На руинах

— И снова привет! — он врывается в капитанскую — Саша бы сказал: «словно ветер» — после ужасно невкусного ужина с рыбой и гречкой. И никакого соуса! Просто сухая гречка и рыба! К тому же, в общей столовой скучно, прямо как в больнице. Он, конечно, старается со всеми общаться, но это не то, с Асей и Сашей интереснее: Ася показывает всякие любопытные штуки на пульте управления, даже даёт потыкать на кнопки (те, которые, конечно, не взорвут корабль), а Саша, большой, сильный и тёплый, обнимает и рассказывает что-нибудь крутое про устройство космических кораблей. Ему ещё Даша нравится, она очень добрая и весёлая и помогает учить бортовой язык. Правда, в последнее время она проводит много времени со своим молодым человеком, поэтому он старается сильно её не донимать. Было бы, конечно, интереснее, если бы Ася и Саша тоже ели со всеми, но у Саши ноги слабые, ему трудно много ходить (а столовая расположена довольно далеко), а Ася занята и потому завтракает, обедает и ужинает тогда, когда освободится. Но он не жалуется. Наоборот, успевает соскучиться по ним за приём пищи. Он очень рад, что оказался на корабле. Ведь дома не было никого и ничего, кроме невысказанной любви, но здесь есть целых два прекрасных человека, которым он нужен и которые нужны ему. Он падает на матрас Саши, чуть не отдавив ему бедро, после чего ещё минуту извиняется. Тот лишь смеётся и хлопает рядом с собой, предлагая сесть плечом к плечу. Саше привыкать к новому соседу было очень сложно, он это прекрасно знает. Молодой мужчина сначала избегал его, не хотел разговаривать и даже двигал свой матрас подальше от его койки. Однако это только подстёгивало пытаться найти подход. Он у Саши постоянно что-то спрашивал, обнимал, рассказывал истории. В конце концов, мужчина растаял. Ася любит шутить, что он — самый хилый, но самый упёртый человек на корабле, упорнее комара даже. Саша обнимает его за талию и утыкается носом в макушку. Тёплое и спокойное дыхание согревает голову и мысли. Саша очень не уверен в себе, и его удивляет, как такой красивый и приятный мужчина может не любить себя. Именно поэтому он готов напоминать об этом хоть каждый день. Ася зовёт Сашу, чтобы о чём-то посоветоваться по поводу пульта управления, и он вскоре остаётся один на матрасе, пока внимание других приковано к кнопкам и рычагам. Взгляд останавливается на странной фотографии. Видимо, в другое время её всегда закрывает своим телом Саша. На ней улыбается симпатичная девушка, у неё русые прямые волосы и такая забавная чёлка, а глаза зелёные и будто смеются. А ещё она положила голову на плечо обнимающему её за плечи и явно довольному Саше. Он долгую минуту не решается взять фотографию в руки. А вдруг она отравлена, чтобы никто не тронул? Вот дотронется человек, и яд уже попадёт через кожу. Впрочем, что ему терять? На ощупь фотобумага гладкая и приятная. А на оборотной стороне написаны цифры — дата, наверное. — Саша? — тот оборачивается на зов. Он протягивает фотографию. — Кто это? Саша мигом меняется в лице и, пересекая почти всю комнату в пару шагов, выхватывает из тонких рук цветной кусочек фотобумаги. Удивительно красивое лицо кривится, в уголках глаз появляются морщинки, нос морщится — кажется, злится. Мужчина мотает головой из стороны в сторону и бурчит что-то вроде «не твоё дело». Но быстро успокаивается, стоит Асе обнять со спины и сказать: «Не стоит сейчас на нём срываться». Что-то тут нечисто, думает он. Саше явно дорога та девушка на фотографии, раз он чуть не убить его взглядом готов был. И не просто дорога, а вызывает неприятные воспоминания, гложущие его. И, судя всему, она осталась на планете. Внутри просыпается нездоровое любопытство. Хочется услышать, узнать, понять. — Тогда я предлагаю сыграть в игру… — Не буду я играть в твои игры, Яр! — кричит Саша. Ага, значит, он на правильном пути. Самое сложное, правда, — решиться. Ведь в попытках проникнуть в прошлое другого человека можно и самому пробудить ужасную память. — Я начну, — он прокашливается