юна подтягивает к себе ноги.       — Ваша Светлость, прекратите эти детские капризы, — Мелейра наверняка хмурится (слышно по голосу), но Юне всё равно.       Она молча вжимается лицом в подушку и продолжает жмуриться до боли. И влажные от слёз ресницы склеиваются.       — Ваша Светлость! — Мелейра резко встряхивает Юну за плечо. А потом осторожно поглаживает её по руке: — Юнара…       Юна осторожно раскрывает глаза и видит красное коронационное платье, сброшенное у кровати в порыве усталости и злобы вчера. А потом переводит взгляд прямо на Мелейру. Лицо гувернантки удивительно мягкое для этих острых скул и тонкого подбородка.       — О, Юна… — Мелейра присаживается на ступеньку у кровати и опускает руку на Юнину голову.       Кожа у неё бархатная и мягкая, но рука твёрдая. И тонкие пальцы перебирают влажные от слёз локоны.       Мелейра ничего не говорит. Но от её присутствия в груди разливается тепло, как если бы рядом были брат и отец. Юна закусывает подрагивающую нижнюю губу и осторожно спускает ноги с кровати. Пальцы касаются нежных лепестков, осыпавшихся вчера с церемониальной короны, и тело сводит судорогой.       Гувернантка медленно присаживается рядом с Юной и бережно поглаживает её по плечам, кажется, напрочь забывая, что перед ней Императрица.       Впрочем, Юна не ощущает себя Императрицей. Скорее маленькой девочкой, заблудившейся в собственном тёмном кошмаре. И так хочется, чтобы всё случившееся оказалось лишь дурным сном. Так хочется… Пробудиться.       — Мелейра, — голос дрожит, а слова застревают в горле, — я… Я не… Не могу!       — Надо, Юна, надо… — Мелейра поглаживает её по голове, мягко перебирает волосы, и учащённое сердцебиение успокаивается. — Это больно, я понимаю, но надо. Если хочешь, я прикажу подать завтрак сюда.       — И никаких служанок, — полушёпотом добавляет Юна, — давай, как в детстве. Ты и я. Две косы…       — Как прикажете, Ваша Светлость!       Мелейра ободряюще улыбается, и Юна пытается улыбнуться в ответ.       Две аккуратные праздничные косы, заплетённые тонкими пальцами Мелейры, сверкают чёрными лентами и спускаются вдоль груди до тяжёлого золотистого пояса на алом платье. Корона шипами царапает воздух, кажется, с треском разрывая его. Голова болит, и Юна утверждается в мысли, что это не её роль, не её место.       «Почему-то думается, что так считаю не только я…» — Юна останавливается перед большой дверью залы Совета, расправляет несуществующие складки на гладкой ткани и плотно сжимает губы.       Секунды тянутся мучительно медленно, пока Юна собирается с силами и мыслями. Ладонь опускается на ручку-кольцо. Металл обжигает холодом, как будто отторгая чужое прикосновения. Юна, вздрогнув, кидает быстрый взгляд через плечо. Позади неё — только тёмный коридор и ничего больше. И Юна щурится, силясь в этом мраке различить золотые силуэты отца и брата, которые ободряюще кивнут, которые безмолвно произнесут: «Я здесь…»       Только никого нет.       — Ты обещал подождать… — укоризненно шепчет Юна пустоте.       А после, глубоко вдохнув, решительно толкает двери в Залу Советов.       За длинным прямоугольным столом сидит пятнадцать советников. В одинаковых светло-голубых рубахах и тёмно-фиолетовых, почти чёрных, фраках. И только цвет кольца на безымянном пальце левой руки показывает, какую провинцию представляет этот человек.       Юна осторожно ступает по тёмному мрамору, отполированному служанками до блеска, и старается смотреть вперёд. Не вниз, под ноги, на мутное мрачное отражение; не по сторонам, на опытных советников, одаряющих её пренебрежительно-оценивающими взглядами — вперёд, на пустые рамы для портретов брата и отца. На полпути всё-таки не выдерживает и, сбавив шаг, украдкой изучает Первый Великий Совет.       Самый молодой из советников, кажется, Дагал, представитель самой северной провинции в горах, граничащей с Криоданом, старше её на двадцать лет.       «Только бы не стать марионеткой!» — вздыхает Юна, поднимаясь по ступенькам к трону.       Три ступеньки, совсем невысокие и для удобства устланные жёстким ковролином, кажутся горной вершиной. У трона Юна замирает: хочется упасть в мягкие ткани, уткнувшись затылком в изящную прохладную спинку и прикрыть глаза от усталости. Но она стоит. Только сжимает руки в кулаки, так что отцовский перстень врезается под кожу.       — Почтим память безвременно скончавшегося Императора Элиодора, — сглатывает и с нажимом добавляет: — Моего отца. И кронпринца Корнелия. Моего брата. Давайте в почтенной тишине дождёмся окончательного восхода Юнары, который они больше не увидят.       Скрежет стульев, шуршание тканей, шелест бумаг и постукивание капель по карнизу сливаются в один шум, царапающий слух. Юна с силой жмурится и резко распахивает глаза. И через секунду уже не видит, не слышит и не чувствует ничего, кроме тёплых лучей Юнары, сквозь плотные панорамные окна Залы Советов касающихся каждого, кто здесь.       Ослепляюще сверкают кольца на пальцах советников и корона на Юниной голове. Первый Министр, стоящий по правую руку от Юны, поправляет пышный бант, и фамильная бирюзовая брошь тоже блестит. Всё залито ярким золотисто-оранжевым блеском, от которого портреты предков кажутся живыми. Они смотрят янтарными, как у отца, совершенно живыми глазами, и в их взглядах Юне мерещится поддержка.       «Юнара, — Юна туго сглатывает, понимая, что стоять в молчании остаётся совсем немного и что через пару минут придётся сесть и погрузиться в похрустывающие бумаги, — помоги мне. Пожалуйста… Позволь мне стать достойной твоего имени!»       Юна повторяет свою мысль снова и снова, чувствуя, как противная холодная дрожь страха подбирается к груди и норовит сдавить сердце. Когда остаётся пару секунд до окончательного восхода, тепло мягко приобнимает её, и Юна впервые позволяет уголкам губ приподняться.       С ней семья и Юнара — она справится.       Просто не может не справиться.       Кивком головы поприветствовав Первый Великий Совет, громко объявляет его открытым и садится на трон. И снова шуршание бумаг, грохот стульев, чей-то кашель и шорох одежд.       — Позвольте, Ваша Светлость, мне взять слово, — Фрейс не садится, лишь легко подхватывает в воздух кипу бумаг и смотрит на Юну.       И Юна по-детски нервно ёрзает на троне, пытаясь спрятаться от внимательного взгляда Фрейса. Его здоровый глаз винного цвета смотрит ужасающе пристально и внимательно, как будто пронзая насквозь, а светло-голубая стекляшка вместо потерянного в плену глаза заставляет покрываться холодными мурашками.       — Говорите, господин дель Карсен, — хрипит и задумчиво массирует горло, пока Фрейс торопливо перебирает листы.       — Ваша Светлость, — последний листок, исписанный аккуратными круглыми буковками, падает на стол из тёмно-красного дерева, — до сегодняшнего вечернего заседания Великого Совета вы должны выбрать себе куратора.       — Что? — Юна вздрагивает и выравнивается. — Что это значит?       — Вы ещё не достигли совершеннолетия, не отпраздновали Судьену, не прошли процедуру инициации, — Фрейс многозначительно приподнимает брови. — А значит, не имеете права принимать решения единолично, без одобрения старшего наставника.       Юна вскидывает брови. На языке крутится множество вопросов и яростных фраз. Она не хочет править, да, но не позволит манипулировать собой кому-то из пятнадцати министров, которые вчера ни делом, ни жестом, ни улыбкой, ни даже взглядом не поддержали её, стоящую на огромной высоте перед блестящим от лучей двух светил троном.       Юна прикусывает язык, с благодарностью вспоминая усталые наставления отца: «Император должен уметь себя сдерживать. Тогда во дворце непременно будет гармония». Смотрит на портреты предков, а потом впивается взглядом в яркую фамильную брошь на шее Фрейса — в лицо смотреть не решается.       — И что же, господин дель Карсен? Что я должна сделать?       — В течение дня вы должны выбрать себе куратора. Наставника, который на протяжении четырёх лет будет сопутствовать вам, помогать принимать решения. Если желаете, мы можем вам в этом помочь…       Фрейс начинает сдержанно перебирать бумаги, но Юна осторожно мотает головой:       — Благодарю, господин дель Карсен. Думаю, я справлюсь сама…       Если этот человек станет её мозгами и голосом на ближайшие четыре года, то она определённо должна доверять ему абсолютно. Так, как отцу.       Юна пристально осматривает похожих друг на друга министров и едва заметно покачивает головой: им роли куратора точно не видать.       — А теперь предлагаю дать слово советнику Дагалу, министру северной провинции Кинтус.       Юна кивает и поправляет корону, так что она впивается в кожу. Боль не позволит отвлечься или задремать. Потому что впереди целых полтора часа решения сложных государственных дел, которые не под силу никому, кроме Императрицы.       Да и ей, пожалуй, будет тяжело.       Едва Великий Совет завершается последней опавшей крупинкой в больших песочных часах, привезённых отцом из жаркого Сафрара, Юна поправляет корону и нетерпеливым взглядом прожигает советников. Они собираются нарочито медленно, дожидаясь друг друга, чтобы отправиться в их личную столовую на четвёртом ярусе замка. А Юна терпеливо ждёт. И как только последний советник покидает залу, расслабленно откидывается на мягкую спинку и протяжно стонет, закрывая ладонями лицо.       На пальцах, наверняка, останутся тёмно-серые тени, а вокруг глаз — кривые разводы, но до вечернего сбора Великого Совета времени ещё много, поэтому Юна может позволить себе испортить макияж: потом позовёт служанку, чтобы та всё исправила.       Юна сидит так несколько минут, приходя в себя после Совета и избавляясь от пульсирующей головной боли, а потом решительно сбегает с трона и торопливо доходит до двери. Покинуть залу, грохнув дверьми — неимоверное наслаждение. Юна приваливается спиной к дереву, позволяя глазам привыкнуть к полумраку коридора.       — Ваша Светлость, — Фрейс хрипит над самым ухом, и Юна едва не подпрыгивает от неожиданности. — Юнара, я хотел бы переговорить с вами.       Тёмно-серые волосы собраны в низкий хвостик и не прикрывают ничего не выражающей стекляшки. И Юна, не отрываясь, смотрит на кривые красные рубцы вокруг глазницы, а в платье становится тесно и жарко.       — Д-да, Фрейс? — Юна с усилием отводит взгляд на чёрные завитки платья и отталкивается от двери.       Они идут рядом молча. Фрейс, как опытный хищник, выжидает момент. И от его шумного дыхания волосы встают дыбом.       — Как вам первое заседание Первого Великого Совета?       — Полагаю, это я должна спрашивать у вас, — парирует Юна, прокручивая отцовский перстень, — что вы думаете обо мне?       — Вы держались… Ммм… Достойно, — Фрейс поправляет фамильную брошь. — Особенно для девушки, которая никогда не углублялась в политику.       — Благодарю, — Юна стыдливо опускает взгляд в пол, и щёки розовеют.       Сквозь эти деликатно подобранные мягкие слова сквозит недовольство, и Юна понимает, что она — это ошибка.       Большая ошибка дурацкой судьбы, почему-то решившей, что Юна сможет править лучше отца или Корни!       Пальцы сжимаются в кулаки от бессильной злобы. Юна поднимает голову, откидывая косы назад.       — Ваша Светлость, вы уже думали о кураторе? — этот вопрос звучит вкрадчиво и осторожно, невольно заставляя Юну напрячься. — Я бы мог дать вам совет…       — Благодарю, Фрейс, — Юна неосознанно поднимает раскрытую ладонь вверх, как всегда делал отец, призывая к тишине, — поверьте, это решение я в состоянии принять самостоятельно.       И, не давая Фрейсу добавить ни слова, совершенно не как Императрица спешит прочь, в свои покои, разнося по коридору торопливое постукивание.       