1000 поцелуев

POV Маттео Семь лет спустя Возраст – пятнадцать лет В полной тишине она устроилась на сцене. Хотя нет, не в полной – кровь с грохотом проносилась во мне, громом отдаваясь в ушах. Моя Луна осторожно села. В черном, без рукавов, платье, с длинными каштановыми волосами, собранными на затылке в узел, и с белым бантом на макушке, она была прекрасна. Я поднял фотоаппарат, который всегда висел у меня на шее, и посмотрел в видоискатель – Луна как раз поднесла руки к клавишам фортепиано. Мне так нравилось ловить ее именно в этот миг. Миг, когда она закрывала большие зеленые глаза. Миг, когда перед началом исполнения на ее лице проступало самое идеальное, самое совершенное выражение. Выражение чистой страсти, полной устремленности к тем звукам, что должны были последовать. Я щелкнул в самый подходящий, идеальный момент – и тут же со сцены полилась мелодия. Опустив фотоаппарат, я сосредоточился на ней. Никаких снимков во время исполнения – чтобы ничего не пропустить, чтобы отметить каждую деталь, каждый штрих. Луна начала раскачиваться в такт музыке, и мои губы дрогнули в улыбке. Ей нравилась эта вещь, и она исполняла ее, казалось, вечность. Alas-Крылья изливалась через пальцы её тонких рук, из самой ее души. Я смотрел и не мог отвести глаз. Ее губы чуть заметно дергались, и мое сердце стучало, как барабан. На трудных пассажах на щеках у нее появлялись ямочки. Глаза оставались закрытыми, но каждый мог видеть, какие части нравятся ей больше всего. Голова склонялась то в одну, то в другую сторону, и улыбка, открытая и счастливая, растекалась по лицу. Люди не понимали, что она и теперь, после всего-всего, оставалась моей. Нам было только лишь по пятнадцать, но с того дня, когда я поцеловал ее в цветущей роще, семь лет назад, ни у нее, ни у меня не было никого другого. Я просто не замечал других девушек и видел только Луну. В моем мире существовала только она одна. В нашем классе Луна отличалась от всех остальных. Странная, необычная, не из тех, кого называют классными. Ее не трогало, что думают о ней люди, – так было всегда. Она играла на фортепиано, потому что ей это нравилось. Читала книги. Училась увлеченно и с интересом. Вставала на утренней заре, чтобы только полюбоваться рассветом. Вот почему она была для меня всем. На веки вечные. Потому что другой такой не найти. Потому что она была единственная во всем городе, полном похожих одна на другую, словно сделанных под копирку, красоток. Она не выставлялась, не задиралась, не гонялась за парнями. Луна знала, что у нее есть я, а я знал, что у меня есть она. Кроме нас самих, нам никто больше не был нужен. Фортепиано зазвучало мягче – номер подходил к концу. Я сел поудобнее, снова поднял камеру и щелкнул в последний раз – ровно в тот момент, когда Луна подняла кисть руки и выпрямилась с довольным выражением на прелестном личике. Публика разразилась аплодисментами, и я опустил фотоаппарат. Луна поднялась и, поклонившись, скользнула взглядом по залу. Наши глаза встретились, и она улыбнулась. Сердце мое колотилось так, словно хотело вырваться из груди. Я глупо ухмыльнулся в ответ и откинул упавшие на бок кудрявые волосы. Щеки Луны зарделись румянцем. В следующую секунду она сошла со сцены, а в зале включили свет. Номер Луны был последним. Ее всегда ставили в конце представления, потому что она считалась лучшей исполнительницей в нашей возрастной группе. На мой же взгляд, ей не было равных и в трех старших группах. Однажды я спросил, как у нее получается играть настолько хорошо. Луна ответила, что это дается ей так же легко, как дыхание, что мелодии изливаются из нее сами собой. Представить такого рода талант я просто не мог, но Луна – самая удивительная девушка в мире – случай особенный. Аплодисменты наконец смолкли, и люди двинулись к выходу. Кто-то тронул меня за плечо. Сеньорита Валенте смахнула со щеки