Месяц

Эдди не помнит, как он потратил на десятиминутную дорогу больше часа. Честно. Всё так перемешивается и смазывается перед глазами, что хочется просто зажмуриться и исчезнуть. Мысли в голове бьют стальным набатом, мечутся и мечутся, никак не могут прийти к одному простому заключению. На душе паршиво. Настолько паршиво, что в горле давит, а парень, едва ли разбирая дорогу под ногами, даже не замечает, как дыхание снова срывается. Забывает даже про пресловутые вдохи и выдохи; кажется, забывает совсем обо всём. Потому что паника, холодная и липкая, но резкая, как вспышка молнии в ночном небе, проскальзывает по телу, отдаваясь дрожью в пальцах рук. Снова что-то мешает вдохнуть до такой боли, что глаза начинают слезиться. От одной только мысли о том, что он, возможно, и хотел бы, чтобы отец умер, начинает тошнить. В горле скручивается прогорклый ком, который то и дело норовит подняться выше и раствориться в слёзы. Каспбрак в полнейшем тумане приходит домой. Понимает это только тогда, когда захлопывает за собой дверь и прислоняется к ней же спиной. Вдыхает глубоко-глубоко. Если и есть в жизни и сознании человека какая-то определённая точка невозврата, когда ты решительно осознаёшь, что начинаешь ехать крышей, то вот она. Приступ паники, едва балансирующий на грани того, чтобы разрастись по лёгким, заразить всё тело, бьёт в такт частому пульсу. Эдди смотрит на собственные ладони. Сжимает в кулак и снова разжимает, просто для того, чтобы дать себе отчёт: он ещё здесь; всё, что происходит – реально. Собственный дом, в котором школьник не был несколько дней, кажется настолько чужим, что Эдс очень отчётливо понимает: ему здесь не место. Внутри никого, он один, и весь мир сжимается до одной лишь комнаты. И кажется, что выйди ты обратно за дверь, то сразу же растворишься, перестанешь существовать. Надо выпить воды. Так будет легче. Это часто ему помогало, когда панические атаки наваливались с такой силой, что аж сбивали с ног. Это поможет и сейчас. Не может не помочь. Эдвард сам себе отрывисто кивает, мелко шагая на кухню; воду в стакан он наливает дрожащими руками. В ушах стоит размеренный и глухой шум, перебивающий и спутывающий все мысли. «Может, оно и к лучшему, что он умер». «Он мёртв. И прими факт, что ты даже рад этому, в самом деле». Нет. Нет-нет-нет, да быть такого не может. Эдди было всего восемь, и отец сильно болел. Каспбрак ни коим образом не связан с этой ситуацией, черт, да он никак не мог хотеть, чтобы это произошло! Вот только за рёбрами пульсирующий ком сжимается крепче. Цепляется и давит; разрывается от чувства и осознания, что Эдс сам себе сейчас врёт. Так откровенно и бессовестно, что к горлу снова подступает удушливая тошнота. Развернувшись, парень облокачивается о раковину. Стакан с водой, дрожа, подносит ко рту; глаза стеклянные, как будто Эдди находится в трансе, а взгляд, пустой и размытый, направлен в одну точку. Отсюда, с кухни, хорошо виден проём в родительскую комнату: старый царапанный паркет, тумбочка, самый край кровати. Образы сами вспыхивают в голове. Эдди для этого даже напрягаться не приходится. Парень лишь губу закусывает, когда мигрень стальным ударом проходится по вискам, заставляя крупно вздрогнуть. — Если что, то сразу звони. – Твердила Соня восьмилетнему Каспбраку, когда отец уже вторую неделю отлёживался и не шёл на поправку. — Все таблетки стоят на тумбочке, напоминай отцу пить их каждые два часа, договорились? — Мать смотрела обеспокоенно и грустно. Старшему Каспбраку нездоровилось очень сильно. И, пожалуй, Соня снова вызовет врача на дом, если к завтрашнему дню мужу не станет лучше. Но время близилось к вечеру, а у миссис Каспбрак ночная смена. Недавние