Золотая пыль

      — Ваша Светлость, Юнара, вы должны, — Мелейра стоит за спиной, как тогда, в день коронации.       В худых руках — деревянный планшетник и стопка желтоватых листов. Тонкие чёрные брови сдвинуты к переносице, а на губах с сиреневой помадой — приободряющая полуусмешка.       — Должна… — эхом отзывается Юна, особенно не вникая в речь Мелейры. Со дня коронации она только лишь «должна». Должна Империи, должна Совету, должна памяти покойного отца и брата, должна народу… Должна, должна, должна!       Юна устало прикрывает тяжёлые веки.       Она не спала целую ночь, представляя первые в её жизни торжественный приём и аудиенцию с дипломатами других государств. В сознании всплывали яркие картинки, как на пафосных фрегатах и прочных кибитках границу Империи пересекают послы разных стран, от самых маленьких и мирных, до таких, как королевство Криодан, больших и опасных, с которыми надо держать ухо востро. И Юна ворочалась с боку на бок, пытаясь оценить угрозу, которую могут нести представители этого королевства, и гадала, сможет ли она её предотвратить. Или Империя Виэра падёт в первый же год её правления. Ленор озарял спальню холодным светом, простыни скользили по матрасу, сбиваясь в складки и врезаясь в кожу. И как бы Юна ни старалась — не могла уснуть.       — Ваша Светлость! Дайте закончить мастерам! — укоризненно восклицает уже не гувернантка, куратор (Юне непросто к этому привыкнуть), а парикмахер с силой утягивает локоны в искусную высокую причёску, так что даже моргать становится затруднительно.       — Хорошо, Ваше Сиятельство, — устало вздыхает Юна и морщится от тянущей боли в идеально ровной спине.       Очень хочется ссутулиться, а ещё лучше — уронить голову на стол, закрыть глаза и вздремнуть. Сейчас Юна готова уснуть где угодно. Но, наверное, если вдруг уснёт, то проспит целую вечность — так не хочется встречаться с послами.       Так не хочется ошибиться.       Раньше Юна боялась опозорить себя и отца. Теперь она боится опозорить каждого, кто живёт на землях Виэры, потому что она — лицо Империи.       Юна нарочито шумно вздыхает и поддаётся умелым рукам мастеров. Её наряжают в традиционное облачение, предназначенное для таких важных и крупных приёмов. Платье золотое с тонкими красными узорами — сегодня на первый план выдвинуто богатство, россыпь света и драгоценностей, благословение земель Империи. Мягкие кисточки замазывают синяки под глазами. Веки тяжелеют от золотинок в тенях, окропивших ресницы. Виски сдавливает церемониальная корона. Перед самым приёмом её голые шипы оплетут традиционные санхары, самые свежие, алые-алые, как кровь аристократов.       Мастера делают всё, чтобы Юна блистала так же, как Юнара в самый пик своего пребывания на небе.       Юна морщится, когда одна из служанок тёплыми пальцами начинает втирать какую-то прозрачную ароматную смесь на кожу. Юна следит, как в отражении по светлой коже скользят тёмные пальцы, покрывая невесомыми золотыми пылинками ключицы и яремную ямку. Неприятно. Дрожь окутывает тело, пальцы сжимаются в кулаки. Юна почти не дышит, чтобы не содрогнуться. Служанка всё равно улавливает напряжение и с виноватой улыбкой торопится закончить процедуру. Когда она касается верхней части груди, Юна всё-таки вздрагивает и хмурится. Незакрытая баночка глухо ударяется о столик; служанка тенью покидает покои — её задача выполнена.       Юна шумно вздыхает и впивается взглядом в своё отражение.       На ней впервые платье, так откровенно обнажающее плечи, и от этого холодно и жутко неловко. Юна кажется себе нескладной, некрасивой: у неё слишком острые плечи и недостаточно бледная кожа. Ужасно огромные глаза так непропорционально смотрятся на худеньком лице. А её волосы гораздо бледнее золота, которым сверкает корона. Что уж говорить о слишком тонких пальцах, с которых, несмотря на все манипуляции ювелира, так и норовит соскользнуть перстень, который должен был достаться от отца брату.       Юна сверкает золотом, да только за ним не скрыть её неуместность.       Ей не подходит золотой. Ей не подходит сияние. Ей не подходит роль Императрицы.       Юна лично убеждается в этом, глядясь в зеркало изо дня в день вот уж две недели. Но все вокруг почему-то уверены в обратном.       Парикмахер заканчивает колдовать с волосами, а вторая служанка наносит на губы вязкий масляный бальзам. Губы приобретают насыщенный алый оттенок и будут идеально сочетаться с цветами. Из зеркала на неё смотрит равнодушная красивая кукла.       