слезинку. Она всегда плакала, когда слушала Луну – Маттео, дорогой, нам нужно доставить домой этих вот двоих. Ты сможешь проводить Луну? – Да, сеньорита, – ответил я и тихонько рассмеялся, взглянув на девятилетнюю Жасмин и одиннадцатилетнюю Дельфи, сестричек Луну, мирно спавших на своих местах. В отличие от нее музыка их не особенно трогала. Сеньор Валенте закатил глаза и помахал мне рукой, после чего повернулся и стал будить девочек, чтобы отвезти их домой. Сеньорита Валенте чмокнула меня в щёку, и они, все четверо, ушли. Проходя между рядами стульев, я услышал справа от себя шепот и негромкое хихиканье. Собравшиеся в уголке девчонки с любопытством смотрели в мою сторону. Я опустил голову и, не обращая на них внимания, прибавил шагу. Случалось такое часто. Чем объяснить такое их внимание ко мне, я не понимал. Мы с Луной были вместе столько же времени, сколько они меня знали. Никто другой мне был не нужен. И я бы хотел, чтобы они перестали пытаться оторвать меня от моей девушки, – в любом случае из этого ничего бы не получилось. Я вышел из зала и направился к задней двери. В теплом влажном воздухе моя черная футболка моментально прилипла к спине. Черные джинсы и черные ботинки, наверно, плохо соответствовали весенней жаре, но такой стиль одежды я выбрал сам в качестве повседневного и оставался верен ему независимо от погоды. Участники концерта уже выходили через задние двери. Я прислонился к стене и только успел сложить руки на груди, как на глаза упала прядка моих каштановые волос. Исполнителей встречали на выходе родственники. Некоторое время я наблюдал за ними, а потом снова увидел тех девчонок, которые таращились на меня в зале, и опустил глаза. Меньше всего мне хотелось, чтобы они осмелели и подошли. Разговаривать нам было не о чем. Я так и стоял, опустив голову, когда услышал приближающиеся шаги. Луна бросилась мне на грудь и крепко-крепко обняла. Я уже был под 1'80 и прилично возвышался над Луной с ее 1'59. Что мне, однако, нравилось, так это то, как идеально она мне подходила. Я глубоко вдохнул, втягивая ее сахарно-сладкий запах, и прижался щекой к макушке Луны. Пообнимавшись еще немного, она отстранилась и с улыбкой посмотрела на меня. Ее зеленые глаза казались огромными под накрашенными ресницами, а розовые губы соблазнительно блестели благодаря вишневому бальзаму. Я погладил ее плечи, шею и взял в ладони прелестное личико. Тяжелые от туши ресницы затрепетали, что только добавило ей соблазнительности. Искушение было слишком велико. Я медленно наклонился и с трудом сдержал улыбку, услышав, как у нее перехватило дыхание. Так случалось каждый раз, когда я целовал ее, за мгновение до того, как наши губы встречались. И вот они встретились, и я втянул в себя ее запах. От нее всегда шел аромат вишни. Она пользовалась вишневым бальзамом для губ, и теперь этот запах заполнял мой рот. Луна ответила на мой поцелуй и вдобавок вцепилась пальчиками в мою черную футболку. Медленно и нежно, не отрываясь, пока хватало дыхания… Прежде чем отстраниться, я оставил на ее распухших губах три коротких, легких поцелуя. Ресницы Луны снова затрепетали, глаза открылись. Ее зрачки расширились, она облизала нижнюю губу и наградила сияющей улыбкой. – Поцелуй триста пятьдесят два. От Маттео, у стены концертного зала. – Я затаил дыхание в ожидании продолжения. Судя по тому, как блеснули ее глаза, заветные слова уже ждали своей очереди. Луна привстала на цыпочки, потянулась вперед и прошептала: – И мое сердце едва не разорвалось. – В счет шли только особенные поцелуи, и каждый раз, когда мы целовались, я ждал этих слов с надеждой и волнением. Произнеся их, она вдобавок едва не сразила меня улыбкой. Потом Луна рассмеялась, и столько счастья зазвенело в этом смехе, что мои губы сами собой растянулись в широкую ухмылку. Я быстренько поцеловал ее еще раз в губы и, отступив, обнял одной рукой за плечи и привлек к себе. Ее макушка оказалась под моей щекой.