12 лет назад
Ненастный осенний день. Нескончаемая морось. Эта дождевая пыль, рассеянная в воздухе, падала на лицо, на шею, на руки, ветер обдувал влажную кожу, из-за чего тело успело продрогнуть. Маленькая девочка ёжилась от холода, пыталась прижаться к матери, чтобы согреться, но та не замечала ничего, продолжая быстрым шагом преодолевать кварталы, держа ладошку дочери в своей. Девочка еле поспевала за матерью и спотыкалась, на что женщина усталым голосом приговаривала: — Быстрее, Мичи, — и снова тянула за собой малышку. Мичи не знала, куда решила сходить с ней мать. Она чувствовала, что её маленькое сердечко забилось в несколько раз быстрее в груди, как её окутала тревога с ног до головы; хотелось, чтобы мама остановилась и обняла её, на она не делала этого. Мичи изучала большими зелёными глазами улицы, дома, лица прохожих, считала, сколько фонариков, свисающих с крыш, заметила по дороге. — Мама, — позвала женщину малышка, — мама, куда мы идём? — ответа не последовало. — Мама, я хочу домой… — и опять тишина. Девочка опустила голову, поджав губы. Кварталы проносились за кварталами, улицы за улицами (некоторые из них были настолько широкими, что Мичи с трудом могла видеть другие их стороны из-за множества людей). С каждой секундой Мичи всё больше убеждалась в том, что не знала, в какую часть Киото попала, и, как добраться домой — подавно. Девочка захныкала, но мать свободной рукой шлёпнула её по щеке, и та замолкла. Тревожность нарастала вместе с потерянностью. Она напоминала себе букашку в огромном лесу. Наконец, они свернули на улицу, вдоль которой стояли в ряд деревянные дома. Их вид нисколько не понравился Мичи, он давил на неё, как валун, усиливая ощущение потерянности. Девочка подумала, если она зайдёт в один из таких домов, то потеряет себя, попадёт в ловушку, из которой выход будет тяжело найти. Мичи украдкой глянула на мать, похожую на ледяную королеву сейчас, — она молчала Женщина остановилась перед входом в дом и поволокла за собой внутрь дочь, так как малышка не на шутку испугалась и не желала заходить. Оказавшись в доме, её сердце замерло на секунду. Мать поставила Мичи перед собой, держа за плечи, видимо, думая, что девочка убежит. Она хотела, но никогда бы не оставила маму одну здесь, в потерянном месте. Навстречу им вышла высокая и худощавая женщина, лет сорока, с остро очерченными скулами, карими глазами и собранными в какой-то неряшливый пучок волосами. Надменным взглядом она посмотрела на пришедшую женщину, а потом на Мичи. И тут в её глазах вспыхнуло удивление: — Это она? Я думала, вы наврали мне, — жестокая госпожа, так её назвала Мичи, в миг подошла к ней и, грубо схватив за лицо, сначала заглянула в глаза, — сверкают, как изумруды, — потом заставила повернуться спиной к себе и одним резким движением распустила Мичи волосы. Девочка пискнула от боли, — медные… А это что? Мичи поняла, что жестокая госпожа имела в виду то, как с середины длины её рыжие волосы начинали светлеть, пока не становились полностью белыми. Это не понравилось женщине? Девочка не уловила интонации. — Родилась такой, — пояснила мама, избегая смотреть дочери в глаза. — Как её зовут? — задала другой вопрос жестокая госпожа. Голос её вновь стал ледяным. — Мичи. — Сколько ей лет? — по лицу женщины Мичи догадалась, что та начала что-то планировать у себя голове или производить какие-то расчёты. — Недавно исполнилось семь, — ответила мама, — что вы скажете? — Скажу, что вам пора уходить, — жестокая госпожа протянула матери конверт, который достала из-за пояса коричневого кимоно, — и никогда не возвращаться. Мать приняла конверт, спрятав его в рукав кимоно, и с благодарностью поклонилась: — До свидания, — девочке показалось, что мама прощается не с жестокой госпожой, а с ней. Она так и не взглянула дочери в глаза, словно страшась обжечься. Женщина лишь взяла личико дочери в руки, наклонилась и поцеловала в лоб. Мичи на себе ощутила всю печаль и горечь, вложенные мамой в этот поцелуй. Малышка замерла, словно статуя, с широко распахнутыми глазами. Секунды тянулись, как часы. Когда мать отвернулась и зашагала к выходу из дома, Мичи