Я помогу тебе жить

      Холод. Холод, что пробирал до самого сердца. Ты едва ощущаешь свои руки, что будто покрылись трещинами. Поначалу ты испытываешь лёгкую бодрость от гуляющего по телу холодного ветра, что остается льдинками на кончиках пальцев. Но со временем возможное счастье и спокойствие от этого улетучивается, и ты уже прибавляешь шаг, всерьёз опасаясь, что если ты не успеешь укрыться в доме — превратишься в кусок льда. Как бы ты не тёр руки, как бы не укутывался — лёд беспощаден. Он будто в насмешку начнет прокалывать ни с чем не сравнимыми иглами твою кожу. Кровь не выступит от подобных "колючих ран", однако же от этого еще больнее.       Повезло тем созданиям, чьи костлявые тела укрыты шерстью. Однако же они так же мёрзнут, пусть и медленнее, не находя спасения от ледяного духа, нередко именуемым «Смертью», отправляясь на покой в холодных, острых сугробах. Их шкуры покрывались сосульками, что только болезненно тянули вниз и так сбившуюся в клочья шерсть. Погибель зверей была долгой и мучительной. Они ощущали, как их конечности промерзали, будто распарываясь от разрезов ножом, но не могли вновь предпринять попытку согреться. А потому они ждали, когда же наступит так медленно и болезненно подступающая смерть, напрасно пытаясь подняться, дабы разогреться.       Но во много раз было болезненнее чувство голода, что охватило весь их маленький мир. От него было не спрятаться, как от холода если сумеешь дойти до другой части Подземелья (что было крайне трудно, ибо стража готова была разорвать в клочья каждого, кто посмеет подойти к границе без искомого Её Величеством человека), и от этого погибали абсолютно все. Безумие охватило всех, изничтожив мораль, понимание да и, по сути, все так необходимые чувства, сопутствующие состраданию.       Вот и сейчас из самой дальней части, из глубины леса, доносится рычание с ужасающим ревом. Два оголодавших монстра вконец потеряли рассудок. Осталось лишь такое заманчивое желание наполнить желудок хоть чем-то. Кора и то была обглодана с деревьев, стволы погрызаны, и вот уже и травоядное готово было вступить в битву с целью достать то, чего он в принципе не сможет получить от своего соперника - мясо. Но его это не волновало. Была лишь пелена перед глазами и навязчивая мысль добыть хоть кусок так необходимой пищи, заполнить ноющую и режущую боль в желудке.       Гифтрот уже не оправдывал свое имя. Все праздничные подарки были разворованы и съедены им самим. Несъедобная гирлянда не утолила голод, однако же была искромсана острыми клыками и проглочена. Оленья шкура, такая пушистая и теплая, плотно облегала скелет, свисая вниз колтунами. Ребра были видны при каждом его вдохе, ноги его дрожали от усталости, пасть раскрыта и из неё капала на снег слюна, которая уже казалась на вкус кислотой из желудка. Перед глазами было мутно, но он не отводил их от увиденной точки. От ноздрей шёл едва заметный пар. Даже этот ранее могучий зверь сейчас был истощён. Желудок, по ощущениям, уже начал переваривать сам себя, и кислота стала проедать мышцы, вот-вот пройдя дальше, оставив зияющую рану на животе. Его рога были покрыты желтизной и корками засохшей крови. Видно, ранее встретил пару жертв. Очистить их он не сумел, ибо окунаться в снег не было ни желания, ведь это означало неимоверный холод с последующим прибытием обморожения, ни сил. Да и к чему? Пусть встречные ему сразу узнают свою участь. И вновь новая жертва была найдена им. От предвкушения рассудок помутился.       Такой же голод преследовал и существо перед ним. По-другому его теперь и не назвать. Лёдошляп, крайне "самовлюбленный", на деле закомплексованный юный монстр, сейчас превратился в страшное создание. Его шляпа теперь была покрыта трещинами. Прекрасная и горячо любимая шляпа, которой он дорожил, была загрязнена, и от былой прозрачной чистоты не осталось и следа. В каждой трещине была видна кровь. Она будто венами оплела его украшение, занесенное снегом. У её хозяина не было времени на то, чтобы привести в порядок ранее значительную деталь. Теперь куда больше внимания уделял он отросткам на локтевых сгибах и спине, что стали его оружием. Его клыки из льда были остры, а светящиеся огнями глаза полыхали желанием. Желанием утолить голод.       