***
Утром воскресного дня Эшли проснулась от того, что к ней в кровать легла мама. Они часто лежали вместе на кровати, когда Эшли была маленькой. Лет до пятнадцати Эшли приходила иногда к маме по ночам. Она никогда не стыдилась столь близких отношений с мамой. Никогда не отталкивала, когда та обнимала её, провожая в школу. Более того, она всегда гордилась тем, что у них такая связь. Эшли хотела оставаться собой, но при этом сохранить отношения с мамой. У неё всегда это получалось. Даже после школьного собрания, когда их отношения были на грани, Эшли умудрилась сохранить их. У неё получилось убедить маму, что всё было слишком преувеличено. Она догадывалась, что мама сомневается. Это было видно. В её взгляде что-то изменилось. Её мама будто постоянно старалась разглядеть то, что видели другие и не видела она. Со временем она перестала это делать, и их отношения наладились, а после травмы и вообще любовь Аманды будто приумножилась в два раза, хотя, казалось бы, куда уж больше. Эшли была уверена, что нет ничего, с чем она могла бы не справиться. Она всегда будет добиваться того, чего хочет. — Я так буду по тебе скучать, малышка моя, — говорит Аманда, крепче прижимая к себе дочь. — Я так переживаю, что оставлю тебя одну так надолго. — Ма, — Эшли кладет голову ей на плечо, — это я тебя оставляю одну, а не ты меня. Это же лагерь. Я тоже буду скучать, но мне нужно это. Новые друзья, новая обстановка. Природа. Эти аргументы приводила когда-то Аманда, чтобы убедить дочь, что совсем отказываться от поездки в лагерь не стоит. Это было давно. В тот момент Эшли думала, что если не в тот, куда она мечтала ехать, значит ни в какой. Она передумала и без аргументов мамы, но с того момента часто их использовала, когда Аманда начинала сомневаться в том, стоит ли отпускать дочь куда-либо после такой травмы. — Да, да, дорогая, я помню, — улыбается она, гладя девушку по голове. — Я просто подумала, что тебе будет плохо оттого, что девочки будут собираться в команду. Я понимаю, как тяжело тебе будет на это смотреть. Ты всегда горела этим. Мне, правда, так жаль. — Мам, — Эшли приподнимает голову, чтобы посмотреть на неё, — ну что за глупости. Перестань. Ты же ни в чем не виновата. Поверь мне, что все будет хорошо. Мне не больно и не обидно вовсе. Я найду, чем себя занять. В конце концов, там есть физиотерапия. Обо мне позаботятся. Хорошо? — Хорошо, солнышко, — она целует дочь в лоб. — Ты же будешь мне писать? — Каждый день. Я тебе буду надоедать своими смсками, — Эшли снова укладывается на её плечо. — Во сколько придут твои подруги? — А сейчас сколько времени? — Эшли тянется к телефону, что лежит на тумбочке. — Они в одиннадцать обещали прийти. Блин, уже десять. Мам, мне надо вставать. Эшли ничего не успевает. Время уже одиннадцать, а она все еще в полотенце. Ей срочно надо переодеться и одеться так, чтобы её мама была удовлетворена, но при этом произвести нормальное первое впечатление в лагере. Это сложная задача. Она вроде бы приготовила всё заранее, а остальные вещи еще вчера убрала в чемодан. Но сейчас она стоит и сомневается. — Нет, — Эшли идет к чемодану, чтобы открыть его и достать что-то другое. Она дергает молнию, но та не поддается. Эшли начинает постепенно закипать. Уже через минуту борьбы с замком, который ранее её не подводил, она приходит в ярость. Эшли поднимается и пинает ногой чемодан, тут же издавая сдавленный скулеж, потому что колено напоминает о себе. — Блять! — ругается она, тут же сжимая кулаки. Она хочет еще раз пнуть чемодан, но вместо этого идет к телефону и открывает приложение, чтобы перевести пятьдесят долларов подруге. Ри: Хахаха. Только спокойствие! Я буду через минут десять и помогу тебе! Держись! Эшли смеется. Гнев отпускает её. — Так, — она смотрит на чемодан и медленно выпускает воздух. Потом смотрит на вещи, что лежат на кровати. — Хорошо, — успокаивает она себя, подходя к ним. Через десять минут Эшли уже стоит одетая и смотрит на себя в зеркало. На ней короткий топ и низко посаженные штаны со свисающими сзади подтяжками. Она какое-то время любуется своим животом, а после поворачивается и любуется поясницей. У неё хорошая фигура, есть пресс, и она любит вещи, которые это подчеркивают. Эшли надевает кожаные браслеты на руки и присаживается за столик, чтобы накраситься. — Чёрт, — ругается она, когда кончик подводки соскальзывает. — Привет, — Моника входит в комнату. — Тебе помочь? — Нет, — резко отвечает девушка, протирая влажным тампоном глаз. — Можешь подождать внизу, пожалуйста? Эшли слишком злится, чтобы допустить сейчас Монику в свое личное пространство. Девушка без лишних слов послушно покидает комнату. Проходит еще десять минут, и в комнату заходит Рики: — Меня к тебе пускать не хотели. Представляешь? — Кто? — спрашивает Эшли, отвлекаясь от своего отражения в зеркале, которое разглядывала. — Девушка твоя. Сказала, что тебе нужно пространство, чтобы собраться, — Рики смеется, присаживаясь на кровать. — Кажется, она меня будет еще меньше любить после того, как я сюда поднялась. — Плевать, — недовольно бурчит Эшли себе под нос, возвращая хмурый взгляд к зеркалу. — Я почти закончила. Она все-таки заговорила про свою Европу. Вчера мне весь мозг вынесла. В смысле, что она-то не выносила, но я просто не знала, что сказать. Как же я ненавижу это. — Ты можешь это остановить, — Рики разводит руки в стороны. — Я буду только рада. Я вообще буду рада, если ты будешь одна. В отличие от меня, ты иногда меня динамишь из-за неё. — Ой, Ри, не гони, ты сама вечно с кем-то мутишь. — Вообще-то я ни разу не отменяла встречу с тобой из-за парня. Я даже наоборот вечно звала вас, чтобы устроить двойное. Лично я бы предпочла, чтобы ты провела время со мной. Август я забиваю. Имей в виду. — Сладкая, я бы никогда не променяла поездку с тобой ни на что, — Эшли подходит к подруге и, наклоняясь, щипает кончиками пальцев её щеки. — Я не брошу её. Маму все устраивает, а у меня голова другим занята. Мне с ней нормально, так что смени пластинку. — Эх, — наигранно грустно вздыхает Рики. — Кстати, выглядишь потрясно. — Спасибо, — Эшли подмигивает ей и идет к двери, чтобы надеть новенькие кеды. — Поможешь? — Конечно. Эшли с рюкзаком за спиной и чемоданом в руке спускается с лестницы, а следом за ней со вторым чемоданом идет Рики. — Эшли! — Кричит мама, как только они появляются в поле её зрения. — Ты обалдела что ли? А ну поставь чемодан! Я так и знала! Ты совсем, что ли? Эшли быстро опускает чемодан. Она совсем не подумала об этом. Главное, чтобы мама не заострила на этом свое внимание и не начала снова надумывать. — Всё хорошо, ма. Он не тяжелый. — За тобой нужен глаз да глаз! Тебе запрещено поднимать тяжести! Запрещено, ты понимаешь значение этого слова? — Да, мама, прости, я забыла, — Эшли поджимает губу. — Я помогу, — Моника берет чемодан раньше, чем это делает Аманда. — Я помогу, не переживайте. Он и правда не тяжелый, — она улыбается, но стоит Аманде отвернуться, Моника вертит пальцем у виска, давая понять своей девушке, что ей стоит быть внимательней. Ехать до лагеря четыре часа. Эшли счастлива, что её близкая подруга подписалась на это, потому что сложно было представить, как она поедет обратно, учитывая, что они с Моникой совсем не ладят. Но у Рики есть плеер и телефон, в котором она может, если что, спрятаться, чтобы избежать этого общения. Моника, к слову, тоже её недолюбливает. Это всегда было так, с самой их первой встречи. Когда они находились в одной компании, то старались этого не показывать. Иногда даже казалось, что они дружат. Но ни разу не