догадалась, что произошло, что ловушка захлопнулась, что мама оставила её здесь, наедине с жестокой госпожой. Она хотела кинуться вслед за матерью, взять её за руку и вместе убежать из этого района и больше не приходить сюда, но жестокая госпожа удержала малышку на месте. — Мама! — кричала девочка. — Мама! — надрывая горло. — Мама, не уходи! Вернись! — надежда испарялась мгновение за мгновением. Почему? Ком застрял в горле Мичи. Глаза стали стеклянными. Заливаясь горькими слезами, она упала на пол, закрыв лицо руками. Жестокая госпожа, наверно, пожалела Мичи, так как дала ей выплакаться, но девочка слышала, как за это время закрылась дверь. Рядом с Мичи вскоре что-то упало. Это был серый платок. Малышка подняла на женщину заплаканные глаза. — Вытри слёзы, — спокойно говорила она, — ничего. Такое часто бывает. Родители продают детей от безысходности, — Мичи покачала головой, — теперь твой дом тут, а все его обитатели — твоя семья. У тебя нет никого роднее нас, Мичи. — Нет, — дрожащим голосом произнесла девочка, — я хочу к маме! Я убегу к ней от вас! — Не советую тебе даже думать об этом, дурочка, — жестокая госпожа переменилась в лице, — ты попала в окейю Хаяси. Здесь я — Мама. Если ты будешь слушаться, то я отправлю тебя в школу и сделаю гейшей. Твоя жизнь тогда станет роскошной. — Нет! — упрямилась Мичи. — Не хочу другой жизни, хочу домой, к маме! — Дурочка, ты уже дома, — женщина обречённо вздохнула, — а за непослушание следует наказание, — она присела рядом с Мичи, — забудь о том, что у тебя была другая семья. Ты уже никогда не увидишь их. У Мичи перехватило дыхание. Слова жестокой госпожи глубоко ранили малышку. Она снова уткнулась носом в ладони, послышались глухие рыдания, сменившиеся тихими всхлипами.«Забудь о том, что у тебя была другая семья.» «Ты уже никогда их не увидишь.»
Госпожа Хотару, жестокая госпожа, сказала тогда правду. Сколько бы девочка ни пыталась отыскать мать с отцом и вернуться к ним, когда ей позволяли покидать окейю для выполнения поручений, ни одна попытка не увенчалась успехом. Родители как сквозь землю провалились. А, может, в тот же день они покинули Киото? В любом случае, это осталось тайной, которую девушка уже никогда не разгадает. Их семья находилась в тисках нищеты. Содержание дочери со временем становилось непосильной ношей для родителей. Часто Мирай, бывшая Мичи, слышала, как мама плачет от собственного бессилия. Возможно, это был единственный выход — продать дочь в окейю гейш, чтобы у той были еда, питьё и нормальная крыша над головой, а позже хороший заработок и беззаботная жизнь? Может, так и есть. Мирай разрывалась на части. Девушка понимала вынужденный поступок родителей, но обида, злобный зверёк, до сих пор жила в её душе. На землю упали первые крупные капли. Они вырвали Мирай из размышлений. Девушка тряхнула головой, отгоняя прочь тоску, и полностью сосредоточилась на том, что обязана делать, на истреблении демонов, ведь пасмурная погода для них такая же благоприятная, как и ночь. Мирай побежала. Золотисто-оранжевый дракон, изображённый на спине белого хаори девушки, парил над разросшимся пламенем. Его ощерившаяся морда с каждой секундой становилась всё злее и злее, острые клыки опасно сверкали. Могучий зверь готов был сорваться с хаори на поиски чудища и разорвать его на куски. Послышался раскат грома. С раннего утра небо затянуло тучами, сквозь серое полотно которых солнечные лучи не имели ни единого шанса прорваться. Тяжёлые тучи принесли с собой не только полумрак, но и унылость, отразившуюся на поведении жителей рыбацкой деревушки. Не слышалось задорного детского смеха и споров ребятни о том, кто будет помогать старшим, взрослые хмурились, не улыбались, а если улыбки и касались их лиц, то были они натянутыми и вялыми. Даже рыбацких лодочек не виднелось в море, так как шторм мог набежать в любой момент. И только с лица одной женщины, по имени Чио, не исчезала счастливая улыбка. Источником её радости был крошка-сынок, единственный и долгожданный ребёнок, возле которого Чио порхала бабочкой днём и ночью. Никому она не позволяла и пальцем коснуться до своего