Магии у них не осталось. Их тела были истощены, их души более не могли создать даже слабую атаку, а потому бились чем могли. Гифтрот бил копытами, стараясь дотянуться клыками до противника, даже не ощущая, как по боку бежала его же кровь. Боль перекрылась пониманием, что останется лишь один из них. Уже было поздно отступать. От битвы теперь не сбежать. Нужно биться до конца, добившись ещё одного дня жизни. Нет, не жизни. Возможности существовать. Лишь один день, после которого всё повторится вновь. Их схватка казалась вечной. Силы стремительно покидали ослабленные тела, но сдаваться никто из них не желал.       Вскоре лес огласился придушенным, скрипучим рёвом, а после всё затихло. Как видно, один из них не сумел дожить до заката.       Олень тяжело осел на снег. Схватка была суровой, не дающей и мига для осмысления. И лишь потом, когда он потянул клыками на себя ещё дышащее тело, он взревел, поняв, как слеп был. Его враг был изо льда, с легкой примесью магии. Старания оказались напрасными. От замерзшей воды толку не было. Сил для добычи новой жертвы не было, а значит желудок будет всё так же пуст, а раны, глубокие раны на боку, не смогут получить лечение от магии. Он сам обрёк себя на мучительную, голодную смерть. Но уже приготовившись к погибели, закрыв глаза, вдруг услышал хруст снега. Едва уловимый, показавшийся ему громким из-за резкой боли в голове. Он поначалу думал, что показалось, но услышал голос: — Не волнуйся. Сейчас я прекращу твои мучения.       Тяжело вздымались бока. Сердце заколотилось, с гулким звуком отбивая ритм о ребра. Он знал этот голос. Но даже погибая, он не хотел быть съеденным. Чёрт возьми, он сражался за еду, и его же после и съедят?!       Монстр положил руку на его бок, погладив, удержав, когда Гифтрот попытался встать на дрожащие израненные ноги. На голову положили ладонь, прижались лбом к его боку, как бы прося прощения за то, что участь проигравшего достанется только победившему, что чудовище поймало его. А после последовали самые страшные мгновения бездействия. Тихо прошептав слова упокоения, обещая, что его будет ждать иная, лучшая, но загробная жизнь, уронив пару слёз на шерсть, отодвинулся. Ни единого звука, который описывают как визг ветра от топора он не услышал. Лишь ощутил жуткую секундную боль, за которую успел понять, что теперь уж он не сможет увидеть тех прекрасных времен, что были до восхождения королевы.        Кровь окропила землю, быстро впитываясь в снег, причудливыми узорами расплываясь. Голова умерщвленного тела была чуть в стороне. Глаза с ужасом были распахнуты, выражая крайнюю боль. Бока больше не вздымутся. Больше тот не будет ощущать холод и голод. Тело ещё несколько секунд дёргалось в крепкой хватке, переживая остатки нервных судорог, и в последний раз обмякло.        Палач сжимал в руках топор, находясь возле туши всего несколько мгновений. Времени на большую жалость у него уже не было. Совсем скоро жуткие псы-стражники учуят запах пьянящей крови и свежей плоти. Он осел на колени, принявшись срубать с постепенно деревенеющего тела, утратившего крохи тепла, куски мяса. Топор дробил кости, мастерски попадая по хрящам. Было и у него время попрактиковаться, обучившись этому делу. Голод он также ощущал. Хотя, впрочем, он бы не старался так лишь для себя.       Вот уже одна нога была отделена, вот вторая. Но на третьей услышал он вой издалека. — Почуяли, собаки — то ли выругался, то ли уточнил для себя монстр, торопливо схватив добытое за копыта, потянув к себе, оставив после алый след, и скрылся меж деревьев.       Стражники появились спустя несколько мгновений. Это были уже совсем одичавшие монстры, передвигающиеся на всех четырех лапах. Они с жадностью накинулись на лежащую тушу, разрывая по-дикому мясо, даже не пережевывая куски, изредка рыча друг на друга, ревниво прижавшись носами к еде, стараясь урвать как можно больше, ведя себя будто дикие звери. Их клыки пережёвывали кости, хрящи и ткани, обращая всё в кашицу. Сейчас, перемазанные кровью, они напоминали чудовищ из сказок. Но кто же их осудит, коль все в подобные мгновения ведут себя дико? Куда важнее им желудок чем рассудок.       Скелет в это время был уже дома. Душа бешено колотилась, а рука нервно впилась в плоть, оттягивая шерсть. От того, что он потратил драгоценную магию на телепортацию, с достаточно большим уловом кружилась голова. Но долго он не стоял на месте. Потянув обрубки за собой, он водрузил их на стол, отойдя, давая полюбоваться на добытое (впрочем, не чувствуя себя от этого в порядке, так как навязчивые мысли о том, что это чудовищно, после каждой охоты сдавливали его), но больше не смея мешать. Кухня — маленькое королевство его брата, в которое он вмешиваться не сколько не мог, сколько не желал, позволяя творить тому, ради которого и были все старания.       