было такого, чтобы в отсутствие Эшли они о чем-то общались. Обычно повисала неловкая тишина. Конечно, в отличие от Рики, которая совсем себя не ограничивает в том, чтобы озвучивать свое мнение, Моника была в этом сдержанней. Она никогда не отзывалась о Рики плохо, но и хорошего тоже не говорила. При маме разговор совсем не складывается, но их одних она бы не отпустила. Приходится говорить о всякой ерунде. Первый час это ещё терпимо, но потом становится совсем неловко. Всё было бы идеально, будь Эшли с любой из них наедине, но приходится находиться в компании людей, которым очень сложно поддерживать разговор. Поскольку мама хорошо ладила с Моникой, они о чем-то поговорили. Потом с Амандой поговорила Рики. Затем Эшли поговорила с мамой, а когда самые банальные темы закончились, повисла тишина. Эшли в итоге нашла решение. Она попросила включить музыку и сделать громче. В итоге, из-за музыки необходимость общаться сошла на нет, зато появилась прекрасная возможность говорить только с теми, кто сидит рядом. То есть Эшли, которая сидела посередине, сначала разговаривала с Моникой, потом с Рики, потом опять с Моникой, а потом с Рики… и следующие два часа ей казалось, что ни мамы, ни Моники в машине вообще не было. Девушки шептались и смеялись, обсуждая свои темы. Может быть, это было совсем не красиво по отношению к Монике, но другого выхода Эшли просто не видела. Она не могла целоваться при маме со своей девушкой, а это обычно то, чем они занимались, когда были наедине, потому что им почти не о чем было говорить. Моника довольствовалась сегодня только тем, что её рука была на ноге Эшли, а рука Эшли накрывала её руку. Когда они стали подъезжать, Рики прижалась ближе к Эшли, и впервые Эшли почувствовала, насколько этот человек ей близок. Почему-то в эти секунды это ощущалось на каком-то ином уровне. Где-то внутри. Где-то под ребрами сжалось, и появился дискомфорт, который ранее Эшли никогда не ощущала. Они и прошлым летом прощались на какое-то время. Да и вообще разные ситуации были, а сейчас вроде бы ничего особенного, но отчего-то возникло желание заплакать. Эшли немного обалдела от незнакомого чувства, но вместо того, чтобы отодвинуться от подруги и вместе с этим избавиться от него, она закинула её руки на плечи и обняла. — Я тебя люблю, Диаз, покажи им там всем, кто главный, — прошептала Рики. — Конечно, — сдавленно отвечает девушка, еще крепче прижимая к себе подругу. — Ты что плачешь? — Рики отстраняется, чтобы заглянуть той в глаза, но Эшли её несильно хлопает по спине. — Заткнись, — шипит она, вытирая глаза и прячась за её спиной. — Это уйдет со мной в могилу, но мне приятно, — Рики гладит девушку по спине. Эшли выпрямляется, но так, чтобы её лицо не видел никто кроме подруги: — Не размазалось ничего? — Нет, — Рики кладет ладонь ей на щеку, — ты красотка. Парковка находится прямо при въезде в кампус. Выделенный участок для машин и автобусов расположен в парке, и среди деревьев трудно что-либо разглядеть кроме административного здания, к которому прокладывала путь вымощенная широкая пешеходная дорожка. Эшли стоит, осматриваясь, пока подруги помогают её маме достать чемоданы из машины. — Нам сначала туда? — спрашивает Моника, кивая в сторону административного здания, что находится метрах в двадцати от них. — Да. Я отдам все документы, и мы сможем проводить Эшли до её корпуса, — отвечает Аманда, вытягивая ручку из чемодана. — Вот уж нет, — протестует Эшли. — Я вас всех очень люблю, но возьму с собой только кого-то одного. Я не пойду туда со всей делегацией. — Понимаю, — кивает мама. — Ну что девочки, пошли? Моника с Амандой идут впереди с чемоданами, а Рики с Эшли следуют за ними. — Тебя мама проводит? — Нет, Моника, — Эшли берет подругу за руку. — Я с ней нормально смогу попрощаться только наедине. Ты не обидишься? — Диаз, ты плакала у меня на плече. Я получила всё, о чем и мечтать не могла! — Ри! — Эшли заваливается на неё, шутливо толкая в плечо, — Просто… Скучать буду. — Я тоже буду скучать. Я точно знаю, что здесь ты найдешь, чем себя занять. Поэтому не парюсь, что тебе будет плохо. Мне кажется, что нет места, где тебе могло быть плохо, ты ведь всегда займешь свое место. — Да, но этого мне будет мало. — Эй, — Рики останавливается, разворачивая подругу к себе лицом, — без друзей можно обойтись, знаешь? У тебя есть я, а здесь ты, чтобы сосредоточиться только на себе. Волейбол, помнишь? Нет ничего важнее. — Нет ничего важнее, — подтверждает Эшли и тянется, чтобы обнять подругу. Парк скоро заканчивается, и открывается вид на кампус, где по правую сторону от административного здания вдалеке виднеются разные площадки для занятий спортом, а по левую находятся корпуса. Теперь уже это место не кажется таким безжизненным, поскольку и там и там виднеются люди, и, если прислушаться, можно даже услышать шум голосов. — Ну что, — Аманда останавливается у лестницы, — вы подождете? — Да, конечно, — кивает Рики, косясь на Монику, которая выглядит расстроенной. Может быть, она думает, что ей так и не выпадет случай нормально попрощаться со своей девушкой. Из здания вышел молодой мужчина, а с ним две девушки. Мужчина что-то им говорил, а потом увидел гостей: — Здравствуйте! Вы только приехали? Я Грег, вожатый и тренер, — он окидывает взглядом девушек, что стоят рядом с Амандой, которая протягивает ему руку, чтобы пожать её. — Вы все новенькие? — Нет, мы сопровождающие. Эшли, — Аманда указывает на брюнетку, — моя дочь. — Она передает ему бумаги, что держала в руках. Эшли рассматривает мужчину атлетического телосложения. Светлые взъерошенные волосы, серые глаза и довольно смазливый внешний вид для тренера. — Ммм, — тут же комментирует Рики на ухо подруге, и Эшли незаметно толкает её локтем в бок. Закончив рассматривать его, Эшли переключается на двух девушек, что стоят неподалеку и о чем-то беседуют. Они не просто беседуют, но и разглядывают саму Эшли, и всю её компанию. Эшли прошлась по ним оценивающим взглядом. Обе девушки были блондинками. Волосы той, что, сама того не замечая, указала пальцем на Эшли, были убраны в хвост, а волосы второй — распущены, а их кончики выкрашены в розовый цвет. Коротенькая футболка, не прикрывающая весь живот, короткие джинсовые шорты. Она слишком маленькая, чтобы заниматься волейболом, думает Эшли, обращая внимание на низкий рост девушки и её общую миниатюрность. У неё самой рост невысокий, всего 164 сантиметра, но она брала своей ловкостью, прыгучестью и скоростью мышления. А эта девочка ниже неё почти на голову. Может быть, Эшли слишком долго на них пялилась, потому что девушки перестали разговаривать и смотрели на неё уже в упор. — Если они продолжат пялиться, я скажу им все, что об этом думаю, — шепчет ей Рики. — Да пошли они в задницу, — Эшли снова поворачивается к маме, которая беседует с вожатым. — Девушки, мы сходим, оформимся, — обращается к ним мужчина, — Эшли, я потом тебя провожу до твоего корпуса и покажу комнату, где ты будешь жить. Сегодня, как раз, кроме вас приехала еще одна девочка, — он указывает взглядом на блондинок, и Эшли, переводя взгляд, задумывается, о ком из них он говорит. — Челси, я скоро вернусь и провожу тебя, хорошо? — Хорошо. Я пока за чемоданом сгоняю, — ответила девушка с розовыми кончиками и тут же метнула взгляд на Эшли, которая смотрела на неё уже в упор. Эшли совсем это не нравится. Ни внешний вид, ни голос… да вообще ничего. Не в том смысле, что ей не нравится внешность этой девушки. Тут даже вариантов не было, потому что девушка была красива. Дело в том, что в таких как эта Челси Эшли всегда