Красный и золотой.       Могущественная Империя, построенная на богатстве, заработанном кровью.       Слабая Императрица, кровью родных заполучившая золотое сияние, ей не нужное.       Юна опускает глаза на отцовский перстень: на себя смотреть совершенно не хочется. Парикмахер цыкает, и они со служанкой с немого согласия Мелейры покидают покои.       Их остаётся двое.       Гувернантка и принцесса.       Куратор и Императрица.       Мелейра и Юна.       — Юна, — приближается Мелейра, шурша тёмно-красными юбками, металлически сверкающими в свете Суррены, — это очень важное событие.       — Я знаю, — угрюмо кивает Юна, не поднимая головы. Говорит монотонно и уныло: — Я должна показать, что не слабая девочка, на которую можно надавить, а сильная Императрица, которой под силу удержать целую Империю Виэра. — Умолкает, задумчиво покачиваясь и прокручивая перстень, а потом разворачивается к Мелейре и смотрит ей в глаза: — Но ведь это не так.       Мелейра укоризненно хмурится и недовольно поджимает тёмные губы. А Юна виновато смотрит на неё из-под ресниц и прикусывает нижнюю губу, совсем как в детстве. И кажется, что ничего не случилось: Юна — по-прежнему маленькая глупая принцесска, которой никогда не придётся сесть на трон, а Мелейра — её строгая гувернантка, от которой весело прятаться в самых тёмных и пыльных углах замка вместе с братом.       — Так, — железно выдыхает Мелейра, и хладное касание её ладони обжигает Юнино плечо. — Немедленно прекрати это. Ты уже не маленькая девочка, а Императрица. Так и веди себя соответствующе. — И, не давая Юне вставить ни слова, решительно кивает на двери. — Идём. Нужно завершить образ санхарами.       Юна покорно поднимается и кидает последний взгляд в зеркало. Тёмные круги под глазами, так усердно маскируемые служанками, всё равно проглядывают через золотой блеск теней и матовое мерцание телесной пудры, а корона кажется уродливой и сдавливает голову сильнее, чем когда-либо. Мелейра многозначительно покашливает в кулак, и Юна спокойно поднимает голову:       — Я готова, Мелейра.       — Превосходно. Тогда нам следует поторопиться. Нельзя заставлять ждать гостей.       Юна идёт вслед за Мелейрой тем же самым маршрутом, каким вёл её в день коронации Фрейс. Каблуки туфель торопливо стучат о тёмный мрамор, и Юна поднимает юбки выше, чтобы ненароком не наступить, не запутаться, не упасть. А по пути бурчит:       — Вот понадобился же этот приём прямо сейчас. Это подозрительно…       Приглушённое и чуть хрипловатое ворчание долетает до тонкого слуха Мелейры: она чуть притормаживает и достаточно громко хмыкает, чтобы Юна смутилась и ощутила себя совсем глупой.       — Да будет вам известно, Ваша Светлость, — Мелейра укоризненно косится через плечо, и Юна с интересом вглядывается в узоры на подоле платья куратора, — так принято во всех государствах. Едва бразды правления попадают в руки нового правителя, как все послы стремятся во дворец засвидетельствовать своё почтение. Если они этого не сделают — могут разрушить товарищеские отношения между государствами и проложить дорогу войне. Аналогично и с правителями, — Мелейра повышает тон, стоит Юне замученно выдохнуть, — если они не примут дипломатов и не позволят им засвидетельствовать почтение, то покажут своё пренебрежительное отношение к другим государствам.       Юна с трудом подавляет страдальческий стон, рвущийся из груди. Она всей душой ненавидела политические отношения и изо дня в день с неисправимым упрямством твердила, что ей эта наука абсолютно не пригодится. И сейчас ей хотелось вернуться на пару лет назад и воспитать упрямую Юну, любившую прогуливать политические отношения в саду с книгой легенд, лучше, чем тогда её воспитывала Мелейра. Любой ценой.       Легенды ей не помогли и вряд ли уже когда-нибудь помогут. А вот знание политических отношений сейчас было бы как нельзя кстати.       — То есть, если в каком-то другом государстве поменяется правитель…       Юна растягивает слова, замирая перед чёрной дверью, из-под которой выползают приторно-сладкие ароматы. От них Юну, ничего не евшую со вчерашнего дня от переживаний, начинает подташнивать, и она переносит вес тела на грубый металл ручки.       — То наши дипломаты немедленно свяжутся с остальными и договорятся о дате и времени встречи, — заканчивает за неё Мелейра и лёгким жестом распахивает скребущую по полу разбухшую дверь. — Я буду ждать вас здесь, Ваша Светлость.       