Луна обхватила меня руками, и я вдруг почувствовал, как она напряглась. Те самые девчонки-девятиклассницы, что еще недавно таращились на меня, теперь переключились на Луну и, указывая на нее, оживленно перешептывались и хихикали. Я стиснул зубы. Большинство девчонок обращались с ней вот так исключительно из ревности, так как не могли простить, что она заполучила то, на что претендовали они. Луна говорила, что не обращает на них внимания, но я видел – обращает. И то, что она напряглась сейчас в моих объятиях, это подтверждало. Я встал перед Луной, подождал, пока она поднимет голову, и строго сказал: – Не смотри на них. Она вымученно улыбнулась: – Я и не смотрю. Мне до них нет никакого дела. Я вскинул брови и слегка наклонил голову. – Правда,Маттео. Точно тебе говорю, – попыталась соврать она и для убедительности оглянулась и пожала плечами. – Но я их понимаю. Ты сам на себя посмотри. Такой роскошный парень. Высокий, загадочный, экзотический… Итальянец! – Луна рассмеялась и положила ладонь мне на грудь. – У тебя особый шарм этакого плохого парня, и инди-стиль очень тебе идет. Девочки просто не могут устоять перед таким красавцем. Ты – это ты. Ты – совершенство. Я придвинулся еще ближе, и ее зеленые глаза расширились. – А еще я – твой. Под моими пальцами напряжение понемногу уходило из ее плеч. Я просунул руку под ладонь, все еще лежавшую на моей груди. – И никакой я не загадочный. Ты, Лунита, знаешь обо мне все, что только можно знать: никаких загадок, никаких тайн. – Для меня. – Она посмотрела мне в глаза. – Да, для меня ты не тайна. Но не для остальных девочек в нашей школе. Они все хотят тебя. Я уже начал злиться. – А я хочу только тебя. – Луна прищурилась, как будто выискивала что-то в моем выражении, и это разозлило меня еще больше. Я сплел наши пальцы и прошептал: – Вместе навсегда. Вот теперь ее губы тронула настоящая, неподдельная улыбка. Я ткнулся лбом в ее лоб. Сжал ладонями щеки. – Мне нужна ты, и только ты. С пяти лет, когда ты протянула мне руку. Мне нужна ты, и этого никто не изменит, никакая другая девушка. – Да? Правда? – с оттенком недоверия спросила Луна, но за сомнением прозвучали веселые нотки. – Да, – ответил я по-итальянски, и у меня в ухе зазвенел ее милый смех, ей нравилось, когда я разговаривал с ней на своем родном языке. – Твои родители просили передать, что забрали девочек домой. Луна кивнула и немного обеспокоенно посмотрела на меня – Ну, как прошло сегодня? Что ты думаешь? Я картинно закатил глаза, поморщился и сухо, строгим тоном произнес: – Как всегда, ужасно. Луна расхохоталась и ткнула кулаком мне в локоть. – Маттео Бальсано! Не будь таким противным! – Ладно, не буду, – обиженно проворчал я и, обхватив ее обеими руками, прижал к себе и принялся целовать. Луна пискнула ипопыталась высвободиться. Начав со щеки, я продвигался ниже и ниже, пока не добрался до шеи и услышал, как у нее перехватило дыхание. Теперь ей было уж не до смеха. – Ты была восхитительна, – прошептал я, захватывая зубами мочку ее уха. – Как всегда. Идеальное исполнение. Ты завладела сценой. Все в зале слушали только тебя. – Маттео… – пробормотала она со счастливой ноткой в голосе. Я отстранился, но руки размыкать не стал. – Когда ты на сцене, меня переполняет гордость за тебя. Луна покраснела. – Маттео… – смущенно произнесла она и снова попыталась вывернуться, но я не выпускал. – Карнеги-холл, помнишь? Придет день, и ты будешь выступать в Карнеги-холле, а я – смотреть на тебя из зала. Она все-таки вытащила одну руку и похлопала меня по запястью – Ты мне льстишь. Я покачал головой: – Никогда. Всегда только правду. Луна прижалась губами к моим губам, и ее поцелуй пробрал меня с головы до ног. Потом она отстранилась, и я выпустил ее из кольца рук. – Пойдем на поляну? – спросила