видела конкуренцию. А вспоминая Фиби, очевидно, что не каждая девушка готова подчиниться и быть в тени. Но Эшли точно не будет ни в чьей тени. — Милая, — Аманда берет Эшли за руку, обращая внимание на себя, и кладет вторую руку ей на щеку, — я скоро приду. Впервые. Впервые Эшли ощущает дискомфорт от проявлений отношений с мамой. Она ничего не сделала, лишь кивнула, но отчего-то её щеки стали гореть. Она даже не хочет оглядываться на двух подружек, которые, удаляясь, хихикают между собой. Эшли и подумать не могла раньше, что предпочла бы, чтобы мама держала дистанцию. Кулаки её стали сжиматься. Она злится, но точно не на маму. Она злится на себя из-за таких мыслей. Никакая сучка не стоит того, чтобы она стеснялась своих теплых отношений с мамой. — Тут у всех такие подтянутые фигуры? — засмеялась Рики, когда они остались втроем. — Я не жалуюсь на свою, но ты видела пресс этой девки? — Ри, — Эшли закатывает глаза, — у нас в школе у многих есть пресс. И вообще… Так себе, знаешь. Она коротышка. — Ну конечно, — Ри заиграла бровями, — с твоей фигурой не сравниться. Да, Моника? Моника фыркает в ответ, хватая Эшли за руку: — Эш. — Да? — брюнетка поворачивается всем телом к своей девушке. — Можно, я тебя провожу? Нам даже попрощаться нормально не удалось, — она грустно поджимает губу. — Конечно проводишь. Сейчас мама вернется, и мы пойдем. — Ты же мне будешь постоянно писать? — Слушай, ей вот заняться нечем, кроме как постоянно тебе писать, — смеется Рики, и Эшли тут же оборачивается, смерив её взглядом, на что та сдается, поднимая руки вверх. — Прости. Я имела ввиду спорт, а не красивых девушек вокруг. — Рики! — Прикрикнула Эшли, поворачиваясь к ней, но стоило ей отвернуться от Моники она чуть не засмеялась. Она не любила, когда Рики это делает, но все равно не могла никогда злиться на свою подругу. — Заткнись, Ри. Ей кроме меня никто не нужен. Поверь, — Моника тянет Эшли за руку, приобнимая за талию. — Да, я знаю, — кивнула Рики. — О, красотки возвращаются. Эшли обернулась и да, — две девушки шли по дорожке и везли с собой чемоданы. Эшли вернулась в прежнее положение. — Бляя, — слышится хриплый голос за их спинами, и все, включая Эшли, оборачиваются. — Чёртова херня. — Ругается та, у которой розовые волосы. Колесико от чемодана застряло в щели между брусчаткой. — Дай помогу, — говорит ей подруга, поднимая чемодан вверх за ручку. Эшли очень хочется выдать какую-нибудь шутку, но она держит себя в руках. — Блять, — повторяет маленькая блондинка, снова беря чемодан за ручку. — Можно не материться? Все тут же переводят взгляд на Рики, которая в упор грозно смотрит на двух незнакомок. — Прости? — девушка, которую звали Челси, опускает чемодан и, выгнув бровь, чуть тянется вперед, якобы не расслышав выпад в свою сторону. — Ты что-то там сказала? — Я попросила не ругаться матом. Спасибо, — отвечает Рики и, как ни в чем не бывало, отворачивается от них, поворачиваясь к Эшли, которая сдерживает улыбку, в отличие от Моники, которая терпеть не может разного рода конфликты. — Челс, не обращай на этих задротов внимания, — слышится голос второй блондинки. На этот раз Рики молчит. Она не хочет проблем для Эшли, поэтому старается держать себя в руках, и Эшли это ценит. Моника снова приобнимает Эшли за талию. — Пиздец, — слышится еще одно матное слово за их спинами. Эшли сдержанно улыбается, пытаясь игнорировать то, что происходит рядом. Конечно, было бы идеально поссориться с этими дамами здесь и сейчас и расставить все по местам, но в любой момент может выйти мама. — Отвечаю, пока ты здесь будешь, я озолочусь, — засмеялась Рики, напоминая про их договоренность. — Не дождешься, — Эшли качает головой. Эшли была честной. Она всегда присылала пятьдесят долларов за каждое матное слово. Ей не было смысла скрывать это, потому что это был не спор или что-то подобное. Это было её решение, в котором Рики, как лучшая подруга, её поддержала. После того случая, когда она разбила нос Фиби, и маму вызвали в школу, Эшли долго думала, что она могла бы в себе изменить, чтобы не совсем прям кардинально, но чтобы все-таки что-то изменилось. Она твердо решила, что больше не будет ругаться матом. Она решила, а Рики её поддержала, потому что ей нужна была какая-то дополнительная мотивация, чтобы перестать делать это. Вышла Аманда с вожатым и настал момент прощания. Эшли забила на то, что рядом стоят эти девушки, и минут десять обнимала маму, пока все вокруг терпеливо ждали. Они, конечно, не только обнимались: Эшли пришлось раз десять пообещать, что она не будет нагружать ногу, будет вести себя хорошо, и все в этом роде. Всего секунд десять понадобилось, чтобы попрощаться с Рики, которая не любила прилюдных объятий и тому подобного. Сама Эшли тоже не особо любила нежничать. Ну, со всеми кроме мамы, конечно. Все с чемоданами, кроме вожатого. Они идут достаточно плотно, по двое, и, несмотря на то, что две незнакомые девушки сзади, а вожатый впереди, Моника все равно берет Эшли за руку. Она периодически сжимает её руку, обозначая, видимо, то, что ей будет этого не хватать. Эшли предпочла бы быть более сдержанной, но она привыкла к тому, что позволяет Монике проявлять их отношения где ей вздумается. Эшли смущает не это, а то, что она это делает слишком часто. Слишком часто её трогает, не оставляя никакого пространства. Будто хочет показать всем вокруг, что они вместе. Эшли точно уверена, что девушки за их спинами шепчутся, обсуждая их. Ей даже кажется, что она услышала слово «лесбиянка». Она предпочитает не думать об этом. Она часто слышала разные слова в свой адрес и чаще всего не в лицо, поэтому заострять на этом внимание она не намерена. — Мы пришли, — Грег указывает на вход в двухэтажное здание, — это ваш корпус. Единственное, что у нас места в комнатах уже заняты, поэтому у вас будет своя. Уверен, что это ненадолго, потому что лето только началось, и кто-то еще обязательно приедет. Поднимемся? — Конечно, — отвечает Челси и, обходя Эшли с Моникой, идет со своей подругой ко входу. — Вы идете? — Да, — отвечает Эшли и приподнимает чемодан, чтобы пронести его по ступенькам. Чувствует, как начинает ныть нога, и вспоминает, что кроме Адвила ничего сегодня не принимала. Может быть и не понадобится. Они заходят в просторную комнату на втором этаже и осматриваются. — Располагайтесь. Вот вам два ключа, — один он дает Челси, а второй Эшли. — Через два часа ужин. Я за вами зайду. — Хорошо, — отвечает Эшли и проходит к кровати, что в самом углу у окна. Челси тоже идет к угловой кровати, что по другую сторону от окон. Здесь на удивление много пространства между кроватями. У каждой стоит тумбочка. У двери четыре узких шкафа. И еще одна дверь, которая, по всей видимости, ведет в ванную комнату. Эшли понимает, что здесь они с Моникой наедине, скорее всего, не останутся, и только она хочет встать, чтобы выйти и попрощаться на улице, как Челси это делает первая. Забирая свою подругу, она уходит. — Ну наконец-то, — вздыхает Моника, тут же бросаясь обниматься к своей девушке. Эшли какое-то время косится на входную дверь, но в итоге позволяет себе расслабиться и прилечь с Моникой на кровать. У них минут десять, потому что Рики и мама, естественно, ждут девушку, чтобы забрать её и вернуться домой.Часть 1
14 октября 2019 г. в 15:28
— Давай будем честными, ты расстроена. Ты все время делаешь такое лицо, — Моника изображает свою подругу. Её лицо пустое. Безразличие, и именно это она хочет подчеркнуть. — Ты можешь мне жаловаться, Эшли. Я не уверена, что люблю это. Но я не знаю, ведь ты никогда этого не делаешь.