и улыбается. — Я родился восемьдесят три тысячных плутонянского года назад во время Великой Мировой войны. Её так называли, потому что она длилась очень долго, даже мои родители родились, когда она шла. Дело в том, что давным-давно команда учёных из разных стран изобрела штуку, которая может собирать свет и тепло Солнца и по беспроводным каналам отдавать это другой штуке, которая может питать так весь Плутон теплом и светом. Мы планета маленькая, но гордая, поэтому правители всех стран рассорились в попытках договориться насчёт установки второй штуки, накопительной. Нейтральной земли у нас не было, а эта штука давала, конечно, огромную власть стране её содержащей. Мне дедушка рассказывал, что король планировал всё закончить быстро и с нашей победой. Видимо, ему понравилось воевать. Ну, королю. Дедушка постоянно ворчал, ему надоело убивать и видеть, как его товарищей убивают. И мои родственники… они все умерли на войне, — его лицо неконтролируемо искажается в гримасе, похожей на беззвучный смешок. Саша и Ася вздрагивают и уже, судя по всему, готовы помочь. Молчаливый смех наполняется звучащей радостью. — Им наверняка там, среди неживых, хорошо. Нет ни бомб, ни пуль, ни танков. Тихо и спокойно. По крайней мере, я хочу верить, что это так. После того, как мои родители погибли, я попал в детский дом. Я провёл там ровно тридцать один плутонянский день, здесь, на борту, это, кажется, шесть месяцев примерно. Потом от меня, видимо, решили избавиться, и меня отправили в больницу. Я уже и забыл, как называются такие больницы, но там обычно скучно, холодно, дают много таблеток, так много, что сил нет даже открыть глаза утром, за наказание привязывают к кровати верёвками. Но зато ребята там хорошие. Например, мой сосед по палате везде видел лилии и чувствовал их запах, а также слышал голос, который приказывал ему убить себя. А девочку в соседней палате, она была милая и добрая, иногда заменял мальчик Паша. У него был тонкий голос и тело этой девочки, но он был злой и грубый и часто попадал в комнату наказаний. Саша и Ася вздрагивают снова. В их глазах ужас и понимание. Саша присаживается к нему и берёт тонкую руку в свою. — Больница психиатрическая, да? — Да! — с восхищением восклицает он. — Я вспомнил, она так и называлась! — Но как ты туда попал? Ты чем-то болеешь? — с заметным беспокойством спрашивает Ася. Он сначала качает головой, потом кивает, потом изо всех сил снова мотает из стороны в сторону. — Я поступил с диагнозом гебефреническая шизофрения, — он пугается сам, наблюдая испуганные лица Саши и Аси. — Но я не шизофреник! Шизофрения — это совсем другой случай, там чаще всего люди видят, слышат или чувствуют то, чего нет. У меня есть только синдром, а такого нет! Меня, честно, пытались как-то отправить в больницу, а потому и подогнали мои особенности под диагноз! С ними есть ещё гебоидофрения, но люди, которые ей болеют, хотят остальным причинить вред, они воруют, бьют, портят вещи. А я люблю людей, у меня даже девушка на Плутоне была. Красивая такая, как какая-нибудь богиня… О, я сейчас её покажу! — он вскакивает и подбегает к шкафу. Достаёт оттуда большую папку с торчащими из неё листами. Пока перебирает содержимое, продолжает говорить. — Вы можете даже у Ирины спросить, она со мной разные тесты проводила и много беседовала. Может, вам она другое скажет, но мне сказала, что у меня гебефренический синдром, общий и для гебефренической шизофрении, и для гебоидофрении, но в моём случае он отдельно существует. Я могу говорить как ребёнок, делать что-то такое плохообъяснимое, например, та ситуация, когда я попросил Сашу разрешить поцеловать, — с интересом слушающий Саша кивает. Он пожимает плечами, улыбаясь. — Я могу как-то гримасничать и веселиться, когда это не нужно. Но такое происходит не всегда. Порой меня немного отпускает, как сейчас, кстати, — он усмехается, ловя удивлённые взгляды присутствующих. Он и сам не всегда замечает ослабление синдрома, оно происходит плавно и чаще всего слабо. Но иногда