Папирус, его брат, помогал ему лишь своим присутствием. По правде, если бы не он, Санс давно бы наложил на себя руки, не видя смысла в том, чтобы держаться в разрушенном мирке, из которого не будет спасения. Он стал ему якорем, держащим на плаву. Обычно, когда говорят, что если помогают жить, сравнивают причину жить с чем угодно, кроме тяжелого якоря, по типу шарика или солнца. Но именно так он себе это и представлял. Якорь помогает не уплывать. Даёт понять, что есть ради чего существовать, утягивая за собой вперёд, позволяя сохранить самообладание, возвращая трезвый ум.       Когда Папирус был ещё мал, Санс сшил ему костюм. Длинный шарф, концы которого развевались на ветру, создавали плащ как у любимого супергероя в фильме или комиксе. И его брат хотел стать героем. И он мог им стать для всех, скупая всё для обучения, проводя как можно больше времени с ним на тренировке. Вот только жаль, что его наставница так и не решилась развивать в нём силу и талант, отмахиваясь его простодушностью и "слишком большим духом пацифиста" . Но разве она не такая же? Ведь и она сама когда-то не хотела убивать никого… Взять хоть в пример человека, с которым после сдружилась. С этим отродьем.       Отродье. По-другому монстры и не называли это существо. Человек прошёл весь путь, убив их короля, раздав всем монстрам ложные надежды, бессердечно разбив их, и… Исчезнув, оставив за собой новых друзей и развернув жестокую войну. Его ждали. Но год сменялся годом, а после уж и не осталось шанса мечтать. Человека начали проклинать, не пытаясь понять одну простую истину...       После смерти Азгора на трон взошла его теперь уже вдова — Ториэль. Но она, будучи непозволительно (в их случае) добросердечной, издала новый указ: «-Каждый человек, что попадет сюда, должен быть… Проведен до замка в целости и сохранности дабы уйти домой». Конечно же, после этого она не пробыла и трех дней на троне. Разъяренная стража во главе с Андайн напала на королеву, заставив отступить, вновь заперев в Руинах. Монстры были кровожадны, сшибая всех, кто посмел встать на их пути, поддеривающих изгнанную, не желавших расстаться с дарящей надежду самим построить своё счастье королеву. Весь путь до трона у главы королевской гвардии был окроплен кровью. Её доспехи пропитались ею, её улыбка теперь выражала кровожадность, её глаза стали будто звериными, с алым проблеском.       Андайн, сев на трон, мгновенно издала указ о том, что каждого человека, попавшего сюда, должны убить как можно мучительнее. Ей же нужно было преподнести их головы и душу. Кто не сделал бы этого — был бы убит невероятно преданными стражами.       При её правлении стало куда холоднее. Ядро едва работало, а после и вовсе прекратило проявлять признаки активности, создав аномальную погоду. Но голод убивал всех жителей быстрее чем холод в Сноудине, чем невыносимый жар, превративший Хотлэнд в пустыню с рассыпающимися камнями и Водопадье в одно огромное озеро, вышедшее из берегов. Из-за отсутствия энергии от ядра не было и шанса вырастить что-то, дабы приготовить еды. Даже человеческий мусор больше не лежал грудами на земле. Что же касалось дворца — о том, как там было, никто не знал. Никто не смел приходить к королеве без человеческой головы и души, а значит и спросить "что нам делать?" не сумели бы.       Впрочем, иногда к ней пытались дойти вконец обессилившие монстры с мольбами смиловаться, но были отосланы, так и не сумев дойти до тиранши. Хотя Санс знал, что мольбы та все равно не услышит, даже если скажешь ей это в лицо. На себе, так сказать, ощутил то, как изменилась его подруга. Конечно же, брату он об этом не рассказал.       Папирус оставался в неведении ещё очень долго. Мясо он думал, что брат так же покупал, что тот стал сам ходить за продуктами отнюдь не из-за того, что решил побороть присущую ему лень, что Андайн он не видит не из-за загруженности обязанностями королевы, а от желания старшего брата защитить его, что брат не позволяет ему выйти на улицу одному не из-за того, что хочет гулять с ним, даже перестав ходить к Гриллби (банально из-за закрытия заведения). И он бы продолжал верить, что их жизнь осталась прежней, если бы не один случай, за который отплатил сполна.