малыша, кроме мужа. Поэтому жители ласково прозвали её — «курочка-наседка». Чио долго не могла забеременеть, что угнетало её изо дня в день. Она увядала на глазах, как хрупкий цветок в холодные времена. Каждый житель искренне переживал за милую Чио и молился всем Богам, уповая на их милосердие и снисходительность. Видимо, упросить высшие силы удалось: вскоре женщина сообщила новость — она беременна. С того момента улыбка больше никогда не покидала лица Чио. Пасмурный этот день стал роковым для Чио, лишил её желания жить. До начала грозы женщина надеялась успеть недолго погулять с малышом, чтобы он подышал свежим морским воздухом, а заодно побыть с сыночком наедине, полюбоваться его крошечным пухленьким личиком, посмотреть в его карие глазки и рассказать ему, каким сильным и красивым он вырастет. Связанные с плохим предчувствием уговоры мужа остаться Чио проигнорировала, укутала сына и вышла из домика. Лучше бы она осталась. Чио, не торопясь, шла по тропинке рядом с небольшим лесом, которую знала наизусть, держала на руках сына и нежным голосом пела ему песни. — «А ведь раньше я не любила петь», — подумала Чио, укачивая малыша. Кто-то шёл, еле волоча ноги и покачиваясь, им навстречу. Чио испугалась не на шутку. Кожа бледная, белая, как у мертвеца. Под глазами образовались глубокие тёмные мешки, губы посинели. Редкое, прерывистое дыхание. Серое кимоно порвано в некоторых местах. Дорогу, видимо, совсем не разбирали. — «Бедняжка! Что с… ней произошло?», — Чио поспешила незнакомке навстречу. — Девочка! Девочка, тебе нужна помощь? Что с тобой случилось? Откуда ты? — с тревогой в голосе спрашивала женщина. На неё обратили взор. Чио оцепенела. Страх сковал тело прочными цепями. Не пошевелиться… Из-под синих губ девочки-бродяги выпирали острые, точно бритва, клыки. Она оскалилась, полностью обнажив их. Кроваво-красные глаза с вертикальными зрачками хищно и голодно смотрели на малыша. Он громко заплакал. Всё произошло в один миг. Чио будто очнулась от кошмара и резко осознала, что перестала чувствовать тяжесть ребёнка на руках. В ужасе она оглянулась в поисках своей кровиночки и той девочки, но никого уже рядом не было. Плача малыша не слышалось вблизи. — Нет! — паника охватила женщину. — Нет! Мой малыш! Нет! Чио опустилась на колени и зарыдала, вырывая на себе волосы.11 лет назад
В первые дни пребывания в окейе Хаяси Мичи вела себя, как испуганный, взъерошенный котёнок. Она жалась по углам ото всех, ни с кем не разговаривала, игнорировала поручения Хотару, за что получала наказание в виде побоев от неё, не желала быть ограниченной в свободе, всё ещё питала жалкие крохи надежды на возвращение матери. Никто за ней не вернулся, нечего тут говорить. Со временем грусть и обида сделали Мичи более покладистой, хотя в душе она продолжала активно сопротивляться. В окейе присутствовали и другие девочки. Не только Мичи. Большей частью им поручалось прибираться в комнатах, подметать коридоры, помогать поварам на кухне, порой даже посылали в аптеку за лекарствами или же на рынок за любимым лакомством единственной гейши в окейе, Аямэ, которая своим заработком обеспечивала всю общину. Возможно, жестокая госпожа хотела, чтобы деньги текли в окейю рекой, поэтому взяла под своё крыло нескольких девочек. За прилежное поведение и качественное выполнение всех поручений Хотару могла разрешить им ходить в школу, где обучали тем навыкам, что были необходимы гейше также, как и красивая одежда. — Если она одета неподобающе, то уже не имеет права называться гейшей, — говорила Хотару. Иногда жестокая госпожа заставляла Мичи в паре с ещё одной девочкой приходить в комнату Аямэ, в которых беспорядок та устраивала за четверых, садиться рядом с ней и смотреть, как гейша начинала выполнять этот обряд: наносила на лицо белый грим, а потом проходилась по нему пудрой, рисовала кисточкой себе красные миниатюрные губы, таким же цветом подводила глаза, заново рисовала тонкие чёрные брови. Мичи особо не смотрела на прихорашивания Аямэ. А гейша не обращала внимания на девочек. Создавалось впечатление, что она всё время летала в облаках, в собственном