долги по счетам и письма из банка, как ни крути, а всё же заставляют женщину, скрипя зубами, уйти, надеясь, что маленькому Эдди хватит сил позаботиться об отце. В конце концов, даже для своих восьми лет, он уже был крайне смышлёным мальчиком. Может, даже слишком. Каспбрак как будто наблюдает за маленьким собой со стороны. Размыто и туманно, но он отлично помнит те ощущения и чувства, которые залезали ему под кожу каждый раз, когда отец лишний раз бросал на него суровый взгляд. До чего же он был упёртый, что даже лёжа в постели, никак не мог расслабиться и перестать причитать. Не мог перестать вызывать у Эдди целый ворох опасений с каждым его шагом, с каждым вдохом. Не мог просто быть отцом. Прошло не больше часа с тех пор, как Соня вышла за порог дома. Маленький Эдди, затаившийся на кухне, смотрящий на отца с того же самого места, где стоит сейчас Эдди нынешний, нервно поджимал губы. Смотрел внимательно; выслеживал, когда же старший Каспбрак уснёт. И когда же тот уснул, хриплыми вздохами и кашлем вызывая у мальчика нервную дрожь, Эд на носках пробрался в его комнату. Каспбрак закрывает глаза. Мотает головой и пытается сделать так, чтобы дурацкое воспоминание исчезло, растворилось. Чтобы оно перестало мелькать перед глазами, напоминая о том, что он сделал. Что он натворил. Но оно не исчезает. Не девается никуда, как злая насмешка, становится ярче и громче. Как будто это было только вчера, а не целых десять лет назад. И Эдди не знает, как долго он протянет с этим воспоминанием. Оно как любимый шарф, затянувшийся на шее узлом, на котором ты однажды повесишься. Восьмилетний Эдди с двумя баночками таблеток прошуршал на кухню, едва не споткнувшись о порог. Пульс зашкаливал и бил по вискам; сердце разгоняло кровь по венам, и маленький Эдс, аккуратно поставив таблетки на стол, тут же схватился за стул. Пододвинул его к столешницам так, чтобы достать до полок над ними. И он достал. — Прекрати-прекрати-прекрати – шепчет себе под нос Каспбрак из настоящего, заглядывая в глаза прошлому себе. — Это какой-то… бред, боже… Ты не делал этого. Не делал. — Он выдыхает и с последующим громким вдохом получается лишь рваный всхлип. Глаза щиплет, и Эдди закусывает нижнюю губу, но слёзы всё равно текут по бескровным щекам. Руки дрожат, а дыхание сбивается окончательно. Восьмилетний Эдди был достаточно смышлёный для того, чтобы пересыпать в банку с отцовскими лекарствами, которые ему прописал вызванный на дом врач, какие-то мамины витамины. Мать всё равно закупала их пачками и каждый раз забывала о них, оставляя пылиться на верхней полке. Соня говорила, что это просто бронхит. Отец говорил, что он встанет на ноги уже через пару дней. Врач сказал, что если старший Каспбрак будет регулярно принимать лекарства, то, что ж, так и будет. Но этого не было. Неэффективное лечение. Пневмония. Реанимация. Смерть. Каспбрак с силой сжимает стакан с водой, но тот, выскользнув, лишь падает на пол. Разбивается; гулкое эхо отдаётся от стен; разлитая вода быстро впитывается в ковёр на полу. Не те лекарства. Отсутствие лечения. Смерть. Эдди крепко прижимает ладони к глазам, пытаясь запихать горячие слёзы обратно. Смерть. Нервный срыв Сони. Несколько лет депрессии матери. Парень, прислоняясь спиной к столешнице, скатывается к полу. Стискивает зубы так, что челюсть начинает ныть от напряжения и боли. Всё вокруг как будто пустеет, замирает. А внутри, за рёбрами, взрывается сверхновая. Смерть. Годы на грани банкротства. Материнская гиперопека. И всё, чёрт возьми, крутится вокруг одной-единственной мысли: ты его убил, Эдди. Может, ты и не хотел именно этого. Может, ты не знал, что это приведёт к таким плачевным последствиям. Но оно