***

      Одним утром Папирус решил сам навестить свою «загруженную» подругу. Даже кость вновь завернул в алую ленту куда более прилежно, а новая порция спагетти была разогрета до болезненного жара. Поднявшись наверх, к дальней части деревни, к краю их острова, он не увидел Лодочника. Странно, ведь он всегда умудрялся быть там, где его ждут. Но на сей раз Папирус простоял там пять минут, а его все ещё не было. Тогда он подошёл к границе с Водопадьем, посчитав, что прогуляться тоже не мешает, впервые не увидев тумана. Туман, как он помнил, был всегда. Он насторожился, но тут же успокоил себя тем, что вечно бросающий в воду лёд монстр решил взять отпуск. Крайне наивно. Впрочем, он не знал принцип работы Ядра и того, что пес делает это не от скуки.       Лишь когда он дошёл до моста из цветов, понял, что земля под его ногами до сих пор покрыта снегом. Хруст тонкого слоя снега сменялся хлюпами воды и треском льда лишь у деревушки Темми. Тогда он и осознал, что…       Было тихо.       Эхо-цветы не произносили вновь мечты приходящих сюда, пронося тихий шепот до самой границы. Больше не бежала клокочущая вода с сопровождением шороха человеческого мусора, а с каждым шагом он видел всё хуже. Каменные коридоры всегда освещали цветы, но теперь их не было. Были вырваны все, что произносили хоть слово о мечте и поверхности. Мрак пугающе плотной стеной стоял у него на пути. Он был будто живой. Вот, видно, как тот черными лучами охватывает всё больше пространства. Вот он медленной, хищной поступью приближается к нему. Но скелет лишь сжал руку в кулак. Он будущий член королевской гвардии, и тьма ему не помеха! Подняв выше тарелку с угощением, выпрямив спину, упрямо смотря вперед, сделал шаг.       Тьма была непроглядной. С каждым шагом ему казалось, что он на деле ходит кругами. Для этого он водил ладонью по каменным сводам, стараясь шагать как можно громче, дабы скрасить эту тишину. С каждой минутой он приближался к границе с Жаркоземьем. И когда он вновь сделал шаг, поскользнулся. Нога съехала по влажной траве, а поскольку не за что было ухватиться, Папирус упал на землю. И тут же ощутил, как вода обволокла его по ребра. Поначалу не поняв, в чем дело, он запаниковал, молотя ногами, пытаясь избавиться от невидимого врага, инстинктивно схватившись за землю позади, пытаясь подтянуться. С первого раза не вышло. Грязь не могла удержать его вес, клочьями оставаясь в ладонях. Молотя ногами, скелет сумел перебороть страх, подумав и за долю секунды создав под собой кости. Оперевшись на одну ногой, он сумел оттолкнуться и выползти на клочок суши. Смотря перед собой, он переводил дыхание, всё так же зарываясь пальцами в почву.       До сих пор везение было на его стороне. Он прошёл почти весь путь по тому единственному клочку земли на краю тропинки. Остальное же было залито водой. Эхо цветы смыты, фонари скрыты под темной водой. Всё Водопадье превратилось в одно большое озеро.       Дела в Жаркоземье обстояли не лучше. Каменные глыбы обрушились в песок, от земли шёл сильный жар, а подошва на его сапогах начала сгорать. Понял он это лишь когда почувствовал слабую боль. Сгоревший кусок ткани прилип к костям. Запаниковав, страж поспешил к лаборатории, передвигаясь большими прыжками. Добежав к лаборатории, он забарабанил в привычной манере по дверям. Обычно после этого можно было услышать грохот, торопливые, неуклюжие шаги и на пороге появлялась вечно заикающаяся от смущения учёная. Но сколько бы не улыбался он сейчас и как бы громко не стучал, ответа так и не раздалось. Вконец Папирус начал стучать уже ногами, выбив этим железную дверь.       Первое, что он увидел — это тьму. В комнате было темно до такой степени, что сперва подумал, будто это просто черная ткань на входе. Но вскоре, когда он зашёл и пригляделся, увидел красную мигающую кнопку. Подойдя к ней, он поднял в руки прямоугольную машину. На разбитом экране было выведено: «Тревога, дисбаланс ядра. Полное обесточивание через…». Конечно же, последние цифры и были на том месте, где сияла огромная трещина. Но ведь учёная не могла позволить такого! «Что же произошло?». Отчего-то в душе появился страх.       