Юна сидит в любимом кресле, озарённая уже ослепительным сиянием Суррены, обняв колени, и гипнотизирует яркие пятна на полу. А в голове нет ни одной мысли.       Она пропустила обед и вот-вот пропустит и ужин, но ей всё равно. Есть совершенно не хочется. А хочется проснуться и направиться в ванную. Окунуться в тёплую ванну, благоухающую лиловыми горными лилиями и сладкими розовыми пионами, чтобы вода накрыла с головой, проникла под кожу, в глаза, в нос, в рот, чтобы в волосах путались лепестки.       И вынырнуть совершенно другим человеком.       Дверь в покои практически бесшумно распахивается, и кто-то замирает на пороге. Юна ощущает чужое присутствие интуитивно. А ещё по тонкому свежему запаху, змейкой скользящему по покоям. Дёргает головой, намереваясь отчитать служанку, вошедшую без стука, но наталкивается на фиолетовые глаза Мелейры и замолкает. Только плотнее обхватывает свои колени.       Мелейра видела её всякой: непослушной, плачущей, психующей, злящейся, отчаянной и правящей. Мелейра была с Юной с трёх лет. Четырнадцать лет. Четырнадцать лет, прошедших как-то в один миг, эта гувернантка с колючими чертами лица и холодным взглядом будила и одевала Юну, отчитывала, учила манерам, наукам, заплетала.       Но впервые за четырнадцать лет Юна ощущает от её присутствия тепло, а не усталость, обречённость или вину. Очень хочется, чтобы Мелейра прошла, шурша своими пышными многослойными светло-голубыми юбками, и присела рядом с ней, чтобы выслушала, чтобы дала совет.       И Мелейра проходит, ни словом не обмолвившись о пропущенном обеде (что удивительно), подставляет деревянную скамеечку к креслу и присаживается рядом с Юной. Юбки водопадом рассыпаются вокруг неё, и Юна заворожённо смотрит, как переливается дорогая ткань в свете Суррены.       Она никогда не видела водопадов наяву — только в воображении. Когда Юне было пять, а Корни десять, они, приоткрыв рты, слушали рассказ гувернантки о том, как на севере Империи вода с грохотом вырывается из скал и разбивается вдребезги радужными искрами. После этих рассказов они с Корни захотели отправиться на север, в горы, к заветной границе Виэры и Криодана, чтобы увидеть, как вода вырывается из светло-серых камней и бьёт бесконечным потоком, превращаясь в реку, кормящую всю Империю.       Даже просили отца.       А он пообещал отправиться туда на совершеннолетие Юны.       Не смог. Не сдержал обещание. Ещё одно.       — Что случилось? — вопрос Мелейры вырывает Юну из мрачных размышлений.       — Состоялось моё первое заседание Великого Совета, — голос звучит равнодушно и слишком устало.       Юна опустошена. Она просто не может удивляться или восхищаться тому, что смогла на равных говорить с министрами-советниками. Просто вздыхает и сильнее подтягивает к себе колени.       — Ну и как?       — Мне нужен куратор, — пожимает плечами Юна, — и у меня всего пара часов. И мне некого выбрать.       — У тебя в распоряжении пятнадцать министров, — Мелейра вскидывает тонкую чёрную бровь. — Неужели же…       — Никто, — отрезает Юна и поднимает голову. — Понимаешь, это должен быть человек, которому я абсолютно доверяю. И который меня поддержит в тяжёлой ситуации. И который видит во мне… Меня. А не дочь Императора. Который будет говорить со мной на равных. И который будет мне как… — Юна закусывает губу и мотает головой. — Я не могу, Мелейра.       — Можешь, — руки Мелейры сцеплены в замок, — ты пережила коронацию. Тебе осталось лишь привыкнуть.       — Я не привыкну, — Юна натягивает ткань так, что кажется, она треснет.       Мелейра хлопает Юну по пальцам и осуждающе качает головой.       Юна нервно усмехается, вспоминая, как в пять лет в таком случае бежала к папе и совершенно не понимала, почему он хвалит Мелейру. Мелейра осторожно приподнимает уголки губ в ответ.       