Луна, когда я повел ее через парковочную площадку, мимо продолжавших толкаться поблизости девятиклассниц. – Мне, кроме тебя, никто не нужен. – Виолетта спрашивала, придем ли мы. Там все собираются. – Луна посмотрела на меня. Губы ее дрогнули, и я понял, что хмурюсь. – Сегодня же пятница, Маттео. Нам пятнадцать, а ты совсем не развлекаешься, только смотришь, как я играю на фортепиано. У нас еще есть время, давай повидаемся с друзьями, как нормальные подростки. – Ладно, – согласился я и, обняв ее за плечи, наклонился к самому уху. – Но завтра делить тебя ни с кем не стану. Луна привлекла меня к себе: – Не возражаю. Девчонки у нас за спиной снова оживились. Кто-то произнес мое имя. Я раздраженно вздохнул, Луна едва заметно напряглась и, не поднимая головы, сказала: – Это потому что ты другой, не такой, как все. У тебя есть художественный вкус, ты увлекаешься фотографией. Носишь темную одежду. – Она рассмеялась и тряхнула головой. Я запустил руку в свои каштановые волосы. – А в первую очередь из-за этого. – Из-за чего? – нахмурился я. Луна привстала на цыпочки и потянула меня за длинную кудрявые. – Когда ты вот так делаешь. Когда зарываешься пальцами в свои каштановые волосы. – Я удивленно вскинул бровь, а она пожала плечами. – Устоять невозможно. – Да? – Я встал перед Луной и нарочитым жестом закрылся пальцами в волосы. – Говоришь, устоять невозможно? И к тебе это тоже относится? – Она прыснула со смеху и схватила меня за руку. Мы прошли по дорожке к поляне – участку в парке, где вечерами собирались ребята из нашей школы. – Вообще-то, Маттео, меня не трогает, что на тебя засматриваются другие девчонки. Я знаю, как ты относишься ко мне, что чувствуешь, потому и сама отношусь к тебе так же и чувствую то же. – Луна втянула нижнюю губу. Это означало, что она нервничает, но почему, я даже не представлял, пока она не продолжила: – Единственная, кто меня беспокоит, это Эмилия. Она давно на тебя глаз положила и, даю руку на отсечение, готова на все, чтобы только заполучить желаемое. Я покачал головой. Эмилиямне даже не нравилась, но постоянно кружилась поблизости, потому что была в той же группе, что и большинство наших друзей. Все мои знакомые считали ее первой красоткой, но я их мнения не разделял и с трудом переносил ее отношение ко мне. Да и к Луна тоже. – Она ничего для меня не значит. Пустое место, понимаешь Лунита? Луна прижалась ко мне еще крепче. Мы повернули вправо, к нашим друзьям. Эмилия сидела на земле и, завидев нас, выпрямилась. Я снова наклонился к Луне и повторил: – Пустое место Вместо ответа она дернула меня за рубашку. Ее лучшая подруга, Хим, вскочила и раскрыла объятия. Взбалмошная, прямодушная, из тех, кто сначала говорит, а потом думает, она любила Луна, которая отвечала ей тем же. В нашем городишке Хим была одной из тех немногих, кто воспринимал странности Луны как нечто восхитительное и очаровательное, а не мрачное и подозрительное – Ты как, милая? – спросила Хим и, отступив на шаг, окинула подругу, на которой еще было черное концертное платье, оценивающим взглядом. – Чудесно выглядишь! Офигительно! Луна благодарно кивнула. Я снова взял ее за руку и повел к небольшому костру, который ребята развели в декоративном очаге. Мы сели на деревянную скамью. Луна устроилась у меня на коленях, прижалась спиной к моей груди, а щекой к шее. – Ну что, Лун, как оно? – спросил Гастон, мой лучший друг, сидевший по другую сторону костра. Другой мой близкий приятель, Симон, приветственно кивнул, а его подружка, Амбар, помахала нам. Луна пожала плечами: – Вроде бы неплохо. – Как всегда, звезда шоу, – добавил я, крепко обнимая Луну и улыбаясь моему темноволосому другу. – Это же всего-навсего фортепиано. Ничего особенного, – негромко возразила она. Я покачал головой: – Публика была в восторге. Хим улыбнулась, а Эмилия картинно закатила глаза, Не обращая внимания