У многих же бывал такой случай, когда ты неожиданно начинаешь чувствовать сильный страх. Ты не понимаешь, что послужило причиной его появления, поскольку ты можешь стоять на пустынной улице или в помещении, в которое заходил довольно часто, которое было проверенно. Ты стоишь, не в силах сделать и шагу, а сердце в груди бьется бешено, будто у кролика. Сил хватает лишь на то, чтобы развернуться и на дрожащих ногах поспешить обратно, откуда ты пришёл.       Но пусть Папирусу и было страшно от чего-то, он не отступил. Дойдя почти до конца темной лаборатории, зажёг свет. Тот несколько раз замигал, а потом со звоном разбившегося стекла от лампочки погас. — Альфис! У тебя экран мигает! Что-то случилось? — В ответ ничего. Его голос отразился эхом от стен — Тебе помочь? — Полная тишина — Альфис?       Из лаборатории он вышел подавленным. Вызвав одну из своих сияющих фонарями атак (о которых отчего-то забыл в Водопадье), он увидел полный разгром. Обычно сложенные в аккуратную кучу тарелки от лапши быстрого приготовления были рассыпаны по полу. Пакет с собачьей едой разорван и кусочки пластика были по всему полу. Холодильник перевернут и проткнут чем-то. Это он понял по дыре в дверце размером с кулак. Это навело его мысль о копьях наставницы. Но как эта мысль пришла, так и ушла, когда он увидел тела.       Тела изуродованных монстров рядом с местом, где раньше был пакет с едой. Тела тощие, с обвисшими клоками шерсти и слипшихся перьев. Они все выглядели такими измученными, ибо еды не было, а выйти из Лаборатории не вышло, что обрекло их на жуткую смерть от голода. Их многочисленные пасти были раскрыты, и в них ползало нечто. Белые опарыши просачивались через их сгнившую плоть, выползая из глаз, из носа и рта, добавляя ужас этой картине, что разрушила детский разум скелета. Он пулей вылетел оттуда, закрывая рот ладонью, но это не убрало ощущения того, что и у него будто в горле ползали отвратные черви.       Лифт работал неисправно. Он несколько раз даже зависнул, и скелет с опаской думал о том, что сейчас полетит вниз. Но, к его облегчению, раздался тихий писк, оповещающий о прибытии. Двери со скрежетом раскрылись. Вновь жара окружила его. Забежав в отель так обожаемого Меттатона, не оглядываясь, влетел в следующий лифт. Быть может, это сделал он не зря. Ибо увидев он то, что его кумир делал, не сумел бы больше с упоением ждать новый выпуск (на деле старый, просто записанный его братом).       Во дворец он вбежал, преодолев длинные коридоры старого дома Азгора, увидев, как там стало пыльно. Душа всё ещё колотилась от увиденного ужаса, и от этого на глаза готовы были навернуться слезы. Неужели Андайн не знает, что с их учёной приключилось нечто ужасное? Что во всём Подземелье творится что-то действительно плохое? Но минуя длинные коридоры, так и не сумел попасть во дворец.       Санс знал, что их зазнавшаяся подруга, теперь уже королева, слепа и жестока. Он видел, как монстры превращаются в чудовищ, как не сумевшие дожить до рождества детишки и жители преклонного возраста просто падали на землю от холода или от ран чьих-то клыков. Но он не мог им помочь. Обычно, к тому времени, как кто-то их найдет, они уже оказывались мертвы. Он ощущал, как голод берет вверх над их разумами, утягивая в бездну, в самую пучину безумия. Но только после того, как вернулся домой, застав брата, осознал, насколько та изменилась.       