И Юне кажется, что она знает, кто станет её куратором. Юна мотает головой, и короткие прядки, торчащие из косичек, щекочут шею: Императрица не должна говорить «кажется». Она уверена во всём всегда.       Юна знает, кто станет её куратором.       Когда Юна объявляет всему Великому Совету, кто станет её куратором, министры замолкают. И в Зале становится слышно, как с шорохом пересыпается песок в часах.       Советники смеряют поочерёдно то Юну, то Мелейру пристальными взглядами, в которых перемежаются недоумение, недовольство и раздражение.       Юне некомфортно: эти взгляды похожи на позорное клеймо или табличку в руках у осуждаемого. Каждый взгляд — укол тонкой иголкой, незначительный, но неприятный. Юна складывает руки на животе и прокручивает отцовский перстень, а потом пристально вглядывается в лица советников и убеждается, что не ошиблась вчера. Они все одинаковые. Одинаково равнодушные. Одинаково жадные министры, заинтересованные не столько в благе государства, сколько в благе своей провинции, в своём личном благополучии.       Отец мог контролировать каждого. Юна вряд ли сможет.       — Да, я буду куратором Её Светлости Юнары дель Сольерон по её собственному желанию, — ладонь Мелейры ободряюще сжимает Юнино плечо.       — Вы же понимаете, что мы не можем доверить управление государством семнадцатилетней девочке и… Кхм, гувернантке? — единственный глаз Фрейса сверкает яростью, кажется, намереваясь испепелить и Юну, и Мелейру.       Но Мелейра не просто стойко выдерживает его взгляд, но и издевательски выгибает бровь. Смотрит на Фрейса чуть свысока, твёрдо, как умеет только она, а потом голос её звяканьем металлом отражается от оконных витражей:       — Вы дали право Её Светлости самостоятельно выбрать себе куратора. Она выбрала. Это не просто выбор семнадцатилетней девочки — это выбор Императрицы, которому мы все должны подчиниться. Иначе, — глаза Мелейры сверкают, — кому же вы вчера присягали на верность? Кого чествовали, министр Фрейс? Думаю, никто не станет спорить, что при дворе я несколько дольше даже господина дель Карсена… Я знаю здесь всё.       Фрейс возмущённо вздёргивает бровь, но молчит.       Первый Великий Совет принимает решение своей Императрицы.       Императрица устало ссутуливается, переступив порог своих покоев. Оставив за дверьми Мелейру, теперь семнадцатого члена Великого Совета, Юна складывает ежедневную корону на туалетный столик и с удовольствием стягивает платье. Кожу обдаёт прохладой вечера, и бледно-лиловые лучи Ленора уже с осторожностью проскальзывают в спальню.       Юна, не глядя закинув платье в гардеробную, в нижнем платье подходит к кровати и, собрав в охапку лепестки коронационных цветов, зарывается в них носом. Вдох получается слишком глубоким. И у Юны все члены слабеют и кружит голову то ли от сладкого запаха, то ли от тянущей усталости во всём теле.       Юна понимает, что её ждёт ещё множество рассветов Императрицы, лишённых романтики детства. И слишком много однообразных будней Императрицы. И не будет прогулок по саду и чтения легенд.       Не будет больше ничего, что она так любила.       Юна распахивает глаза и отшатывается. Из зеркала на неё глядят две фигуры. Отец и брат. Их контуры тревожно очерчены мрачным красным.       — Папа, я ведь всё правильно сделала? — голос срывается на последнем слоге.       Отец молчит, лишь пристально смотрит на цветы и укоризненно вздыхает.       — Папа! — руки слабеют, и лепестки покрывалом оседают на босые ноги. — Папа!       Отец молчит. И только смотрит, внимательно и с сожалением. Как будто хочет быть рядом, коснуться её, обнять.       — Скажи, пожалуйста, хоть что-нибудь, — с каждым словом нижняя губа дрожит всё больше и больше.       И Юна закрывает ладошками лицо и плачет. Она содрогается от рыданий и умоляет отца сказать ей хоть что-то, пусть даже отругать её за решение. Только папа молчит. И не скажет больше ничего.       Слёзы горчат на губах, а пальцы сладко пахнут цветами.