— Эээ, — Эшли поднимает голову с земли и смотрит на девушку. — Ты что-то сказала?
Моника не повторяет — она уверена, что Эшли ее слышала. Она так же знает, что той требуется какое-то время, чтобы ответить.
Не то, чтобы Эшли долго думала, что именно говорить. Нет, скорее, она не уверена, стоит ли ей вообще отвечать. Моника знает, что нужна еще минута, еще секунд тридцать. Поэтому она молчит и смотрит на тёмное небо в ожидании ответа.
— Господи, я делаю такое лицо, когда люди ждут от меня какой-то реакции. Типа: «Эшли, я с подругой уезжаю и буду поздно», — она изобразила маму, — или: «Эшли, я тут познакомилась с парнем и думаю, может быть, устроить двойное свидание». — Это была ее подруга Рики, которая, спрашивая что-то, вовсе не спрашивала, а утверждала. — Или: «Эшли, ты облажалась по полной, тебя лишили поездки в самое нормальное место, ты мечтала об этом, и хер тебе. Ты поедешь туда, где твои способности ограничены». И ты такая, типа: «Эшли, ты там не собираешься вскрыть себе вены?».
— Ты преувеличиваешь, — смеется Моника, приподнимаясь на локтях, — ладно, я, может, хотела сказать: «Эш, ты не собираешься там убить кого-то, пока никто не видит?». Просто, я твоя девушка и могла бы помочь. Я не думаю, что ты способна убить, нет, но ты всё держишь в себе. Я и твоя мама беспокоимся.
Эшли тяжело вздыхает, падая обратно на землю. Эти разговоры утомительны. Любые разговоры утомительны, если они не во время секса или не приводят к приступу смеха. Поэтому Эшли думает, что было бы лучше, если бы ее девушка заткнулась.
— Давай смотреть на звезды молча, — говорит Моника. И она пытается. Она, правда, пытается целых тридцать секунд. — Что в этом хорошего? Ну, в смысле, небо красивое и звезды, но… Ладно, если тебя это успокаивает, то я продолжаю, — Моника складывает руки на груди и делает серьезное лицо.
Эшли это не успокаивает, но она решает не говорить, что смотрит вверх, потому что хочет подумать. И, делая это, она надеется, что её девушка будет лежать с закрытым ртом.
— Блять, по мне кто-то ползает, — Моника приподнимается, пытаясь разглядеть кого-то, кто пощекотал ей руку, — травинка.
— Не выражайся, — просит Эшли, продолжая неподвижно лежать и смотреть в небо. Думать сложно.
— Это романтично, — произносит ее девушка, снова укладываясь на землю.
— Вовсе нет, — вздыхает брюнетка.
— Мне холодно. Можно было бы что-то подстелить. Покрывало, например.
— Ладно! — Эшли начинает вставать, — хорошо. Ничего не получится, пошли в дом.
— Ну, наконец-то, — Моника торжествует и не скрывает этого. На ее лице радость, и это немного бесит Эшли. Ведь можно было хотя бы сделать вид, что ты заинтересована. Когда ты в паре, это ведь так работает?
Моника никогда не понимала некоторых поступков Эшли и не то, чтобы она не старалась. Она не знала, зачем они лежат на земле, и могла думать, что это для романтики, или что Эшли надо успокоиться. После чего успокоиться? Неважно, главное, что так надо. Эшли молчалива и никак не озвучивает свои поступки, которые могут казаться странными. Она не видит смысла объяснять, зачем ей это нужно. Просто нужно.
Моника уже была хороша тем, что пыталась. И, помимо разных странностей, она также пыталась заниматься тем, что любила ее пассия. Например, играть в волейбол. Отбив первый раз мяч, она смотрела на свои пальцы и недовольно бурчала себе под нос, что это опасно. Отбив второй мяч с комментарием «нихера себе», она долго пялилась на покрасневшие руки. А когда она пропустила мяч, и тот прилетел ей в голову, с криком «ну нахер» она вышла из игры. Вышла насовсем. Это была первая и последняя попытка.
Поездка на море, чтобы заняться серфингом. Эшли обещала, что будет очень здорово. Моника верила, что так и есть, но для неё здорово — это когда ты смотришь со стороны, а когда ты в море с прицепленной к ноге доской — это страшно. А значит, и та попытка тоже оказалась первой и последней.
Она пыталась. Несмотря на то, что их хобби и любовь к развлечениям совсем не совпадали, они были вместе. Уже год. Прошел год, а Моника все еще старалась соответствовать.
Чтобы понять, о чем думает Эшли, надо быть самой Эшли.
Мама Эшли почти перевалилась через диван, чтобы посмотреть, в чьей компании пришла её дочь. И это странно, потому что Эшли не приводила никого в дом. Никого, кроме своей девушки.
— Здравствуйте, — Моника кивает молодой женщине и поднимается наверх, следом за Эшли.
Моника ложится на кровать в то время, когда Эшли закрывает дверь в комнату на замок. Они вряд ли будут заниматься сексом. Они ни разу не занимались сексом, когда мама дома.
Эшли садится за свой компьютерный стол, копается в тетрадях и бумагах, а после выуживает оттуда брошюру и протягивает её подруге.
— Там адрес написан. Если будет возможность и желание, приезжай, — комментирует Эшли и отворачивается, ей не интересно слышать ответ. Она сказала, что хотела, и всё — связь потеряна.
Эта странная особенность девушки настолько же сильно притягивала, как и вызывала желание кричать ей в лицо о том, почему она такая краткая. Будто на каждый разговор или обсуждение чего-то у Эшли было отведено секунд двадцать. Время закончилось — тема закрыта. Но Моника не знает, что это относится не ко всем, а только к тем, с кем совсем не хочется разговаривать.
Эшли думает, что было бы неплохо, если бы Моника сейчас ушла. Она не просит уйти, потому что это невежливо, и так она может обидеть девушку, которая последние дни старается больше обычного. Девушку, которая хорошо ладит с её мамой, и о любых изменениях Эшли они разговаривают как подружки. Это ужасно! Но именно поэтому Эшли стала с ней встречаться.
Их познакомили родители. Аманда (мама Эшли) восхищалась Моникой. Ей нравилось в ней всё. От ухоженной внешности до манер. Может быть, Аманда так была восхищена, потому что хорошо дружила с мамой Моники, но, в общем-то, не в этом суть. Дело в том, что Эшли не знала, как сообщить маме о своей ориентации, пока не появилась Моника, которая, будто по волшебству, оказалась бисексуалкой и проявляла явный интерес к Эшли.
Когда они стали дружить, Аманда была счастлива. Она была уверена, что Моника окажет хорошее влияние на её дочь. И настал момент, когда Эшли решила это использовать и сообщила маме, что они с Моникой в отношениях. Неделя недоумения, но в итоге всё сложилось хорошо. Эшли приняла решение, что будет с Моникой, потому что её мама будет отвлечена на это и будет меньше обращать внимание на другие вещи. И это служило хорошим прикрытием.
Эшли много от чего нужно было отвлекать внимание мамы. Дело вот в чем. Эшли была очень умной от рождения, и либо это гены, либо что-то, похожее на волшебство. Скорее второе, потому что у её родителей точно не было подобных талантов.