Андайн, может, недолюбливала его. Возможно, было за что. Но в его брате души не чаяла. Она была как неудержимая до разрушений энергичная старшая сестра, утягивающая ученика во все свои эксперименты и проделки. И Папирус охотно шёл за ней, иногда играя роль разума своей наставницы, но если и делал то, что считал небезопасным, то только от желания показать, что он прилежный ученик. Что он уже легко осилил готовку и головоломки. Даже собственные путаницы придумал и установил! Однако, Папирус и не упрашивал её заняться настоящими тренировками, отвлекаясь на зачастую горящие спагетти. Санс же только шутил, понимая, что Андайн не пускает младшего на тренировку от того, что печется о нём. Конечно, меньше, чем скелет, но всё же по-своему, со всей отдачей и упорством. И это было забавно. По правде, Санс даже поначалу беспокоился, что девушка отвлечёт всё внимание младшего к себе. Но они были друзьями. Хотя… Их всех можно было назвать семьей. Одной большой семьей.       Однако же все мысли о семье рассеялись, стоило ему подняться в комнату братца и сдернуть с сжавшегося в комочек одеяло…

***

— Привет, Санс — поприветствовали его. Скелет с окровавленной, полной поломанных зубов челюстью улыбался ему. Всё так же привычно широко, заразительно. — Здоров — водрузив на стол добычу, скелет тут же приготовился слушать замечания о запачканном кровью столе, беззлобно фыркнув.       Его брат, к счастью, не сильно изменился в некоторых вещах. И, честно, Санс боялся его порядка психического состояния. Узнав о том, что они едят других монстров, младший никак не отреагировал. Лишь усмехнулся (что не особо различалось в вынужденном оскале), и он вновь развернулся к плите, варя свои спагетти, проронив что-то на подобии: «я знаю. Времена меняются». И скелет понимал, что это не нормально. Но что он уже мог поделать? Его брат всё так же строит головоломки, всё так же готовит любимое блюдо, всё так же просит сказку на ночь и ждёт рождественского чуда. И поэтому старший довольствуется малым, стараясь сделать так, чтобы брат всегда жил в достатке и сохранял хотя бы крохи разума. И если раньше это касалось обучения (в частности — книги и материалы для брони), то теперь он особо заботился о том, чтобы у того был достаток магии. А для этого нужно есть куда чаще раза в четыре дня. И Санс искренне старается всё добыть.       Они пробовали выращивать что-то. Но это не удалось. Банально оттого, что растениям был нужен свет, которого у них нет. После они перешли почти на мясо, разве что изредка удавалось найти корешок или лист. Многие елки были ощипаны ими, да разве прокормиться обоим на этом?       Почти всегда находясь в магическом истощении, Санс всё так же продолжал улыбаться и шутить, дабы расшевелить своего брата. И это работало. Такие мелочи поддерживали хоть какой-то огонек надежды, огонёк, который не должен погаснуть, дабы они не стали такими же одуревшими существами.       В их дом часто пытались пробраться. Ломая двери и окна поначалу, они встречали стену из костей, что выносила незваных гостей. Наутро после одного не особо приятного происшествия братья заколотили двери и окна. Выбирались с помощью телепортации старшего, что было куда безопаснее. Кто знает — вдруг на пороге их вновь поджидает некто с тесаком. Хотя с тем «некто» Санс уже успел познакомиться, забрав трофей — тесак, с которым никогда не расставался. Когда они оказывались в другом месте, Папирус привычно шёл делать головоломки, а скелет усаживался за свой пост, пытаясь поспать как в старые добрые времена. Разве что он спал чутко, реагируя на каждый шорох, стараясь находиться недалеко от брата.       А однажды вновь произошло чудо — в Подземелье упал ещё один человек.       Дрожащая от холода худая девочка в сиреневом, грязном, разодранном платье. Её волосы прикрывали плечи, а моляще сведенные брови в мгновение разозлили скелета. Она только попала сюда и уже надеялась на чудо и спасение, уже напугана и ждёт когда прогонят злых чудовищ с пути лишь из-за её милого вида? Что её согреют и накормят, доведут до границы чтобы она попала домой? Наглая девчонка. Стоило ей пройти рядом с постом - была схвачена так крепко, что остались кровавые полосы от ярости на белой коже предплечья. О, да, он не хотел спасать очередного человека. Но он пожалеет её. Его милосердие конкретно к этой девочке проявится в том, что она погибнет без страданий.       