мире. Конечно, она чувствовала себя императрицей в окейе. Спустя год Хотару объявила Мичи, что отправляет её в школу. Начались бесконечные уроки. Музыка. Танцы с веерами. Искусство беседы. Пение. Каллиграфия. Гейша обязана уметь всё перечисленное. В один день после урока игры на сямисэне (единственного урока, что нравился Мичи), во время обеденного перерыва, девочка ушла из школы в город, немного прогуляться. В окейю идти не хотелось. Там не было ничего, что могло принести хоть какую-то радость. Там все продвигались по жизни вперёд, а она оставалась позади. — Почему ты грустишь, дитя? — за спиной раздался низкий, однако пропитанный добротой и сочувствием мужской голос. Незнакомый пожилой человек заговорил с Мичи ласково, без грубости, без приказного тона, от чего это давно стало казаться ей сказкой. Она с подозрением посмотрела на старика: — Всё хорошо, господин, — холодно сказала Мичи, напоминая себе Хотару. Меньше всего девочка желала что-то перенять от жестокой госпожи, — извините, что отняла ваше время, — низко поклонилась. У мужчины оказалось спокойное широкое лицо, обрамлённое седыми прядями, тёмно-карие глаза, светившиеся мудростью, в которых Мичи читала саму жизнь. На вид ему было лет шестьдесят, а, может, и больше. — Скажи-ка мне, малышка, откуда ты? Где живёшь? — спрашивал добрый господин. — Я… Я из окейи Хаяси, — робко ответила девочка, понурив взгляд. Почему она вдруг потянулась к нему, как цветок навстречу солнцу? Или вот он, ответ? Старик походил на приветливое солнце, способное растопить лёд, созданный Хотару, вокруг Мичи. — А, ты будущая гейша, — услышав последнее слово, девочка поморщилась, — будешь посещать чайные дома и продавать своё прекрасное искусство. — Нет, не хочу, — Мичи замотала головой, — я убегу! Завтра же вечером! — Разве ты не хочешь стать одной из тех красавиц, что бродят по Джиону? — удивился старик, вздёрнув брови. Мичи отрицательно покачала головой. Пожилой человек мягко погладил Мичи по голове: — Значит, окейя Хаяси, — старик погрузился в свои мысли и побрёл дальше. Мичи, хлопая ресницами, смотрела ему вслед. Почему у неё возникла мысль, что их пути и судьбы ещё пересекутся?Настоящее время
Мирай бежала, не останавливаясь, ведомая незримой силой. Вдали, особенно со стороны моря, небо казалось чёрным. Внезапно ослепительная молния разрезала его пополам. Мирай услышала, как прямо над её головой грянул гром, словно оглушительный выстрел, и, прокатившись по земле, неохотно затих. А потом в ответ первому раздался второй раскат. Спор грохочущих звуков то резко вспыхивал, то затихал. Пугающе и захватывающе одновременно… Волосы и хаори, дракон на спине которого выглядел ещё свирепее, чем раньше, девушки намокли за одно мгновение так, будто она окунулась в море. И лишь форма истребителей демонов оставалась неизменно сухой и защищала хозяйку от разгулявшейся непогоды. Секунда за секундой. Расстояние между ней и лесом, в котором из-за порывов ветра деревья раскачивались из стороны в сторону, сокращалось. Сосредоточилась. Сделала глубокий вдох. Почувствовала энергию внутри тела, тёплым потоком разносящуюся по венам. Затормозила. Присела и… взмыла в воздух. Как птица, нет, как дракон! Дракон, что бесстрашно и гордо летел навстречу врагу. Огромным, невозможным для человека, не владеющего техникой дыхания, не знающего долгих и изнурительных тренировок, прыжком Мирай в разы сократила расстояние. Стоило коснуться ногой до ветки первого дерева, и она снова заскользила по воздуху, отталкиваясь от других веток. Казалось, что она действительно умела летать. Мирай на подсознательном уровне понимала — цель близка. И словно ждёт её. Мастер Тэтсуо всегда говорил, что у неё превосходно развито седьмое чувство и этот козырь нужно использовать в бою. Учитель прав. Добралась. Дар не подвёл. Никогда не подводил. Девушка мягко приземлилась на огромный валун, заросший мхом, и принялась осматриваться. — «Демон был здесь», — рассуждала про себя Мирай, когда заметила на земле остатки крови, которые ливень ещё не успел смыть. Она нахмурилась. Уже есть пострадавшие. Если бы ей удалось добраться раньше, то, возможно, ничего