Лавина благоуханий едва не сбивает с ног, и Юна заходится в хриплом кашле, отчаянно маша ладошкой перед носом. Ведун затягивает её в мрак и белый дым, немедленно окутывающий её шершавыми тёплыми лентами, усаживает на железный стул.       И всё повторяется, как в день коронации.       Снова пухлые руки Ведуна под гортанное напевание жреца вплетают нежные цветы в корону, а со лба струится сладкий благоуханный аромат. И Юна теряет счёт времени, запутывается в собственных мыслях и забывается.       Несильные хлопки по щекам придают естественный румянец и приводят Юну в себя почти перед залом приёмов. Оттуда раздаётся шум, похожий на гудение, и Юна, словно проснувшись, испуганно смотрит на встревоженную Мелейру.       — Ты совсем ничего не ела? — хмурится куратор, массируя висок.       Юна мотает головой.       — А если в обморок упадёшь?       Юна косится на дверь из чёрного дерева в конце коридора и с лёгкой ухмылкой мотает головой. Если её не будет преследовать этот противный сладкий запах благовоний — не упадёт. Наверное.       — Если ты сегодня ничего не будешь есть — мне придётся кормить тебя с ложечки.       В суровом голосе Мелейры не звучит ни тени иронии, как, впрочем, и всегда. Но Юне почему-то становится смешно. И она фыркает в кулак совершенно не по-Императорски. Но от этого становится легче. И улыбка, уже не усталая и намертво пришитая воображаемыми нитками к уголкам губ, а вполне искренняя озаряет её лицо.       И Юна решительно толкает белую дверь, украшенную золотым плетением.       Зал, полный разноцветных нарядов, нектара в золотых бокалах, благоухающих букетов и нежных лепестков на кристально белых скатертях, встречает Юну оборвавшимся гулом. Стоит ей ступить на бежевую плитку, как шум взлетает под потолок и зависает натянутой струной. Перед Юной расступаются все. Расплескиваются однородной волной богатых тканей, ярких орнаментов и дорогих причёсок. Раздвигаются стенами аккуратных причёсок и аристократических осанок. Рассыпаются одинаковыми шепотками в сторону Юну и запахами, ещё более крепкими, чем благовония в ритуальной комнате.       А Юна, туго сглотнув, замирает, ослеплённая богатством, великолепием и таким количеством совершенно разных людей. Сладко-нежные улыбки вспыхивают на губах старых дам, а по залу пролетает шёпоток, будто Императрица удивительно милая. Мужчины ухмыляются, оценивающе оглядывая Юну, и кивают друг другу. Юна готова отдать всё, лишь бы узнать, что сейчас о ней говорят. Что думают.       Тонкий палец Мелейры больно впивается между лопаток — Юна отмирает. Выдохнув, медленно идёт вперёд, к трону, находящемуся на небольшом возвышении. А тишина не прекращается. Напряжение по-прежнему натянуто вибрирует в воздухе, а Юну шлейфом сопровождают внимательные взгляды.       Но Юна уже не ощущает неловкости или отвращения.       Юна знает, что так будет всегда. Её будут пронзать взглядами, испытывая на силу и выдержку, а она будет идти, высоко подняв голову, и думать о том, что с ней Юнара и предки.       Ты молодец!       От голоса отца стынет кровь в жилах, и Юна с трудом подавляет желание обернуться. Продолжает невозмутимо идти вперёд, рассекая толпу и, кажется, бесконечный зал.       Когда Юна замирает у трона, тишина наконец-то лопается. Лопается с глухим, едва слышным хлопком. И зал наполняется оживленным гудением, улыбками и расплывающимися силуэтами, приветствующими друг друга и усаживающимися на свои места. Юна оборачивается, поправляет юбки и внимательно изучает людей в зале.       Послы сидят впереди, за ближайшим к Юне столом, который после официальной части заполонят яства всех явившихся сюда государств. Позади сидят их телохранители, супруги, дети, помощники. У дверей стоят слуги, готовые выполнить любое поручение, и элитное подразделение Имперской Гвардии — Дворцовая Стража. Крепкие воины в парадных красно-золотых мундирах с кортиками у бёдер готовы защищать порядок.       Юна возвращается к послам.       Криодан. Голубой и серый. Холод, воинственность и опасность. Бледная кожа, светлые глаза и сдержанность в эмоциях.       Сафрар. Оранжевый и коричневый. Жара, засуха и изобретательность. Чёрные глаза, грубые руки и расчётливость.       Иллье. Островное государство. Третье по крупности из явившихся сюда. Светло-жёлтый и зелёный. Плодородие, прохлада деревьев и успешная торговля. Густые тяжёлые волосы, открытые улыбки и простота в общении.       И ещё около девяти государств, крупных и совсем небольших.       И о каждом надо помнить.       