Осев на посиневшие ноги, встав на колени, она, быть может, уставилась на него молящими напуганными глазками. Хотя куда смотреть телу, когда голова была накручена за волосы на его руку, с широко раскрытыми глазами уставившись вдаль. Усмехнувшись, скелет уже приготовился собрать плоть для еды, конечно же, даже не пожелав отдать псевдо-королеве мясо. Ведь сколько всего можно обглодать с головы, которую та требует.       Но вновь произошло немыслимое. Тело исчезло из его руки, он всё также лежал на посту, и даже крови не было на земле! «Как? И она с перезапуском…»       Конечно же, эта особа вновь появлялась. Она несколько раз упрямо подходила к нему, пробуя отказаться от хот-дога и один раз согласилась. Право, она не думала о том, что сама может стать главным ингредиентом. Но вот после очередного «сброса» та не явилась. Сперва скелет обрадовался, поскольку ловля мелкой, что каждый раз исчезает - пустая трата сил и времени, но тут же вспомнил одну крайне важную деталь.        На пути человека был его брат.       На счастье, всё разрешилось. Разве что пришлось терпеть нищую девчонку, изо всех сил стараясь не сорваться и не прикончить её. У его брата появилась мышь для испытания ловушек, так почему бы не воспользоваться шансом? Мышка. Никто более. Закуска, которую сначала погоняют по дому, а потом безжалостно раздерут в клочья.       Но вскоре, когда она вернулась уже юбилейный тридцатый раз (удивительно то, что после того, как его брат хватал человека, всё тут же исчезало. Лишь успевал он завершить восторженный вскрик о том, что игра началась — и вот Санс снова на посту, стучит самыми кончиками пальцев по забрызганной кровью доске) - а та уже, не помня ничего, возвращалась к ним. И, по случаю круглой даты, он начал отвечать ей. Та неизвестно откуда знала о Андайн и о Альфис (один раз и о Гастере спросила, за что мгновенно поплатилась. Ну, хотя бы после она не пробовала начать разговор о нем. Папирус тогда злился, ещё некоторое время причитая о том, что тот вновь убил человека в нечестном бою), без особого ужаса вновь и вновь приближалась к нему, бегая босыми ногами по снегу. И это стало привычным. Он уже улыбался ей чаще своей широкой ухмылкой, с хитринкой отвечая на вопросы (и как она не устала их по кругу задавать? Ах да... Память стирает полностью каждый раз), не выпуская с поляны, пока брат не дочертит головоломку и не отложит ветку, строя стены из костей. Да ведь и идти ей некуда — впереди был обрыв. Но учитывая то, что малая упрямо шла вперед — она бы не заметила этого. А кто знает, может, она после и не вернулась бы? Нет, такое развлечение он упускать не желал. Видеть улыбку на лице брата стоит его терпения и продолжения спектакля.       Ализа. Та девочка, новая жертва, запертая здесь, была и не из бедной семьи, у неё были друзья и, вроде как, любящие родители. Но судя по тому, что малая гуляла одна — о ней не так уж и пеклись. Может, раздражала родителей, и те сказали ей прогуляться до горы, желательно спрыгнув? Она выглядела достаточно жалко для любимой малышки. Но девочка смолчала, не сказав ничего, лишь сложив руки в так надоевший ему жест молящихся. А после это стало привычным. Он всё так же при любой её опрометчивой попытке пройти мимо поста отрубал ей голову, она всё так же продолжала нахваливать спагетти, он всё так же видел эмоционального брата. Лицо того больше не напоминало лист бумаги с двумя дырками и вывихнутой челюстью, и даже выражение в голосе стало таким же ярким, каким было до кошмарного времени. На время безумие, что охватило младшего, будто уходило. Но бывали случаи, когда она приходила раньше или