привело. Привело, блядь, твоими собственными руками. И Каспбрак давится этой мыслью, отчётливо и ясно понимая: у него сдают нервы. Совсем. Окончательно, без тормозов. Так, что аж перед глазами темнеет. И это довольно странно: осознанно понимать, что ты сходишь с ума; что ты всё; ты дошёл до финиша; ты больше не м о ж е ш ь. Слёзы катятся без остановки, плечи дрожат из-за рваных сдавленных всхлипов, и Эдди чувствует, что он не может вдохнуть. Что чёртова паника вяжет его по рукам и ногам; что рёбра хрустят от напряжённых попыток просто дышать. Рука, на которую парень облокачивается, случайно скользит по полу. Задевает осколки разбитого стакана; стекло колко и резко врезается в ладонь и запястья. Острая боль тут же вспыхивает и пульсирует, и Каспбрак старается сфокусироваться на ней. Кровь, скатываясь крупными каплями по бледной коже, остаётся на ковре грязными багровыми разводами. Комната перед глазами кружится. Был ли восьмилетний Эдди доволен тем, что он натворил? Боже правый, Каспбрак надеется, что нет. Надеется теми последними остатками разумного, что в нём вообще остались. Помощь. Нужна помощь. Срочно. Потому что все тело скручивает, потому что того и гляди хочется свалиться в обморок, потому что Эдди кажется, что если не п о п р о с и т ь, то случится нечто плохое. Тянется к телефону на столе, нашарив его буквально на ощупь. Ричи, лёжа на кровати, пялится в потолок уже почти полтора часа. Пытается уснуть, то и дело переворачиваясь с бока на бок. И, то ли потому что время едва переваливает за восемь вечера, то ли потому что голова нагружена так, что того и гляди, норовит взорваться к хренам, даже задремать не выходит. Стоит закрыть глаза, как тут же в голове вспыхивает весь сегодняшний вечер. Как тут же появляется Эдди. Как тут же Ричи видит на его лице растерянную злость на целый мир вокруг. Тозиер и сам злится. Только вот, не может понять даже на кого: на Эдди? На Одри? На семью? На весь этот чёртов вечер? Или всё-таки на себя? Не то чтобы ответ стоит долгого поиска, Ричи и так его знает, вот только поделать с этим ничего не может. Лишь отворачивается к стенке, громко и протяжно вздыхая. И никакие варианты решения всех этих проблем не приходят на ум. И не хотят приходить. Всё, чего ему хочется – это уснуть. Уснуть так, чтобы проспать ещё добрых лет десять. Вот только сон не идёт, а в голову лезут только мрак и пустота. Размеренный стук в дверь комнаты заставляет школьника съежиться. Но с кровати Ричи не встаёт. Не поворачивается даже, только кидает глухое «открыто», когда из-за проёма высовывается курчавая голова Амелии. В тёмной комнате из-за лампы за дверью, её лица не разглядеть, так что Тозиер даже и не пытается предугадать, зачем кузине понадобилось врываться к нему прямо сейчас. Только закрывает глаза, тихо выдыхая через нос. — Ты спишь? – Коротко спрашивает она, немного поёрзав на самом пороге. — Нет. — Ричи хмурится. — Нет, я не сплю. Чего тебе? Кузина, немного промедлив, открывает дверь полностью и подходит ближе к кровати. Только сейчас школьник замечает у неё в руках трубку. — Тебе звонят. — Непривычно серьёзно заявляет она, убирая прядь волос за ухо. Тозиер снова гулко выдыхает. Утыкается лицом в подушку, промычав что-то нецензурное, а после кидает только очень сухое: — Скажи, что я сплю. Амелия замирает на секунду. Переминается с ноги на ногу, держа трубку тонкими пальцами и прижимая к ней ладонь, чтобы ничего не было слышно на том конце провода. — Ричи… — Тянет она, и в этом её протягивании Тозиеровского имени отдаётся отпечаток характера Мэган. Настолько, что Ричи аж невольно вздрагивает и напрягается, переворачиваясь на спину. — Это Эдди. Честно? Хочется забрать у неё трубку и ответить