поймать данный процесс легко, особенно, когда можно отследить по реакции других людей. Пока он не может такое контролировать, но Ирина — хороший психотерапевт, она, наверное, поможет выйти в устойчивую ремиссию или хотя бы научиться сдерживать синдром, когда нужно. — Я не опасен, просто немного ребёнок. Как инфантил, только тяжелее. Вот она, моя девушка, кстати, — он достаёт три листа и протягивает их Саше. Ася присаживается рядом на корточки. Первой они начинают рассматривать выцветшую от контакта с кислородом фотографию. Она маленькая и круглая, вытащена из карманных золотых часов, которые ему разрешили оставить на память. Он специально вытащил фотографию, чтобы можно было в «чёрный день» продать часы, но это не понадобилось в итоге. Теперь изображение хранится в папке, а часы — в коробке «для мелочёвки». На фотографии девушка с завитыми в крупные кудри тёмными волосами прикрыла глаза и поёт в микрофон с блаженством на лице, идеальном, словно у феи из сказок. Он помнит каждую черту её волшебного голоса, он помнит каждый жест, которым она сопровождала собственное пение. Правда, пела она чаще всего одну мелодию. Эта мелодия была оперно-завывательной, и, кажется, там было что-то про грешников и милосердие. Особенно часто девушка пела её перед их совместным побегом, благо, стены палат были не слишком тонкие, чтобы пение слышали все, но достаточно, чтобы он в соседней палате мог всё понять и разобрать. Она говорила, что обязательно попросит кого-нибудь спеть эту песню на своих похоронах. — Какая она красивая! — удивлённо вздыхает Ася. Саша с неверием, но пониманием качает головой. — Её зовут Елена Минина. Она тоже с Титана. Я прав? — мужчина обращает взгляд к нему, он осторожно кивает. — Она лежала под именем Эл. Но да, это было её настоящее имя. — У неё мать работала оперной певицей, но и сама она иногда выступала. Её голос просто удивительный. Один из самых красивых, что я когда-либо слышал, — он кивает на каждое слово. — Но в последнее время Лена ездит с братом на другие планеты. Он усмехается. — Именно так. Эл рассказывала, что таким образом и попала на Плутон. Но там у неё начало проявляться биполярное расстройство, и её определили в ту больницу, в которой был я. Больницу как раз и должен был проверять её брат, — от накативших воспоминаний он чувствует возвращение синдрома. Смеётся с непонятной радостью и начинает скрести пальцами по матрасу. — А там так плохо было. Скуучно! И нейролептики кололи в любой удобный момент! Наказывали ими, например. И наказывали за всё! Нельзя даже ходить к другим в гости! Было так одиноко. Но я вёл себя хорошо, а потому смог сходить с Эл погулять. Было тепло. Конечно, слышались звуки реактивных самолётов, но то были наши. Война, кстати, была близка к концу. Через сто восемьдесят дней она закончилась нашей победой. Но через некоторое время начались конфликты уже с нашей как бы союзницей за право держать изобретение. Мы выигрывали. Но это, чёрт возьми, совершенно не важно, ведь вся планета разорвалась к чертям от этих хреновых войн! Estrezamel! — ругается он, зная, что подобные выражения — это лишь мягкая замена тем словам в общеплутонянском, которые по эмоциям намного сильнее. Особенно последнее слово, что от эмоций было сказано на родном языке. А выражений на бортовом грязнее тех, которые уже знает, пока не слышал. — Но Эл была лучше всяких войн и побед. Намного красивее. И пела как ангел. Она была слишком прекрасной для этого мира. — Была? Её же забрал брат с Плутона? — с тревожным удивлением уточняет Ася и берёт в руки второй лист из трёх. Там эта же девушка уже нарисована карандашами: стоит в простом платье в пол и держит в руках букет алых роз, а вокруг лежат силуэты людей, покрашенные странными пятнами и тоже в красный. Фактически тогда данная картина так и выглядела. И Саша, и Ася присвистывают, а он рассматривает сначала исколотые пальцы, а потом — рисунок. В один день он во время прогулки нарвал роз с участка и вручил их Эл. Наверное, этот поступок растрогал