же, наоборот, позже, неизвестно где блуждая. И всё, откуда она… — Брат — вдруг щелкнули перед его переносицей, и Санс, едва не подскочив, поднял расфокусированный взгляд вверх, на зовущего. Его брат, вероятно, выглядел обеспокоенным. Трудно понять это по его лицу. А голос был ровен почти всегда, кроме моментов, когда он был действительно восторжен или же шуточно ругал его за каламбуры. Но сейчас голос был ровен. Пугающе ровен. — Да, бро? — пытаясь придать голосу былую твёрдость, он судорожно пытался вспомнить, о чем говорил его брат до тех пор, пока он не уснул. Но тут же расслабился, приготовившись услышать шуточную тираду, ухмыльнувшись. — Костяшки! — Ожидаемо всплеснул тот руками. Надо же, сам только что скаламбурил — я говорю о том, что сегодня видел странного скелета! — Странного скелета? — Не зная, к чему лучше цепляться, спросил он обо всем. О том, что кто-то странный, им рассуждать не было смысла. Сами тоже не как обычные монстры, которые были раньше. Но скелет… Неужто тот старик посмел вернуться? Нет, Гастер не мог сюда попасть как бы не хотел. Мышка должна выйти из-за двери только завтра, другие люди не падали, так что пока не должно быть никаких сюрпризов. — Санс! Не повторяй мои слова! — тот скрестил руки на груди. В одном кулаке он сжимал вилку с капающей водой. Видно, готовка идёт полным ходом. — Окей бро. Где же? — скрывая за тянущейся фразой зарождающийся страх и жажду мести, он лениво, насколько мог медленно, поднялся со стула, встряхнув по очереди каждой ногой. Видимо, помимо мясных рулетов и спагетти, сегодня они будут делать бульон из костей.

***

      Лениво переставляя ноги, скелет бесшумно шел вперед. Взрыхляя снег, огромными прыжками подбирался к мосту, где впервые встретил Фриск.       Фриск. Довольно забавное дитя. Дрожащее от холода, оно с решимостью шло вперед, держа перед собой палку. Её душа была алой. Как раз такая, какая ещё не попадалась королю. Ведь в их земли приходило куда больше людей, чем было гробов в комнатке Азгора. Но нужны души разного вида. Иначе если они соберут две зеленых или две фиалковые души — те просто сольются. Магия почти не прибавляется. Лишь на жалкие единицы, которых не хватит для открытия барьера. А потому, так сказать, «лишние» отдавались королевской учёной, которая пыталась создать другой вид души искусственным путём.       Дитя можно понять. Запертое силой, оно пыталось уйти. И каждый монстр сражался с ней. Каждый раз она погибала. А сколько раз был небольшой перезапуск во время её ходьбы в отеле? Трудно сосчитать (он даже, устав от двадцатого перемещения к лавке, некоторых наемников отвлёк и увёл, и вместо двух дитя сражалось с одним монстром). И король, который не желал идти на мировую, который также убивал вновь и вновь. Понятно, отчего человек не желает возвращаться к ним и делать сброс. Ведь тогда вновь придётся все это пережить, вновь придётся всех добродушно прощать и просить прощения за малейшую рану, которую Фриск нанесла. Нервы у всех бы сдали. А ведь она никого не убила. Сбегала, щадила, но не убивала. И даже после пощады некоторые монстры не отставали и снова рвались в бой с уставшей малышкой.       И после сломанного барьера к ним падали люди, но так и не доживали. Все имели душу уже имеющихся расцветок, а потому королеве не были нужны. Их разрывали на части и уносили, сжирая где ни попадя. За неделю до прихода Ализы скелет лично зарубил человека с душой застенчивости. Глупое дитя. А как его брат злился оттого, что не показал человеку свои ловушки. И именно из-за его обиды он не убивал при нем мышку.       Санс усмехнулся. Он в последнее время все чаще стал вспоминать прошлое, размышляя обо всём. И сейчас он боялся, что один из монстров, призраков из кошмаров, вновь появится перед ним. Пройдя к мосту, он действительно увидел одиноко стоящую фигуру в чёрном. Приготовил тесак, оскалившись. — Ну здравствуй, Хоррор.