на Эмилию, Луна заговорила с Хим о школьных делах. – Перестань, Лун. Говорю тебе, сеньор Миллен – злобный инопланетянин. Или демон. Короче, откуда-то оттуда, из мира, о котором мы ничего не знаем. И директор вызвал его специально, чтобы мучить нас, слабых юных землян, заумной алгеброй. Для него это способ получения жизненной силы, тут у меня никаких сомнений нет. И, похоже, он нацелился на меня. Потому что я знаю, что он – пришелец. Господи! Он так на меня пялится! – Хим! – расхохоталась Луна. Ей было хорошо, и я, глядя на нее, улыбнулся. А потом отключился, прислонился к спинке скамейки и, неспешно рисуя пальцем узоры на запястье Луны и слушая вполуха разговоры друзей, ушел в свои мысли. Больше всего мне хотелось поскорее свалить отсюда. Я был не прочь потрепаться с ребятами, но предпочитал компанию Луны. Лишь ее общества мне недоставало; лишь в одном месте я желал быть – рядом с ней. Хим, наверно, сказала что-то забавное, и Луна даже подпрыгнула от смеха, задев висевший у меня на шее фотоаппарат. Она тут же виновато улыбнулась, а я наклонился, взял ее за подбородок и поцеловал в губы. Обычный, мимолетный поцелуй, ничего такого, но Луна вдруг запустила пальцы мне в волосы, потянула к себе и раскрыла губы. Наши языки встретились, и у меня перехватило дыхание. Ее пальцы запутались в моих волосах. Я положил руку ей на шею, чтобы продлить поцелуй. Если бы не нужно было дышать, я бы, наверно, никогда и не отнял губ. Отдавшись целиком поцелую, мы опомнились и отстранились только тогда, когда неподалеку кто-то откашлялся. Я поднял голову – по другую сторону костра ухмылялся Гастон, а когда опустил глаза, увидел полыхающие от смущения щеки Луны. Наши друзья отворачивались, сдерживая смех. Ничуть не смутившись – она же моя девушка! – я обнял ее еще крепче. Затихший было разговор возобновился, а я стал проверять, в порядке ли фотоаппарат. Родители купили его мне на тринадцатый день рождения, когда заметили, что фотография становится моей страстью. Это был винтажный «Canon» шестидесятых годов. Я таскал его с собой повсюду и уже нащелкал тысячи фотографий. Не знаю почему, но в этой возможности поймать и сохранить мгновение было что-то магическое. Может быть, потому что иногда жизнь оставляет нам только эти вот моменты. Здесь уже ничего не изменишь, не переделаешь; что случается в тот или иной момент, то и определяет жизнь. Возможно, это и есть сама жизнь. Но сохраняя мгновение на пленке, ты даешь ему вечную жизнь. Для меня фотография – магия. Я мысленно прокрутил каталог. Снимки с натуры, цветущие вишни в нашей роще занимали едва ли не всю пленку. Сегодня добавились фотографии Луны на концерте. Ее очаровательное личико в момент полной самоотдачи. Такое выражение появлялось у нее только тогда, когда она смотрела на меня. Для Луны я был особенным. Таким же особенным, как музыка И с музыкой, и со мной ее связывали нерушимые узы. Я поднял руку с сотовым, вытянул вперед, направил камеру на нас. Луна уже выключилась из общего разговора и теперь рассеянно водила кончиками пальцев по моей руке. Поймав ее врасплох, я щелкнул ровно в тот момент, когда она посмотрела на меня. В ее глазах промелькнула досада, и я тихонько усмехнулся. Конечно, она не злилась по-настоящему, а только притворялась, что ей надоедают. На самом деле ей нравились всемои фотографии, даже сделанные исподтишка, когда она меньше всего этогоожидала. Стоило мне только открыть фотографию, как сердце мгновенно заколотилось в груди. Луна смотрела на меня, и она была, как всегда, прекрасна, но в этот раз меня сразило проступившее на ее лице выражение. То самое выражение в ее зеленых глазах, которое она равно дарила музыке и мне. То самое, которое говорило, что она принадлежит мне, а я принадлежу ей. То, которое говорило, что хотя мы еще молоды, но мы уже нашли друг в друге родную душу, стали половинками целого.