Еще с самого детства Эшли было важно, чтобы у неё всё получалось. Будь это куличик или рисунок слоника. Если у неё не получалось, она злилась, стирала (или ломала куличик) и начинала все заново. Делала так, пока не оставалась довольна результатом. Так было в раннем детстве. Став постарше, она так же раздражалась, когда у неё что-то не получалось. Её мама была гиперзаботливая и всегда успокаивала девочку: «у тебя всё получится, ты у меня самая умная, самая лучшая». Конечно, её мама беспокоилась, что вырастит избалованную дочь или что-то в этом роде, но её беспокойство было всегда кратковременным. Подумала об этом — и забыла. Только пряники и никаких кнутов. Она могла всегда спокойным голосом утешить маленькую Эшли. Показать как надо и сказать, как не следует делать.
Когда Эшли стала старше, мама стала беспокоиться больше из-за того, что дочь откровенно бесится из-за неудач или из-за того, что не может чего-то понять.
Делая уроки, Эшли не могла никак решить задачку: она стирала, делала снова, снова стирала, и так несколько раз. Когда очередной раз ничего не получилось, она метнула тетрадь в другой конец комнаты. Мама заволновалась: «Эшли, ты что? Так делать нельзя. Если ты будешь злиться, я не куплю тебе туфли». А Эшли очень хотела эти туфли, все девочки уже в младшей школе одевались модно, и она была одной из них. Ей было важно, чтобы у неё были эти туфли. Это был первый раз, когда перед ней встал выбор. Она и так подняла бы тетрадь и продолжила, ведь домашнюю работу никто не отменял, но она сидела на стуле и думала. Мама никогда не ставила ей ультиматум. В этот раз что-то изменилось. Она подняла тетрадь, продолжив решать ту задачу, и в следующий раз, а именно через пять минут, когда снова ничего не получилось, она уже сдержала свой порыв и аккуратно стерла карандаш, улыбнувшись маме. Она решила эту задачку и смогла держать себя в руках. Она очень сильно хотела туфли, а мама выглядела очень убедительно.
Она влюбилась в волейбол в тот момент, как первый раз увидела игру по телевизору. Это была любовь с первого взгляда. Она смотрела снова и снова передачи, где девушки перекидывали мяч через сетку, и это было так захватывающе. Ей стоило только раз сказать «мама, я обожаю это», и мама тут же решила, что надо срочно записать девочку на дополнительные занятия. Найти лучший кружок. И она нашла и записала, поскольку в младшей школе, хоть и были спортивные занятия, но речи о каком-то командном виде спорта и близко не было.
Эшли так ждала первых занятий. Она хотела быть готова. Хотела уметь кидать мяч так далеко, чтобы преподаватель удивился.
Она стояла на заднем дворе и кидала мяч в кирпичную стену дома. Она кидала всё сильнее, сильнее. Но это было недостаточно сильно, ведь она могла его поймать, а надо было, чтобы все стало не так просто. Поэтому она кидала и кидала, пока тот не прилетел ей в лицо. И она могла бы обрадоваться, что бросила так сильно, что не смогла поймать, но нет, она просто отвлеклась. Буквально на секунду отвлеклась на маму, которая подошла, и мяч влетел ей прям в нос.
Она дико разозлилась и пнула мяч. Тот перелетел через их невысокий забор и улетел в неизвестном направлении.
Эшли снова пришлось выбирать и решать, насколько сильно она хочет заниматься волейболом. Она очень хотела им заниматься!
И нет, такие вещи не научили её быть сдержанной, а научили не делать так при маме. Ведь в этом случае ее несдержанность могла привести к потере чего-то ценного, к тому, что мама будет ругаться или расстроится. Помимо того, что Эшли не хотела лишаться того, что ей важно, она правда не любила расстраивать маму. Она слишком сильно не любила это, поэтому её поведение уже тогда отличалось от того, как она ведет себя вне дома.
Дети либо продолжают, и родители стараются выбить из них эту дурь. У них это не получается, и это проблема. Либо всё-таки ребенок поддается воспитанию и перестает это делать. Эшли же поняла одно. Если ты так зла, что очень хочется пнуть мяч, который прилетел тебе в голову, то пни его, но так, чтобы у тебя из-за этого не было проблем.
Конечно, Эшли в этом не была особенной. Если подросток знает, что родители убьют его за курение, то он боится быть застуканным. Всё просто. Только Эшли не брала в расчет какие-то глобальные вещи, от которых мама бы вообще с ума сошла. Любые мелочи, любые, которые могли бы её расстроить.
С людьми это не работало. У людей, в отличие от мяча, есть рот.
Соседский мальчик пожаловался своим родителям, а те — её маме на то, что Эшли за слово «дура» врезала ему лопаткой по голове. Девочка была шокирована тем, как это подействовало на её маму. А мама была в ужасе. Страх родителей очень быстро передается детям. Её наказали.
Наказания? Это недопустимо. И Эшли вынесла еще один очень важный урок — не бей того, кто может пожаловаться.
Для Эшли с самого детства было важно, чтобы мама оставалась с ней всегда доброй. Она так к этому привыкла, что все, что ее маму расстраивало, расстраивало и саму Эшли. Ну и плюс к тому, за этим следовали наказания, а наказания она просто ненавидела.
С годами наказания снизились до нуля.
Уже в тринадцать лет Эшли осознала, что она счастлива дома. Потому что любое дерьмо из школы оставалось в школе. Потому что у нее были подружки, которые так сильно хотели ей угодить, что делали все за неё. И Эшли не приходилось говорить об этом прямо. Если ты просишь прямо проучить кого-то, то потом на тебя могут пожаловаться и сказать, что ты так попросила. Нет. Достаточно было просто выразить свое негодование и мечтательно добавить: «Эх… Вот бы он сейчас шел и упал прям лбом об этот пол». Девочки хихикали и будто феи-волшебницы исполняли желание. И конечно, если ты умная, то знаешь, что с желаниями надо быть очень осторожной. Поэтому желания звучали все менее прямо, Эшли все больше и больше набиралась мастерства выражать свои мысли так, чтобы они не были использованы против нее.
Она была очень красива, очень любима и, конечно, очень популярна. Мама понятия не имела о её приступах агрессии и манипуляциях.
В старшей школе некоторые вещи изменились. Появились новые правила. Эшли всегда следовала своим правилам, потому что так она держала все под контролем. Правила были очень важны. Это как с мячом, который отскакивает от стены и бьет тебя в лоб, а рядом стоит мама. Ты принимаешь решение.
В старшей школе уже не глупые детишки, привыкшие к тебе и твоим ненормальным подругам. В старшей школе уже появляется конкуренция. Какая-нибудь Фиби Мак-Артур, которая совсем не стесняется выражать свои желания вслух и, не прибегая к манипуляциям, меняет всё, к чему ты привык. Фиби прям так и заявляла всем, что они дерьмо, явно не боясь, что об этом скажет мамочка.
Конечно, Фиби совсем не понравилась Эшли. Их стычка случилась уже в первую неделю.
К слову, Эшли пришлось поступить в старшую школу, которая была совсем в другом пригороде Далласа. Все потому, что школа была спортивная, и Эшли выбрала именно волейбол, а не подружек, которые перешли в старшую школу в их районе. Ну, кроме одной подруги, что тоже любила спорт и пошла в спортивную школу вместе с Эшли.
Когда Эшли поссорилась с Фиби первый раз, дошло до скандала в школьном дворе. Потом — до директора, а после этого и до родителей.
Появилось новое правило. Всегда. Говори. Все. Своей маме. Это очень важно.
Эшли и так делилась почти всем с мамой. Они были друзьями. Друзьями, но… все-таки многие вещи её мама не знала. Например, о мобильнике: за год Эшли разбивала телефон три раза и покупала новый. Благо, есть отец, который присылал деньги, и ему совсем было не важно, куда их тратит дочь.