немедленно. Под рёбрами всё колется и скручивается, и Ричи сжимает руки до побелевших костяшек, едва ли заставляя их оставаться на месте. Хмурится, морщась, и понимает, что в таком состоянии они, в лучшем случае, лишь могут наговорить друг другу кучу глупостей, усугубив и без того паршивую ситуацию. Потому парень сквозь зубы очень сжато произносит: — Сказал же, я сплю. Амелия вздёргивает носом, напрягаясь. — Хватит себя вести, как малолетка! — Ругается сестра, пнув со всей дури Тозиеровскую кровать. — Держи! — Амелия пихает в руки кузена телефонную трубку, тут же обиженно фыркнув и отвернувшись. Стоит ли вообще сейчас с ним разговаривать? Не лучше ли дождаться момента, когда они оба успокоятся и придут в себя? Ричи не знает. Голова после всего произошедшего болит так, что к горлу подступает прогорклое чувство тошноты. — Да? — Тозиер произносит это тихо. Настолько тихо и неуверенно, что школьнику на секунду кажется, что на том конце провода его не слышно. Но его слышно. — Ричи? — Спрашивает по ту сторону Эдс, и от голоса его, почему-то, всё внутри замирает. — Эй, Эдс, эм… Слушай, сейчас не самое лучшее время, чтобы… — Тозиер тянет это тоскливо и неуверенно, почти что монотонно, но слова его всё равно прерываются рваным и растерянным голосом друга. — Слушай, Ричи, я думаю, я… — Почему-то голос Эдса кажется настолько далёким и тихим, как будто парень держит телефон слишком далеко от себя. — Я думаю, что ты прав был. Что… насчёт всего был прав. И страшнее всего в его голосе — это тон. О. Тозиер отлично помнит этот тон. Отлично помнит, как паника, расползаясь в Эдовских глазах, настолько рвала и меняла его голос, что Ричи откровенно пугался. И сейчас, чёрт возьми, он звучит точно так же. Рвётся на полуслове, обрывается всхлипами, дрожит. — Ты о чём? — Ричи спрашивает, не дыша. Подносит телефон ещё ближе, тут же вскакивая с кровати. Амелия, стоящая рядом, сжимает скрещенные руки, тычет в брата вопросительным взглядом, которого парень даже не замечает. — Эдс? Эдди? Ты слышишь меня? — Я… Я об отце. Всё, что ты говорил, я… — Каспбрак затихает на несколько секунд. Парень даже не слышит, дышит ли он вообще. — Что, если я правда хотел, чтобы он умер? — Спрашивает он. Страх, пронзающий насквозь, заползающий под кожу, обгладывающий кости, слышится в каждом его чёртовом слове. Ричи совсем нервно вздрагивает, прислушиваясь. И за эту секунду, что длится пауза, Тозиер успеет сотню раз пожалеть о том, что вообще сказал это когда-то Эдсу. — Чёрт, Ричи, что если я убил его? Тозиер замирает. Кажется, что и мир вокруг него замирает точно так же. Всё скатывается в кучу, в одну безвозвратную точку, и Ричи громко выдыхает в трубку, стараясь звучать как можно более спокойно. — Эй, Эдс, слушай, всё в порядке. Слышишь? Ты же дома сейчас, правильно? — Ответа Ричи не дожидается. — Всё хорошо. Просто… Будь там, не сходи с места, я буду прямо сейчас, слышишь? — Тишина в ответ до того давит на плечи, что кажется, что позвоночник вот-вот хрустнет. — Блядь. — Ворчит Ричи, когда звонок сбрасывается. — Что произошло? — Амелия даже не успевает спросить, как Ричи, подорвавшись и сжимая телефонную трубку в руках, буквально вываливается из комнаты. Бежит по лестнице на первый этаж. Там, где-то в гостиной, собирающая свои вещи бабушка всё ещё препирается с отцом, который лишь читает газету, иногда для вида что-то отвечая. Тозиер чуть не сбивает с пути Мэгги, проходившую мимо с кружкой в руках. — Ричи! – Тут же вскрикивает она, удивляясь. — Смотри, куда несёшься! Что произошло? — Миссис Тозиер даже не успевает поставить чашку на стол, как сын тут же пихает ей в руки телефон, убегая в коридор. — Вызови скорую! Или, не знаю, полицию? Что-нибудь! К