медсестёр, а потому они хоть и положили его на день в комнату наказаний, но продолжали разрешать прогулки и тусовки в палате с Эл. Она тоже вела себя хорошо, а за это и нерассказывание брату ей не только разрешали делать то же, что и ему, но и старались её хорошо лечить. У послушных ребят, конечно, появятся завистники. И они появились. Один из них смог напоить его и Эл странной смесью из разных лекарств, отчего у него случилась реакция как на наркотик, а у неё — передозировка. Три дня девушку возвращали к жизни, а он в это время лежал в комнате наказаний привязанным к койке, потому что медсёстры подумали, что это из-за него случилось. Но после он вместе с Эл смог доказать, что это не так, и тот завистник оказался в комнате наказаний на неделю. Хорошее, конечно, длилось недолго. После этого случая в больнице сменился главный врач (или кто там всеми порядками управляет) и всё пошло в ад: как атмосфера в больнице, так и здоровье обоих. Теперь даже хороших отправляли в комнату (комнаты — завели вторую) и кололи сильными веществами. Эл честно сказали, что выписывать её до возраста взросления не собираются, хотя раньше давали хотя бы надежду на выписку. Теперь её во время проверок усыпляли, а на вопрос, что с ней, отвечали, что это просто побочка от новых лекарств — сонливость. Никому не разрешалось выходить из здания даже в праздники. На пациентов кричали из-за беспомощности, хотя они не могли иначе вести себя под нейролептиками и транквилизаторами. Пациентов иногда даже били. Он старался терпеть, но, в конце концов, ему это надоело. И заметно ослабевшей Эл тоже. Потому они предложили друг другу сбежать к брату Эл. Инфантильный парень. Взрослая и сильная девушка. Фатальная ошибка. Они как-то смогли сбежать из здания, но прямо по пути их перехватили и вернули обратно. Главврач рвал и метал. Оба попали в комнаты наказаний на полторы недели. Он чудом выдержал испытание нейролептиками. А вот она… — Была, потому что умерла. За двести сорок восемь дней до гибели планеты, — стальным голосом произносит он и целует Сашу в щёку. Просто потому что захотел. Тот в ответ крепко обнимает, порывисто прижимает к себе так, что Яр не успевает различить от чего у Саши темнеет лицо. Где-то в груди от этого становится не по себе. – Яр, я... соболезную. Понимаю, что ты пережил, – слова выходят сухие. Не те. Он качает головой. Саша ничего не понимает. Не может понимать. Эл умерла от психических лекарств. А он умер от её смерти. В глубине своей души умер. Из солидарности другие биполярники (чаще в мании) тайком давали антидепрессанты, чтобы он смог пережить это. — Её брат хотел усыновить меня, поскольку медсёстры рассказали о моих отношениях с Эл. Но отдавать меня они не захотели из-за нашего тупого закона о запрете инопланетянам усыновлять и удочерять плутонян. Ася печально вздыхает (видимо, в голове так много чувств, что она не может выразить ни одно из них) и берёт в руки третий лист. Он помят, поскольку основа нарисована давно, ещё в больнице, а вот краски добавлены намного позже. На нём у Эл из груди (там, где сердце) торчит шприц, а из пустых глазниц и рук текут кровавые ручьи. Такой образ пришёл ему в голову сразу после новости о её смерти. И внизу листа подписано рваным почерком: «Kyrie, Ignis Divine, Eleison». Это одна из строчек в песне, которую она так часто пела. Переводится примерно как «Господь, огонь священный, помилуй». Он спрашивал, почему именно эта песня и именно на этом языке. Эл отвечала, что ей нравится звучание и мелодии, и языка, который когда-то был языком общения на планете, которая сильно влияла на её родную. Он всегда восхищался способностью так волшебно исполнять песни на чужом языке. Он так не умеет. — Пугающие рисунки, однако, — комментирует Ася спустя пару минут разглядывания листа. — Ты показывал Ирине? Как она их оценивает? — В целом, она пока видит в подобном только особое воображение, которое сложилось в больнице. Ей не нравится только то, что я использую свою кровь как краску, — он