Так вот. Правило. Это надо делать до того, как ты влипнешь в полное дерьмо, и это важно. Фиби провоцирует и обзывает тебя в школе? Вернувшись домой, скажи маме. Она так тебя любит и сочувствует тебе. Твоя мама молодая и понимает, что бежать жаловаться директору из-за подобного — не вариант. Поэтому она будет стараться успокоить и дать советы. Советы будут мирными. Первое время. Потом ты придешь еще недели через две и поделишься с мамой, как эта сука Фиби вылила на тебя стакан с соком в столовой, и это на глазах у всей школы. Конечно, ты не называешь при маме её сукой. Мама сочувствует тебе и начинает злиться сама. То, что ты рассказываешь, — чистая правда. «Мама, Фиби вылила на меня сок. У всех на глазах! Я так растерялась, что уронила на неё поднос. Она так разозлилась…» И мама пугается. Пугается, что ее дочь могут обидеть еще больше. Но потом ты успокаиваешь её: «Хорошо, что это увидели учителя. Они всё остановили. Представить не могу, чем бы это могло кончиться». Есть один секрет. Ты не говоришь маме всей правды. Например, ей не обязательно знать, что поднос ты вовсе не роняла, а намеренно опрокинула его на девушку, которая тебя спровоцировала.
И, после всех рассказов о подобных случаях в течение года, твоя мама уже вместе с тобой ненавидит эту Фиби. Если твою маму вызовут к директору из-за того, что ты втащила этой суке подносом по лицу, она не будет в шоке! Она готова будет заорать, что так вашей Фиби и надо! Твоя мама сама уже готова будет втащить ей этим подносом. Она будет всегда на твоей стороне, ведь ты уже сделала всё, чтобы так и было. И совсем не важно, что ты заехала подносом просто потому, что у тебя сегодня охренеть какой тяжелый день.
Выкидываешь учебник французского в окно. Никто из-за этого не вызовет маму в школу.
Все учителя знали, что Эшли ебанутая, но не собирали из-за этого собрания. И не собирали ровно до того момента, пока Эшли действительно не пустила в ход поднос и не сломала им нос Фиби Мак-Артур.
На самом деле то, что было описано выше, — чистая правда. Так и было. Первое, что сказала мама Эшли, — что Фиби сама уже какой год провоцирует ее дочь. И совсем не удивительно, что ее дочь, в конце концов, не выдержала и разозлилась.
Было удивительно то, что на этом самом собрании кроме директора и классного руководителя были еще и другие преподаватели. Удивительно для мамы. Эшли же не была удивлена. Никто её внутрь кабинета не пустил, но она уже прекрасно понимала, что все пошло по пизде.
Учителя после слов, что Эшли разозлилась, будто остолбенели. Но, когда шок прошел, начал говорить сначала один из них, следом — другой, а потом был учительский хор, где солировал классный руководитель, поскольку он громче всех объяснял маме Эшли, что ее дочь не разозлилась, что злилась ее дочь, когда кидалась учебниками или громко хлопала дверью, выходя из кабинета. Что они долго терпели выходки ее дочери, поскольку та извинялась и обещала, что такое больше не повторится. Мама еще шире открыла рот, когда ей сообщили, что ее дочь всю школу держит в страхе, поскольку ходят слухи, что на каждого ученика у нее есть компромат. У Эшли был компромат не только на учеников. Поэтому некоторых учителей здесь не было. В какой-то момент их разговор превратился в игру «вспомни все дерьмо, которое натворила Эшли за последние три года».
На самом деле все это были мелочи. Мелочи, о которых знали эти учителя. Но этих мелочей оказалось так много… Эшли предпочла бы никогда не видеть лицо мамы, когда та вышла из кабинета. Она выглядела так, будто только что узнала, что ее дочь истинное зло.
Они возвращались из школы молча.
Ее мама смогла говорить только на следующий день.
Она убирала со стола и первое, что она сказала, забирая последнюю тарелку, — «это полное дерьмо», и речь шла не о тарелке.
Потом она снова замолчала до вечера.
Ей понадобилась неделя, чтобы поднять тему о том, что было в школе.
Эшли не любила свою девушку. Чувства, которые она испытывала, она точно не смогла бы назвать любовью, хотя, по сравнению с тем, что у нее случалось до их знакомства, это было чем-то более существенным. Эшли тогда исполнилось шестнадцать, а в шестнадцать лет в их школе секс был нормой.
Поскольку Эшли осознала свою ориентацию до лишения девственности, секс в ее случае точно был нормой. Почему-то секс с девушкой в сознании воспринимался гораздо проще. Ты спишь с разными парнями — ты легкодоступная. Ты спишь с разными девушками — ты просто любишь удовольствие. Эшли любила поесть, спорт и получать удовольствие.
Так вот. Отношение к Монике сравнимо с удовольствием, которое хочется растянуть. Уже год прошел, и ее это устраивает. За последний год Эшли ни разу не меняла сексуального партнера. Может быть, причиной тому была совсем не верность, а полное увлечение спортом и отсутствие девушки, которая бы завладела ее вниманием настолько, чтобы она изменила или бросила Монику, даже несмотря на то, что ей были удобны эти отношения из-за мамы.
Им не о чем разговаривать. Эшли не признавалась Монике в том, что они мало разговаривают из-за отсутствия одной волны. Волны разные. Такие вещи не говорят своим девушкам, это их обижает.
Эшли поворачивается к Монике, зная, что та сейчас расстегивает блузку вовсе не из-за того, что ей вдруг стало жарко. Моника делает вид, что ей жарко, но она точно надеется на секс. Ну, или на легкий петтинг. Моника хочет секса всегда и везде. И это нормально, ведь Эшли хороша в сексе, так ей говорили когда-то и другие девушки.
Внизу мама. Моника не очень громкая, но Эшли предпочитает в этом себя не ограничивать. Не хотелось бы тратить силы на затыкание собственного рта. Эшли не любит, когда ее контролируют в сексе, и сама не любит в чем-то ограничивать своего партнера, ну, если партнер не извращенец какой-нибудь. Монику не приходится ни в чем ограничивать, потому что в сексе она слишком скромная. Иногда Эшли даже думала над тем, чтобы бросить ее из-за этого, но как-то не доходили руки. Ее внимание было сначала поглощено спортом, потом травмой, которую она получила, и даже скучный секс стал чем-то, с чем можно было смириться.
— Ложись ко мне. Обещаю, что приставать не буду, — тон Моники убеждает, что так и будет. Но левая выгибающаяся бровь выдает её.
Эшли помешана на волейболе. Она живет спортом, и волейбол занимает главенствующую роль среди всех видов спорта, которыми она увлекалась. Она даже может получить стипендию в колледже, надежда есть, и все в ее руках. Дело в том, что семь месяцев назад она получила травму. У Эшли была травмирована передняя крестообразная связка. Врачи прибегли к консервативному лечению — это компрессы, препараты, физиотерапия и лечебная физкультура. Эшли долгое время ходила с ортезом, и ей было настрого запрещено нагружать ногу и делать резкие движения. Несмотря на то, что врачи предлагали решить всё хирургическим путем, она была категорически против операции. После операции она не смогла бы заниматься спортом, пока не прошла бы курс лечения, а это почти два года. Эшли не смогла бы два года без спорта. И она точно просрала бы стипендию. Она уверена, что её колено восстановится гораздо раньше. Эшли до сих пор ходит с суппортом и будет ходить с ним еще почти полгода. Она чувствует свое тело, знает, что всё складывается хорошо, и операция не понадобится. Она вела себя примерно все эти месяцы. Она следовала всем указаниям. Последний месяц была зафиксирована стабильность при беге и прыжках. Да, у неё иногда болит нога, но для этого существуют таблетки. Она готова двигаться дальше.
— Я собираюсь заниматься волейболом, — быстро говорит Эшли.
— Где? В лагере?
— Да. Хочу делать это. Мои таблетки мне помогают. Я стабильна, и я больше не могу вести такой образ жизни.
Моника какое-то время думает, прежде чем ответить.
— Твоей маме это не понравится.
— Моя мама не знает и знать не должна, иначе она меня никуда не отпустит.
— Мне это не нравится, — Моника выпрямляется и смотрит на подругу сверху вниз, — если ты сделаешь что-то не так, то может потребоваться операция. Твоя мама с ума сойдет, если узнает.
— Она не узнает, — Эшли не раздражена, она знает, какой разговор последует. Она знает всё, что ей мог бы сказать любой человек, с которым она была близка.