Каждому нужно угодить.       «Папа?» — Юна обводит взглядом зал, ощутив колыхание воздуха за спиной.       Кажется, будто кто-то опустил руки на её хрупкие плечи. Касание воздуха тёплое и пахнет сладостью цветов. Но уверенности всё равно не хватает.       Юна кожей ощущает чей-то взгляд, совершенно чуждый этой обстановке: он не испытывающий, не пронзительный, а слишком восхищённый. Кажется, что взгляд       Юна сталкивается с тёмно-коричневыми, как горький шоколад, глазами молодого Стража. Такие глаза бывают лишь в Сафраре. Но такой взгляд — только в Виэре. Взгляд, полный восхищения. Но восхищения не как Императрицей, а иного рода…       Юна не может объяснить этого — лишь почувствовать, ощутить кожей и жаром, поднимающимся от солнечного сплетения к щекам. Страж, перехватив Юнин взгляд, искренне, ободряюще и едва заметно улыбается ей. Юна приподнимает уголки губ в ответ, а потом смущённо отводит взгляд в сторону, как бы между прочим поправляя локон, касающийся шеи.       — Господа! — гул почти сотни голосов перекричать невозможно. — Господа!       — Попрошу тишины! — встревает Мелейра ничуть не громче, но холоднее и жёстче.       А потом гладкая бледная ладонь взметается вверх над залом. Присутствия Мелейры не замечают: невозможно заметить того, кто стоит на ступень ниже Юны и говорит столь тихо. Её просто ощущают, как Юна ощущает присутствие отца и брата за своей хрупкой спиной, и замолкают.       На языке — сотни слов благодарности, когда Юна оборачивается к Мелейре. Молчит: Мелейра понимает всё без слов и коротко кивает. А потом уголки губ её на мгновение приподнимаются, одаряя Юну улыбкой поддержки. Юна поднимается на последнюю ступень и встаёт подле трона:       — Империя Виэра рада приветствовать вас сегодня здесь! Сегодня мы все, тринадцать государств, что собрались здесь, засвидетельствуем своё почтение друг другу и составим план аудиенций на ближайшие четырнадцать дней, дабы решить все вопросы, которые возникнут в процессе… — Юна сдержанно кряхтит, мучительно подбирая слова.       Вчера она забыла самое главное: составить приветственную речь. Отмахивалась и надеялась, что отличное владение риторикой поможет ей. Зря. Мелейра права: импровизация должна быть хорошо спланированной.       Наших дружеских переговоров…       Голос брата, почти забытый, звучит с иронией, и Юна закашливается по-настоящему от неожиданности. Ей чудится, будто брат добавляет, что Юну всему приходится учить, как обычно.       — В процессе наших дружеских переговоров, — Юне жарко, а блёстки на плечах и груди вонзаются под кожу маленькими острыми осколками. — Сегодня и ближайшие четырнадцать дней голосом Империи Виэра говорим мы, Её Светлость Императрица Юнара Первая и Её Сиятельство куратор Мелейра. Наши голоса не имеют различия. Всё, что говорю я, говорит и Мелейра. Всё, что говорит Мелейра, говорю и я. Мы надеемся, что наше общение будет приятным для всех.       Головы послов склоняются в понятливом и почтительном поклоне, а Юнара, туго сглотнув, присаживается на край трона. Рука свешивается с подлокотника так, чтобы послам удобно было свидетельствовать своё почтение поцелуем отцовского перстня, отполированного до ослепляющего блеска. Послы представляются, позволяя Мелейре записать их в планшетник, выражают соболезнования утрате и надежду на приятное сотрудничество. Юна с неживой улыбкой кивает в ответ.       Официальная часть заканчивается. Мелейра ставит точку фиолетовыми чернилами в своём деревянном планшетнике, назначая общий конгресс по насущным вопросам через тринадцать дней. Стража распахивает двери, впуская музыкантов и слуг с закусками. А на ступеньках у трона материализуются отец и брат. Они снова мерцают золотой пылью и красной пыльцой благоуханных цветов. И Юна протягивает руку, касаясь локонов брата.       Но только пальцы проходят сквозь воздух. Мелейра обеспокоенно хмурится и, склонившись к уху Юны, советует уйти прочь.       И впервые Юна прислушивается к совету Мелейры. Раскланявшись с послами, Юна ссылается на плохое самочувствие (а Первый Министр Фрейс неподалёку так рассказывает о боли Её Светлости Юнары от потери родных, что сердце невольно сжимается) и торопится покинуть зал.       Почему-то быстро уйти не получается. Юна сама не понимает, почему замирает перед дверьми и лихорадочно взглядом ищет Стража. Того самого, с тёмными глазами, ободряющей улыбкой и тёплым взглядом, полным искреннего восхищения ею.       Ею самой, Юной, а не её величием.