краснеет под шокированным взглядом Аси. — Но я же использую не чужую кровь! И совсем чуть-чуть, из пальца! Ничто не сможет так хорошо передать цвет крови, кроме как кровь! — Яр.., — выдыхает девушка, качая головой. Она ещё хочет что-то сказать, видно, что-то осуждающее, но Саша её перебивает. — Мой отец ушёл из семьи, когда мне и моей сестре было четырнадцать и девять соответственно, если бортовыми годами считать. У мамы зарплата была маленькая, но мы кое-как втроём жили и не жаловались. Я подрабатывал разносчиком еды в выходные, чтобы помочь маме финансово. Но несмотря на это, наша семья была счастливой. Мы все любили друг друга, весело проводили время. Мы с Настей, сестрой, вообще долгое время были неразлучны, как сиамские близнецы. Спустя три года предприимчивая она, будучи лучшей ученицей в школе, начала брать деньги с одноклассников за каждое списывание домашней или контрольной работы, и таким образом наша семья приблизилась к прожиточному минимуму. А там мне исполнилось семь десятых титанского года, а это у нас было возрастом совершеннолетия. Я поступил в технический университет, где учился на управлении космическими кораблями и подрабатывал в деканате: сортировал документы, принимал различного рода заявления от студентов, а летом оформлял абитуриентов — Яр, это те, кто приходил в университет, чтобы оформиться как студент, — он улыбается. Саша всегда чувствует, какие слова могут быть непонятны. — Я получал больше, чем с доставкой, и это здорово помогало семье. Так жить было тяжело, я не успевал с дедлайнами, это означает, что я не успевал все задания выполнять в срок, но Настя, чёртов психолог, всегда выслушивала меня и помогала так, как могла. А я притом разбирался со всякими наглыми ухажёрами. Но, едва она достигла возраста совершеннолетия, на планету попал вирус Lacplages, передававшийся через молочные продукты. Дело в том, что до смерти Земли Титан получал их именно с этой планеты, а потом молочку нам поставляла Ио. Хуже всего то, что испарения с умерших от этого вируса людей так взаимодействовали с угарным газом, вырабатывавшимся всякими заводами и фабриками в огромных количествах, что атмосфера становилась максимально токсичной и даже люди с аллергией на молоко быстро умирали. Вирус затронул и мать, и сестру. И они… я даже не заметил, как они быстро умерли. Я старался приезжать к ним, тратил много денег на лечение, которое было слишком слабым, поскольку «молочная чума» распространялась слишком быстро. Я тоже подхватил его, но у меня оказался хороший иммунитет, поэтому не умер, а стал вот таким немощным со слабыми ногами, — Саша пожимает плечами. Он видит в прекрасных зелёных глазах тоску, печаль и сожаление и чувствует, как всё расплывается из-за слёз. Он прекрасно понимает, какую пустоту оставляет потеря любимого человека, и, желая подбодрить, весело смеётся. Саша вздрагивает, долго молчит, но продолжает. — Меня не взял и токсичный воздух, поскольку после смерти родных я не выходил толком из дома долгое время, почти не ел и… — И попытался повеситься в своей квартире, как раз перед смертью планеты. Хорошо, что я пришла, — холодно вставляет Ася. Саша закатывает глаза, — и вытащила тебя из петли. — Да, именно так. Я учил бортовой язык в университете и проходил практику на планете, где на нём говорили, поэтому мог спокойно разговаривать с Асей, но ещё некоторое время ходил к Ирине, чтобы сгладить свою депрессию и не пытаться убить себя при каждом удобном случае. Сейчас мне намного лучше. Там и выяснилось, на кого я учился, и вот я — помощник капитана космического корабля! Обычно из-за слабых ног я не выхожу наружу, а контролирую ситуацию, пока Ася ищет живых людей. В этом наша работа: в поисках подходящей планеты для жизни подбирать оставшихся жителей умирающих планет. В остальное время мы в основном отлаживаем автопилот и прочие вещи, а также Ася даёт кораблю направление полёта, если нужно сбиться с изначального. — Но иногда у нас ничего не получается, — он замечает, как Саша тихонько сплетает