— Ты давно это решила? — Моника с тревогой смотрит на подругу. Она так непривычно серьезна, что Эшли невольно улыбается. — Тебе смешно? Эшли, это не шутка. Просто… Вот, например, я очень люблю что-то и… ну вот забрать у меня это. Ладно, было бы трудно. Но я же понимаю, что это ради меня. Я могу потерпеть.
— Всё нормально, — улыбается Эшли, желая закрыть эту тему. Она призналась ей и удовлетворена этим. Обсуждать долго эту тему она не намерена. Эшли тянет Монику за руку к себе и целует. Это идеальный способ, чтобы перевести тему.
___
Эшли сидит на кухне с телефонной трубкой у уха. Ей позвонил отец. Он звонит ей пару раз в месяц. Он вроде как интересуется, что нового в жизни его дочери, и вроде как ему это совсем не интересно, потому что эта информация надолго не задерживается в его голове. Он как будто только сейчас узнал о том, что Эшли не едет в лагерь, на который присылал часть денег, и удивлен. Эшли ему не напоминает о том, что сказала это еще месяц назад. Единственная информация, которая задержалась в его голове — это травмированное колено дочери. Это для Эшли уже было много.
Он развелся с мамой очень давно. Эшли тогда было три года. Отец всегда был ветреным и любил приключения. Разные страны, разных женщин. Он любил маму Эшли, и он пытался. Он, правда, пытался, и до сих пор те отношения в пять лет — это его максимум. Он часто напоминает об этом своей дочери. «Твоя мама и ты — лучшее, что было в моей жизни». Это пустые слова. Когда в твоей жизни что-то лучшее, ты не сваливаешь на другой конец земли в поисках чего-то.
Но в их семье это не была проблема. Поведение отца было нормой. Он присылал деньги. Раз в полгода мог приехать сам. Когда она была младше, он приезжал чаще. Он не был проблемой, потому что по-настоящему всерьез его никто не воспринимал. Это как дальний родственник. Он, вроде как, и есть, и ты рад ему, но на твою жизнь это абсолютно никак не влияет.
— Веди себя в лагере хорошо и помни, что мальчики будут пытаться. Ты же безумно красива. Прям как я. И надо знать себе цену!
Эшли закатывает глаза, переводя взгляд на маму, которая, войдя на кухню и кивнув головой, интересуется, с кем девушка разговаривает.
— Да, отец. Мальчики пытаются. Ты неотразим, а я лесбиянка, — Эшли ловит взгляд мамы, которая тоже на грани закатывания глаз.
— Да, я помню, но мало ли ты передумала, — он низко смеется в трубку.
— Всё, мне пора. Я завтракаю. Пока, — Эшли, дожидаясь ответного прощания, кладет трубку.
— Доброе утро, дорогая, — Аманда мягко целует дочь в щеку. — Ты выпила кофе? Там тосты лежат, ты видела?
— Да, но я подумала, что мы можем поесть в торговом центре. — Эшли слезает с высокого стула и забирает чашку, чтобы отнести её в раковину.
— Да. Ну, как хочешь, — Аманда пожимает плечами. — Я уже почти собралась, можешь подождать меня на улице.
Эшли, сидя в машине, достает из кармана таблетку Адвила и глотает ее, запивая водой из бутылки, что нашла в бардачке. Она ни в коем случае не должна сегодня хромать. Она слишком давно не находилась с мамой несколько часов подряд. Если ее мама заметит что-то, то прощай лагерь, а этого нельзя допустить. Эшли считает, что ее мама слишком все утрирует. Всегда.
Стоит девушке вернуться домой с оценкой чуть ниже отличной, как мама начинает переживать и предлагает разобраться в теме, по которой была контрольная. Если ее мама не понимает в этом предмете, то предлагает репетитора. И она это делает не потому, что хочет заставить девушку учиться и получать только отличные оценки, она это делает, потому что хочет помочь, ведь ее дочь очень старалась.
Ее мама всегда делает любой провал еще большей трагедией. Так и с ногой. Если ее мама переживает за ее ногу, то будет это делать так, будто это ее собственная нога. А свои части тела её мама очень любит. Как и себя, и свой внешний вид. Этим они с отцом похожи.
Эшли: Хай, все в силе? Я весь день с мамой, мы едем за новыми шмотками. Когда ты сможешь?
Рики: Давай, как закончишь, приезжай ко мне. Я одна сегодня. Все получилось, они со мной.
Эшли: О’кей.
Эшли вздыхает и позволяет себе довольно улыбнуться.
Они едут в магазин, и ее мама настроена купить много вещей. Это приятный бонус за то, что мама не сдержала обещания и не отправила ее в престижный лагерь. Эшли готова помочь ей искупить свою вину и купить кучу шмоток.
Уже через три часа ходьбы по магазинам Эшли чувствует, как начинает ныть нога. Это ничего не значит. Все нормально, просто остаточная боль, или типа того. Врачи что-то говорили о подобном. Если с суставами все хорошо, то все хорошо, а боль со временем пройдет окончательно. Эшли в этом уверена. Надо просто терпеть. Терпеть ей помогают таблетки.
Адвил — не самое лучшее средство и не самое надежное. У Эшли есть таблетки лучше, но она не может их принимать при маме, потому что та снова начнет все преувеличивать и драматизировать. Закончиться это может тем, что Эш проведет все лето дома с массажистами и врачами. Нет уж.
Она заходит в кабинку туалета и достает из кармана джинсов таблетку. Носить с собой по одной таблетке гораздо безопаснее, чем таскать баночку. Это естественно. Она кладет ее в рот и прячет за щеку. Выходит из кабинки, подходит к раковине и умывается, попутно набирая в рот воды, чтобы проглотить таблетку. Приходится довольствоваться водой из-под крана. Мама поправляет макияж, стоя рядом.
Эшли кайфует, прикрыв глаза и откинувшись на спинку кресла. Таблетки прекрасно расслабляют. Она сегодня встретится с Рики и достанет еще штук двадцать, этого должно хватить на все ее пребывание в лагере, а потом они ей точно не понадобятся. Эшли уверена, что еще месяц — и боль уйдет насовсем.
Лагерь, куда она изначально собиралась ехать, был предназначен для самых лучших. Лучшие школьные спортсмены со всех уголков мечтают попасть в лагерь при Беркли. Там формируется команда, которая потом принимает участие в летнем соревновании. Ей пришлось бы постараться, чтобы попасть в эту команду, несмотря на то, что она была капитаном в своей школьной команде по волейболу. Но после травмы она даже в запас не попала бы. Было принято решение, что такая сумма пригодится для чего-то другого, а Эшли отправят в лагерь, где программа не настолько серьезная. Ее мама должна была успокоить себя тем, что ее дочь не будет подвержена там каким-то испытаниям.
Это самый ущербный спортивный лагерь, какой может быть. Место, где «спорт» — это просто приставка в названии и не значит ровным счетом ничего. Но Эшли смирилась с этим. Там она сможет снова заняться волейболом, и мама об этом не узнает. Она не сможет это делать полноценно. Не сможет вступить в команду, которая будет представлять их лагерь в отборочных соревнованиях, потому что день, когда их будут проводить, будет днем, когда родители приезжают к своим детям. Её мама была бы в ужасе.
— Спасибо, — говорит Эшли маме, выходя из машины. Она идет в гараж, чтобы пересесть в свою машину и выехать со двора, чтобы мама смогла припарковаться. Сама Эшли поедет к лучшей подруге.
Несмотря на то, что Эшли была предупреждена о том, что родителей дома не будет, она всё равно подъезжает к дому подруги медленно, чтобы убедиться, что там нет машины её отца. Она не очень любит пересекаться ни с её отцом, ни с мамой, но отец все-таки был гораздо строже мамы и менее тактичен. Эшли не любила его вопросы и не любила, когда он просто смотрел на неё своим надменным взглядом. Рики с родителями переехала в пригород три года назад. Она поступила в старшую школу, и как раз в тот год Эшли перешла в другую школу. У них был год разницы, и в этом году Рики была выпускницей. Если бы они учились в одной школе, то вряд ли бы были друзьями. Несмотря на то, что Рики была новенькой, она была из тех девушек, которые сразу обращают на себя внимание, что не понравилось бы Эшли. И, несмотря на разницу в год, Эшли бы точно не позволила ей забрать хоть немного внимания на себя. Эшли в спортивной старшей школе умудрилась уже на втором году обучения стать капитаном волейбольной команды, сместив выпускницу, и прочно утвердилась среди всех школьников, независимо от того, на каком году обучения они были.