бы не произошло, — «он рядом». До ушей девушки долетел приглушённый из-за дождя плач, пропитанный горем и отчаянием. И она направилась на звук. Волосы, закрывавшие незрячий правый глаз, липли к лицу, однако это не помешало ей увидеть… Нечто ужасное. Свернувшись калачиком, закрыв лицо руками и рыдая так громко и горько, что кровь стыла в жилах, на земле лежала девочка, лет двенадцати. Порой острыми когтями она царапала себе лицо, словно умалишённая, и кровь обагряла фарфоровую, как у куколки, кожу. И недалеко от неё валялось обглоданное наполовину тело младенца, вокруг которого образовалась лужа крови, разрастающаяся из-за дождевой воды. Мирай повидала многих несчастных, убитых демонами. Кажется, она уже должна привыкнуть к повторяющемуся из раза в раз кровавому месиву. Это не так просто… И всегда одинокая слезинка стекала по щеке. Сейчас тоже. Незаметная под дождём. — Это бесполезно, — ровным голосом произнесла девушка, — твоими самоистязаниями ребёнка не вернуть, демоница. — Уйди! Убирайся! — прокричала, надрывая горло, демоница. — Или я. Я и тебя разорву! Я не хочу вредить, не хочу! — И всё же ты навредила. Полагаю, не в первый раз, — Мирай смотрела перед собой куда-то вдаль, сквозь этот мир. Девочка-демон помолчала несколько минут. Она приняла сидячее положение и обхватила руками согнутые ноги. Лицо — испачкано кровью и грязью: — Но я не хотела, — шмыгая носом повторила демоница, — мной что-то овладевает. С каждым днём оно крепчает. Я не могу бороться. Меня вытесняют из собственного тела! Ты не поймёшь меня! — Как раз я прекрасно тебя понимаю. — Ты такая же? — с надеждой спросила девочка-демон. — Нет, — Мирай отрицательно покачала головой, — но я твоё избавление, — она полностью повернулась к демонице и сжала рукоять катаны. — Никак иначе? — глаза её потускнели. — Никак иначе, — вторила ей девушка. — Тогда сделай это. Прошу! — демоница подскочила. — Не могу я больше терпеть. Убей! Скорее, пока я могу контролировать тело, — она протянула руки к охотнице в просящем жесте. — Как тебя зовут? — спросила Мирай. — Ким, — отвечала демоница. Мирай обнажила катану. Сталь обсидианового цвета покрылась капельками воды. — Дыхание пламени, — глубокий вдох. Концентрация, — Шестой Стиль, — костяшки пальцев побелели, — Полёт Феникса, — взмах катаной, разрезающий не только воздух, но и несколько кристалликов воды. Зрачки демоницы стали вертикальными. Во взгляде читалось безумие. Она бросилась напролом к Мирай. В воздухе возникла птица с огромным размахом крыльев. Огонь окутал всё её тело. Птица не обращала на него внимания, так как сама была огнём. Дождинки превращались в пар, едва касались необычного создания, которое, поймав движение демоницы, стремительно полетело в её сторону. Раздался глухой звук. Что-то коснулось ноги девушки. Она вернула катану в сая и глянула на отрубленную голову Ким. Счастливая улыбка… Мучения закончились. Мирай приподняла свою голову и подставила лицо под поток холодного дождя. Тяжёлые капли барабанили по коже, зарывались в рыжие волосы. Девушка не могла сказать, что это ощущение ей нравилось, но песня дождя столь ловко заглушала собственные мысли… Поэтому она решила постоять так ещё немного. Воображение само начало вырисовывать высокую мужскую фигуру, антрацитовые волосы, собранные в хвост, хаори, наполовину красное, наполовину жёлто-зелёное, узорчатое. Фантом посмотрел на Мирай через плечо глазами цвета безмерного океана: — Демонам нельзя сочувствовать, Мира, — бесстрастно (ничего не изменилось даже в её разуме) произнёс фантом-Томиока. Он говорил это постоянно, — их надо истреблять, — такой же задумчивый и немногословный. — Я бы признала твою правоту насчёт последнего, но первое… Ты же сам, милый мой Гию, понимаешь — не всем демонам прельщает их сущность. Эта несчастная девочка тому доказательство, — Мирай глянула на то, как тело демоницы окончательно превратилось в прах, — так, как можно им не посочувствовать, если они страдают из-за того, что являются демонами, если раскаялись? Фантом-Гию не ответил. Исчез. Наверно, из-за того, что настоящий Гию ещё не нашёл, что ответить на этот вопрос.