свои пальцы с пальцами Аси и начинает большим пальцем поглаживать тыльную сторону её ладони, будто пытается успокоить. — Мы столько спутников не успели посетить. Оба спутника Марса, Фобос и Деймос, например, а ещё Каллисто, Амальтею, Титанию и Энцелад. Звучит очень мало, но среди заселённых космических тел это почти треть. Мы могли бы и там людей спасти, — она смотрит вниз, на рисунки в руке, и у Яра что-то болит в груди. Ася с этой болью в лице так похожа на Эл. Да, они слишком разные — Эл более ласковая, чувственная и хрупкая, а Ася более сухая, деловая и занятая. Однако они такие нежные и осторожные, и красивые! И если его спросят, любит ли он Асю, то он честно ответит «да». Не совсем так, как Эл, конечно, не так вдохновлённо, но всё равно очень любит и не хочет, чтобы она грустила! Потянувшись через Сашу, он легко целует гладкую щёку Аси и улыбается. Она краснеет, но кивает в ответ. — Я родилась в семье инженера-конструктора и учительницы литературы. Но, хоть многие и видели во мне тургеневскую барышню, — он точно не знает, что означает сочетание «тургеневская барышня», но оно сказано с таким отвращением, что он сразу понимает, что Ася ею быть точно не хочет, — под стать интеллигентной и спокойной маме, я всю жизнь, сколько себя помню, интересовалась делом отца. Он учил меня всему, что знает, и, когда мне было одиннадцать бортовых лет, мы вместе придумывали дизайн и начинку для «Космического кита», мы очень хотели вместе путешествовать по Вселенной, а папа записывал нужные формулы. Я так хотела помогать в конструировании корабля, что поступила в университет на инженера-конструктора межгалактического транспорта. На втором курсе началась Мировая Война. Отца перевели в военный отдел создавать боевые ракеты, многих моих однокурсников мобилизовали в армию либо помогать ему, либо участвовать в полноценных сражениях космическими пилотами. Нас, девушек, не брали. Угадай, Яр, почему, — Ася пронзительно, сквозь душу, смотрит на него и, не дожидаясь ответа, продолжает говорить. — А всё из-за того, что мы — девушки, — она кривится. — Приблизительно в то же время..., — Ася будто выдавила это. — Мой отец подорвался на мине. Потом и мать тоже. Через полгода университет закрыли и предоставили студентам поступить без экзаменов и вне очереди в другой сразу на третий курс. Но мы основной частью решили заняться кое-чем более интересным — воплощения в жизнь идеи «Космического кита». Мы подняли на уши почти всех своих родственников, даже мой брат-музыкант и его жена, которая сейчас у нас работает психотерапевтом, своей общительностью помогали искать спонсоров. Мы почти не выходили из своих павильонов, и через несколько лет было создано то, что мы с вами можем видеть сейчас, только я ещё доработала кое-что. Вскоре из-за войны наша планета начала умирать, и мы впопыхах собирались, — она качает головой и со всех сил сжимает руку Саши. — Короче, улетели в итоге я, Ирина и Антон, мой брат. Сначала он ходил на поверхность, а я контролировала происходящее. Именно он спас Дашу чуть ли не в момент взрыва Венеры. Она не разговаривала три дня совсем от шока, — он вздрагивает. Разве может такая весёлая и милая Даша тоже грустить? Наверное, такое возможно, ведь она, как и Саша, и Ася, потеряла дом. Тем более, по словам Аси, планета разрушилась прямо у неё на глазах. Он был без сознания, когда Плутон разорвался на кусочки, поэтому никогда не поймёт это чувство, когда видишь момент смерти планеты. — Также он смог спасти четверых с Марса. Но в поясе астероидов по пути к Юпитеру и его спутникам у Антона не выдержало сердце. Отныне и до самого Титана мне помогала Ирина. Чёрт, — Ася прикрывает глаза. Он перебирается через Сашу и садится рядом с ней, а затем кладёт её пахнущую синтетическим шампунем голову себе на плечо. И почему-то ему кажется, что это — самое взрослое, что он когда-либо делал. Инфантильный парень. Депрессивный молодой мужчина. Сильная и умная девушка. Честный разговор. Теперь искать свой путь будет намного легче.