Эшли объезжает участок и паркуется на обочине. Это место скрыто деревьями и кустами. Здесь её машину не видно будет с дороги, поэтому она готова будет ретироваться в любой момент, как уже делала много раз, вылезая через окно второго этажа. Это уже проверенная схема, потому что Рики также не любит, когда её родители контактируют с кем-то из её друзей. Они хорошо относятся к Эшли, и острой необходимости прятаться смысла, в общем-то, нет, но, тем не менее, они это делают. Нет ни одного человека, кому было бы комфортно находиться в одном помещении с главой этого дома. Кроме его семьи, конечно.
— Диаз, ты опять в кустах припарковалась? — Рики смеется, открывая подруге дверь.
— Я тебе не доверяю. Помню я последний раз, спасибо, — Эшли закатывает глаза.
Последний раз Рики убеждала её, что родители будут поздно, и они выпили. В итоге родители приехали в девять вечера, и, в отличие от поддатой подруги, Эшли пришлось отвечать на вопросы. О настоящем, будущем и прочем, что имело для них значение. При всем при этом она должна была выглядеть трезвой и сохранять дистанцию, чтобы они не почувствовали запах. Эшли ненавидела вопросы, и краткость, которой она всегда пользовалась, здесь не работала.
Другое дело, когда они приглашали её на ужин. Это случалось не чаще, чем раз в месяц. Эшли к подобным мероприятиям была морально готова, и её это не напрягало. Она могла быть вежлива и открыта в общении в особых случаях.
— Убери их сразу, — Рики дает подруге сверток с таблетками, и та убирает их в сумочку, доставая оттуда сто долларов.
— Не надо. Ты же знаешь, что у меня пока нормально с деньгами, — Рики отодвигает руку с купюрой, но Эшли обходит её и кладет деньги на компьютерный столик.
— Пусть будут. У меня тоже нет напряга. Отец сделал перевод неделю назад.
— Ну, как хочешь. Слушай, — Рики садится на кровать, закинув ногу на ногу, — ты же в курсе, что они вызывают зависимость? Я не пытаюсь быть занудой, но тебе стоит подумать о том, чтобы прекратить.
— Не парься, — Эшли садится на пол в позе лотоса напротив подруги, — если я что-то такое замечу, то перестану. Ты же знаешь.
— Ну, смотри, — Рики пожимает плечами. — Слушай, я в августе еду в Италию, если хочешь, можешь со мной. В июле у родаков отпуск, и я еду с ними на море, но в августе они обещали меня отпустить одну, если я найду того, с кем поеду. Я подумала о тебе. Это еще не точно. В смысле, что это Италия, я пока думаю.
— Я уверена, что мама даст добро, тем более, она чувствует себя виноватой, что я проеб… лишилась поездки в лагерь.
— Гони, — Рики широко улыбается и тянет руку вперед.
— Я не сказала! — Эшли возмущенно бьет её по руке. — Я не сказала! — Она тычет пальцем в подругу.
— Почти сказала, поэтому гони половину. С тебя двадцать пять.
— Я сотку тебе положила на стол. Ты все равно брать не хотела. У меня нет с собой больше, — врет Эшли.
— Как там твоя блондинка? — Рики скользит с кровати на пол, усаживаясь на пол. — Она собирается куда-то сваливать?
— Ну, — Эшли закусывает губу, — она хотела поехать в Европу. Без меня, естественно. Она, по-моему, не хочет об этом говорить. Я не спрашиваю.
— Чёрт, да она по-любому обижается, что ты предпочла этот дерьмовый лагерь отдыху с ней. И слава Богу. Не представляю, что бы ты делала с ней несколько дней.
— Замолчи, — смеется Эшли, толкая девушку в колено.
— Я завидую твоему терпению, Диаз, я бы уже с ума сошла быть с кем-то так долго в отношениях.
— Терпение тут ни при чем. Я думаю о том, как бы она в лагерь не приперлась.
— Там разве не старшеклассники только? Она же студентка.
— Да хер его знает. Там до девятнадцати, кажется. Поэтому, если она решит, что там будет «лучше» нам двоим, — Эшли изображает в воздухе воздушные кавычки, — то меня она не спросит.
— Нахер её. Может быть, ты там подцепишь кого лучше, — Рики тянется к кровати и берет мобильник. — Я тебе сейчас фотки покажу. Этот козел с новой девкой уже.
Даже если бы Рики не перевела тему, Эшли бы все равно ничего не сказала по поводу кого-то лучше. Дело было не в том, что Моника была плоха в чем-то, нет. Моника была классической блондинкой. Не в смысле, что она была стереотипно глупа, нет. В смысле, что она больше думала о волосах и маникюре, чем о том, чтобы хорошо проводить время, наплевав на свою внешность.
Эшли хотела бы кого-то, с кем она могла бы проводить время так же, как с Рики. Несмотря на то, что Рики была статусом выше всех, кого Эшли знала, она не боялась замарать ручки и всегда была за любой вид развлечения. Вот приплюсовать в такие взаимоотношения секс, и было бы идеально. Но, во-первых, — брюнетки не были во вкусе Эшли, а во-вторых, Рики была самой гетеросексуальной девушкой. Она была помешана на парнях. Она готова была говорить о них вечность.
Собственно, сейчас она это и делает. Она не просто так взяла телефон в руки. Сейчас будет разговор о том, какой её бывший козел и о том, что его новая телка просто ужасна. Она сама его бросила, как и других, но, тем не менее, терпеть не могла никого, кто был с теми, с кем была она. Вообще сложно было понять, о каком именно козле идет речь, но она сейчас откроет инстаграм и покажет его.
Моника: Солнышко, ты мне так и не позвонила. Вы вернулись уже? Я хотела заехать к тебе.
Эшли: Я у Ри. Завтра увидимся, о’кей?
Моника: Ты скоро уедешь, я думала с тобой больше времени провести.
Эшли чешет бровь, косясь на Рики, которая довольно улыбается. Она всегда довольна, когда оказывается права. А насчет Моники она всегда оказывается права. С самого начала, когда заявила, что не одобряет этот выбор. И каждый раз она наслаждается тем, как мучается её лучшая подруга от количества Моники в своей жизни.
Эшли: Я не навсегда уезжаю. Завтра потусим. Целую.
Моника: И я тебя целую. Не скучай)
Ри подпрыгивает на месте, услышав звук паркующейся машины.
— Блять, — шепчет она.
— Полтинник, — Эшли встает на ноги и, забирая свою сумочку, идет к окну. — Ты как всегда недооцениваешь своих родаков.
— Да они должны были на ужин пойти. Чёрт подери, — она идет к своему столу и открывает ящик, доставая оттуда пятидесятидолларовую купюру, а после протягивает подруге.
Эшли довольно улыбается, убирая её в сумочку, и открывает окно, перекидывая ногу:
— Пора повышать до сотки.
— Ха, — Ри помогает открыть окно шире, — мне это не выгодно. Ради тебя я могу раскошелиться, но не готова стать нищей. Давай, прыгай уже.
— О, я бы определенно разбогатела, — отвечает Эшли, полностью вылезая из окна и вставая на шпалеру. Она спускается ниже и ставит ноги на кирпичный выступ над окном первого этажа. Смотрит вниз, прицеливаясь, а после прыгает, но делает это почти на одну ногу, сберегая больную. Эшли заваливается, но все-таки удерживает равновесие.
Она обходит дом, встречается с овчаркой, которая охраняет участок, здоровается с ней, а после покидает владения через заднюю калитку. Может быть, когда-нибудь отец Рики будет проверять камеры и заметит Эшли, и придется как-то это объяснять, но не сегодня.