дому Эдди, это срочно! — Кричит сын, едва успевая обуться, и тут же вылетая пулей за дверь. — Что за… — Амелия, спускаясь на первый этаж, ворчит себе под нос. Мэган же, простояв в ступоре несколько секунд, вздрагивает, и сразу же набирает на телефоне номер. Десятиминутный путь Ричи пробегает меньше, чем за минуту. Дыхание, сбившееся ко всем чертям, режет горло; давит в рёбрах до нервного глухого хруста; а ноги наливаются болезненной тяжестью. Но парень, резко затормозив, даже не даёт себе отдышаться. Тут же несколько раз громко стучит кулаком во входную дверь Каспбраковского дома. Пять секунд. Десять. Никто не открывает и через минуту. Потом Ричи, попытав удачу, дёргает дверную ручку несколько раз, гулко выдыхая, когда понимает, что дверь оказывается не заперта. Дом встречает его пустой тишиной. Серой и холодной настолько, что хочется тут же развернуться и уйти. Тозиер мотает головой. Самые страшные мысли лезут в и без того больную голову именно сейчас: а что, если Эдди решил вдруг руки на себя наложить? Это может быть при панических атаках? Ричи не знает. Чёрт. Не знает, но мысль эта, как будто страшная болезнь, тут же заседает в мозгу, повторяясь снова и снова, пока от этой самой мысли парня не начинает откровенно трясти. — Эдди? — Нервно произносит он, проходя на кухню. Взгляд сразу же цепляется за осколки на полу. На багряные разводы на ковре. Блядь. Нет, нет, нет. Перед глазами начинает плыть, и Ричи, сжимая кулаки, ускоряет шаг. Мелкая дрожь проносится по всему телу, оседает в конечностях вместе с крупным колотящим страхом. Плевать на все проблемы. Плевать вообще на всё, что сегодня произошло, только, пожалуйста, пускай всё с Эдсом будет в порядке! И прокручивая эти мысли, Тозиер едва ли не на бегу врывается в Каспбраковскую комнату. Дверь ударяется о стену, и ошарашенный взгляд Ричи натыкается на Эдди, сидящего на полу около кровати. Внутри всё приятно становится на свои места. Тозиер громко и облегчённо выдыхает, тут же подходя к другу и присаживаясь напротив него, совсем рядом. — Эдди? Эй, Эдс, ты как? — Негромко произносит Тозиер уставившемуся в пол Эдсу. Тот, кажется, не слышит ничего. Сидит, опустив лицо вниз, и лишь когда Ричи аккуратно касается его плеча, парень крупно вздрагивает, как будто заново включаясь. Моргает несколько раз мокрыми глазами, испуганно вдохнув. — Это я, ну же. — Голос Ричи скрипит от сбитого дыхания и боли в горле. Парень пытается мягко улыбнуться, но получается до того тревожно, что самому становится тошно. Ричи пододвигается ближе, обхватывая плечи друга руками и прижимая Эдди целиком и полностью к себе. Обнимает с такой силой, что самому аж становится больно. Утыкается носом в Эддовские волосы и, наконец, выдыхает. — Ричи… — Всхлипывает Эдс, уткнувшись Тозиеру в перекат плеча. Сам тянет руки, чтобы обнять, но лишь цепляется дрожащими руками за чужую кофту. — Всё в порядке. Слышишь? Я же тут. Всё хорошо будет. — Ричи тараторит это тихо и сбивчиво. Успокаивает то ли Эдди, то ли себя. Поглаживает друга по спине мягкими движениями. Никаких слов всё равно не хватает, чтобы рассказать, как Тозиер рад, что всё в порядке. Потому парень только сильнее прижимает к себе Эдди, шепчет что-то сбитое, пока Каспбрак в его руках окончательно не убаюкивается, находясь на грани сознания. Эдди чувствует, как теплота окружает его настолько ярко и полностью, что хочется провалиться. Хочется сидеть и слушать размеренный голос Ричи. Хочется обнимать его, утыкаясь ему в плечо, и чувствовать, что даже когда у тебя окончательно сдают нервы, то всё равно всё в порядке. Что он здесь. Сейчас. Оберегает тебя от вещей, которые даже годы спустя, всё ещё могут заставить тебя плакать.