О Терезе

      В библиотеке душно. Послушники сидят рядком на лавках перед кафедрой, за которой величественно возвышается ссутуленная безжалостным бегом времени фигура брата Мафусаила. Они строчат под диктовку на отутюженных листах пергамента двенадцатую по счету проповедь учёного монаха. Пот крохотными бисеринками выступают у них на покрытых красными точками и подростковыми прыщами лбах от жары и прикладываемых к письму усилий. Они страшно боятся ударить в грязь лицом перед уважаемым всеми старцем и изо всех сил пытаются поспевать за бесцветной, лишенной всяких эмоций речью монаха. Они изнывают от страшной жары, но не подают вида, опасаясь невольно наткнуться на глухую стену неодобрения от старого, как сам Одлэнд, наставника.       А Тереза, помимо прочего, изнывает ещё и от смертельной скуки, которую навевает на неё заунывное бормотание брата Мафусаила, гулко раздающееся под высоким потолком читальной залы. И она не намерена это терпеть. Тереза нарочито открыто и дерзко демонстрирует свою крайнюю незаинтересованность происходящим: подпёрла одной рукой щеку, чтобы совсем не распластаться по парте, которую делит с более прилежными и ответственными в учебе послушниками, а в другой у неё зажат сборник церковных псалмов, которым она лениво обмахивается, спасаясь от удушающего августовского зноя. Длинные окна библиотеки, призванные пропускать внутрь свежий воздух и тем самым облегчать нелёгкую долю запертых в душном помещении послушников, распахнуты настежь, но едва ли справляются со этой задачей. Снаружи просачивается лишь дрожащее мутное марево, да прямые солнечные лучи ложатся ровными полосами на мозаичные полы между пыльных стеллажей. Потому что на улице штиль, даже фруктовые деревья в саду неподвижно замерли, будто высеченные искусным скульптором из камня. Ни один листик не шелохнётся на их пышных верхушках.       Тереза с трудом борется с нестерпимым желанием по-собачьи вывалить изо рта язык и таким незамысловатым помочь своему телу охладиться. Но короткие взгляды других послушников, которые время от времени пронзительно на неё смотрят, желая уличить непоседливую соседку в каком-нибудь очередном грехе, удерживаёт её от неосмотрительных действий. Ей хватает склок и разногласий со старшими монахами и без их клеветнических обвинений. Она от неудовольствия скрежещет зубами, но более ничем не отвечает на провокации глупых мальчишек, стриженных всех, как один, под горшок. Тереза лишь презрительно фырчит, замечая на себе чей-нибудь беглый острый взгляд, но довольно тихо, чтобы тугоухий брат Мафусаил не услыхал и не задал ей трёпки за нарушение дисциплины.       Чтобы зазря не раззадоривать себя, она отворачивается от трибуны навстречу раскалённому диску солнца, зависшему в зените. Оно жарко касается правого бока Терезы, дразняще слепит ей глаза, будто насмехается над невезучей девчонкой, вынужденной томиться в четырех стенах, как молоко в деревенской печи. Её рассеянный взгляд безучастно блуждает по двору и снующим внизу монахам и вдруг неожиданно натыкается на рослую фигуру, которая без устали перемещается от конюшни к колодцу и обратно.       Это Мэлдор, юноша, от которого любой ― будь то мужчина или молодая женщина ― с трудом может отвести восхищённый взгляд. Рослый, пропорционально сложенный, с широкой грудиной, он обладает никак не меньше силой буйвола, сопряженной с быстротой и ловкостью горного льва. Но едва ли его исключительные внешние данные интересуют Терезу больше, чем чьи-либо другие. Она видит в Мэлдоре лишь прекрасного и надёжного друга, на которого всегда можно положиться, который всегда будет на твоей стороне. Он единственный, с кем Тереза может часами напролёт говорить по душам ни о чём и обо всём одновременно. Глядя, как юноша неустанно мечется по двору по поручениям названого отца, она вовсе не вздыхает по его атлетическому телу, но откровенно завидует свободе юноши. Он без видимых усилий взваливает на могучие квадратные плечи коромысло и энергичной походкой летит, будто у него за спиной растут чудесные крылья, к навесу, под которым лениво жуют овёс его питомцы. Он ставит щедро наполненные водой вёдра напротив лошадей и ласково гладит их по лохматым загривкам, пока те с удовольствием пробуют губами студеную воду. Остатки из ведра он с размаху выливает себе на голову, бодро отряхается, и ослепительные радужные брызги разлетаются с его рыжей макушки во все стороны. Он поднимает голову и с абсолютно счастливой улыбкой глядит на горячее полдневное солнце, которое нежно ласкает его мускулистое тело.       Тереза многое бы отдала за то, чтобы сейчас оказаться на его месте… Да всё, что угодно, лишь бы не сидеть взаперти, мучаясь от жары и кошмарной тоски!       ― Сестра Тереза!       Строгий оклик и глухие ядовитые смешки, раздающие отовсюду, подобно шипение мерзких гадюк, быстро вывели Терезу из задумчивости. Она потерянно захлопала своими очаровательно длинными ресницами и, растерянно оглянувшись, заметила, что все взгляды в библиотеке обращены на неё. Но самый пугающий из них― из-под грозно насупленных белоснежных бровей брата Мафусаила. Умудрённые годами глаза монаха тускло сверкают за линзами очков, выражая всецелое осуждение. Его костлявые пальцы зловеще барабанят по корешку толстой книги с проповедями и явно не сулят Терезе ничего доброго.       ― Сдаётся мне, сестра Тереза хочет продекламировать нам вторую строфу пятого станса? С выражением и чувством, чтобы все мы отчетливо слышали и запоминали, ― вкрадчиво проскрежетал он скрипучим голосом, от которого у Терезы душа медленно уползла в пятки.       Она поняла, что на сей раз ей не отвертеться, и с обреченным видом встала из-за скамьи, чтобы под насмешливый ропот послушников выдать во всеуслышание свою вольную импровизацию на тему церковных стихов…       Тереза всей душой ненавидит занятия брата Мафусаила, потому что каждый его урок заканчивается для неё именно так ― публичным позором.