Я не смогу отпустить

«Господи, у него же блестящее будущее! Как он может думать о завершении карьеры? Он что с дуба рухнул? Господи, за что мне это? Почему меня занесло на такого несносного человека —посланник из ада, черт подери! Знал же на что давить, чертов шарлатан!» — думал Те-Те, все еще глядя в окно на птиц, парящих в воздухе высоко над землей.        Ему казалось, что наступит день, когда он снова сможет взлететь, вновь вдохнет радость полета, вновь почувствует адреналин, вновь вдохнет жизнь! В эти моменты он просто предавался своим мечтам, застывал, словно фарфоровая кукла с таким неестественно бледным отливом кожи, казался неподвижным и даже застывшим. Мысль его парила там, высоко под облаками, там, где сейчас летали его кумиры, там, где чувствуешь себя свободным, там, где можешь быть недосягаем, там, где можешь дышать полной грудью и вдыхать аромат свободы. Он душой была там, где птицы…       Время неумолимо летело вперед и не намерено было замедлить свой бег; как и всегда оно было выше всех обстоятельств и не давало поблажек никому, ибо время не имеет чувств, а тем более сострадания, не являясь при этом живым существом. Время — это то, что выдумали люди, дабы организовать свой быт, свой труд, свое « время». Этим словом они назвали свою деятельность, то, почему за днем наступает ночь, после весны лето, то, что они не видели, но назвали своим именем, будто родилось новое существо, но совсем не похожее на всех остальных! Мы можем представить время как угодно, как только пожелает наша фантазия — и в виде солнца, в виде бабочки, в виде воды, текущей беспрерывно. Но единственная вещь отличает это самое существо от всего остального. Как бы то ни было, но все, с чем мы можем сравнить время, имеет свой предел, свой конец, близок он или долог, но время вечно! Оно вечно и даже, если это существо родилось в умах людей в тот момент, когда они осознали, что везде есть счет этого самого времени, то это совершенно не значит, что его не было до появления жизни. Оно было всегда и везде, вопрос состоит только в том, как люди это понимают…       Часы тикали. Стояла тишина. Ночь вступила в свои права, и только трескотня сверчков разрывала мертвую тишину ночи. А он все сидел у окна и смотрел на луну, освещающую мрак его души. Уже нет имен, нет всего этого… Есть только мрак и он — хрупкий, неподвижный, гордый.Он, терпящий все невзгоды, он настолько утомившийся всей этой беспорядочной возней, что ему просто не хочется жить. Он просто хочет наконец вздохнуть и уйти. Уйти навсегда и наплевать на все, что его держит здесь: принципы или люди… *** Наступило утро. Он был совсем плох… «14 часов…» — подумал он, лежа на койке. Врачи по прежнему заходили, впихивали ему в глотку лекарства, растворы, настойки… «А зачем?» — спрашивал он на очередной приход медсестры.       — Не волнуйся! — отвечали ему. И действительно, зачем ему волноваться, когда ничего уже не изменить? Оставалось только молча ждать…       «Десять…» — снова подумал он.       Ему было уже больно не то что ворочаться на белой, как сам он, койке, но даже, казалось, думать. Он будто делал невероятное усилие, переступал через себя, через боль. Чонгук уже не бегал по лабораториям и библиотекам — он сидел ссутулившись и смотрел на него в диком отчаянии. Вот уже сутки…       — Ты же помнишь наш уговор? — попытался улыбнуться Чон. Он хотел развеселить Те, отвлечь от ужасных мыслей. Но… Результат можно предвидеть.        Он одними глазами посмотрел в его сторону и моргнул, что могло означать одно: «конечно, помню, но извини меня за то, что я его не выполню…». Чонгук не выдержал. Он резко встал со стула, стоявшего рядом с койкой, подошел к окну и повернулся спиной к Ви. Он не мог больше держать в себе все, что накопилось за эти мучительные дни. Просто не мог!       Тяжкий груз лежал камнем на его сердце и отягощал все сильней его уставшую и ноющую душу. Как и всякое живое существо, способное к состраданию, как и всякий человек, не лишенный самых простых чувств, с неочерствевшей душой, он не выдержал и тихо, как бы скрывая этот нагрянувший невовремя порыв, заплакал… Он прикрыл ладонью лицо, одновременно смущаясь и негодуя на себя за то, что не смог, за то, что не мог ничего сделать.       — Не плачь. — шепотом произнес его любимый. Он не отвечал. Только тише стало в палате…       Здесь парила смерть. Она ждала — терпеливо, долго. Она сидела в уголке и не торопила, лишь изредка поглядывая на наручные часы, которые и так стояли, затем молча поднимала взор и продолжала ждать. Она знала, когда ее час придет, знала за кем она пришла, знала в который раз… Знала также, что ее ждут, как ждут в гости близкого друга, высчитывая минуты до его появления. Однако в этом случае была не радость встречи, а неизбежная мука от прибывающей кончины, грустная необходимость, как нудный обряд перед уходом из клана. Это была обреченность, неизбежная и жуткая, доставляющая боль. Здесь было серо, Здесь было холодно. Здесь она хозяйка. Здесь она поставила свой вердикт и наложила свою излюбленную печать. Здесь была печать смерти.