В СССР секса не было

Почему ты меня не любишь? Пять слов, перекатывающиеся у Чимина на языке холодными камушками, забивающие горло до удушья и хрипа. Почему ты меня не любишь? Чимин смотрит на вопрос, выведенный неаккуратно в уголке тетради по истории, смотрит на лектора, распинающегося у доски, но в голове только одно, назойливо и надоедливо. Почему. Чимина ведь все любят. Чимина любят дома — мама, папа, бабушка и все сколько-то там-юродные тётушки, души не чают, он купается в этой любви с самого детства — и вырастает на удивление неизбалованным, но мягким, добрым, открытым. Чимина любят другие дети — у него в городе столько друзей, что не сосчитать, его знают все — а кто не знает, тот с радостью познакомится. Если кто-то не дружит с Чимином — Чимин дружит с ними сам. Как с мелким Чонгуком, которого он встречает на пляже летом — Чимину 8, Чонгуку 6, море, песок, давай дружить, я знаю, где насобирать классных ракушек, а ты откуда? Как с Тэхеном — чуть угрюмым поначалу, живущим в том же доме этажом ниже; Чимин натыкается на него в походе за хлебом и молоком, щурится подозрительно — это что ещё за фрукт? , а потом почти провожает до двери, и через полчаса идёт с фруктом знакомиться (фрукт поначалу отнекивается и вообще бука надутая, но Чимин прёт маленьким уверенным танком, и Тэхён сдается, открывается, показывает свою комнату с театральными афишами, говорит: «Когда я вырасту, я буду вот как она» — и тыкает пальцем в высокую тонкую женщину, заламывающую руки, над которой витиеватым шрифтом «В главной роли Жозефина ле Квон»). Как с Сокджином — с полпинка, с пол-оборота, легко (потому что оба болтливые и смешливые до безобразия), Чимин даже приводит его домой и показывает семье — те с удовольствием забрасывают вопросами и закармливают Сокджина до потери памяти, так, что он и с места сдвинуться не может, только сидит, блаженно прикрыв глаза, и тянет: «Это будет дружба на векааа». Чимина все любят в школе: спортсмен, душа компании, отличник и не задавака к тому же. Чимина любят соседские бабули, обычно осуждающие всё, что дышит. Чимина любят дворовые собаки, ластящиеся к нему, когда он вылетает из подъезда утром — Чимин совершенно безобразно опаздывает на первый урок, но останавливается, чешет жесткую шерсть за торчащими ушами, гладит ласково по носу — а потом бежит, сломя голову, потому что первым литература и ему голову оторвут, опять же стихотворение не выучил!.. Чимина не особо любит разве что шпана из соседнего двора, но после нескольких расквашенных носов и сломанной руки особо ретивого задиры к нему перестают цепляться. А потом он уезжает из Сочи — родители с охами-ахами выслушивают «Короче, я решил учиться в Москве, на гимнастике, меня же давно звали, ну вы же знаете», едут вместе с Чимином целым караваном — чемоданы, подушки, одеяла, перевязанные полиэтиленовыми шнурами, бабушка, домашние соления, папа-мама, неделя до заселения в общежитие у каких-то дальних родственников (которые от Чимина, конечно, тоже без ума), коллективные рыдания на вокзале — и Чимин остается в Москве совсем один. Ну нет, не совсем, конечно — здесь Сокджин («Заходи в любое время, отец как раз мне квартиру отдал»), здесь Тэхён, Чонгук обещал скоро переехать («Будем вместе учиться, классно же? Ну и что, что бокс немножко в другую сторону от гимнастики?»), но у Чимина целая свободная комната в общежитии (другие соседи еще не приехали) и блаженные две недели ничегонеделанья. Они много гуляют с Сокджином: ВДНХ, МГУ, другие приятные аббревиатуры, мороженое в стаканчиках и яркое августовское солнце, Сокджин показывает ему неприметные закоулочки, таскает с собой на пляж куда-то в Подмосковье (полотенца, рюкзак, набитый едой, Тэхён, нагруженный этим всем), благодать. А потом Сокджину нужно на кафедру, забрать что-то у отца, он проводит Чимина с собой (никто и не спрашивает ничего, только улыбается доброжелательно), Чимин оглядывается, приоткрыв рот — по сравнению с его спортивным училищем МГУ огромный и прекрасный, потолки высокие, свежепобеленные, пахнет краской и мелом, Сокджин говорит: «Подожди меня здесь», ныряет за тяжелую деревянную дверь и пропадает на добрые полчаса. Чимин послушно ждет. Он успевает прочитать все объявления на доске рядом с кафедрой дважды, когда дверь, наконец, открывается. Чимин оборачивается, широко улыбаясь, рот открывает сказать что-то — и натыкается на чужое, незнакомое лицо. — Привет, — выдавливает Чимин. — Привет, — улыбается дежурно лицо (очаровательно улыбается, ямочками на щеках и глазами, всем собой как будто, Чимин никогда таких искренних-дежурных улыбок не видел), а потом из-за его спины появляется Сокджин, злой, как черт, Чимина за локоть хватает и тянет к лестнице. — Пока, — ошалело машет незнакомцу Чимин, позволяя утащить себя. Они вываливаются в теплый вечер, Чимин все ещё чувствует себя так, словно его мимоходом по макушке пыльным мешком приложили, спрашивает чуть заторможенно: — А это кто был? — А? — Сокджин все ещё полыхает гневом. — Это? Надежда моего отца и всей ядерной физики СССР, Намджун Кимов, последний курс заканчивает, черт бы его побрал! — Аааа, — тянет Чимин. У него сердце колотится так, словно он стометровку быстрее всех пробежал, и во рту пересохло, и в целом ощущения странные какие-то. — А что? — взгляд у Сокджина подозрительный. — Ничего, — Чимин отворачивается, щеки горят как от жара. — Куда мы там собирались? В кино? — Ага, на что-то там детям до шестнадцати, — Сокджин все ещё изучает его внимательно, с прищуром, как будто подозревает что-то, но не комментирует свои взгляды никак, вздыхает только. — Пойдем что ли? — Пойдем. Чимин замечает его в трамвае, замечает и зависает, едва себе пальцы не дыроколит вместо билета, натыкается на какую-то бабулю, вываливается прямо перед Намджуном — и не знает, что сказать. — Привет? — спрашивает тот неуверенно, улыбается — снова, и Чимина мажет прямо по пыльному трамвайному окну. — Привет, — расплывается он глупой ответной улыбкой. — Ты же Намджун? — Ага. Молчание повисает, у Намджуна взгляд вопросительный, а Чимину, если честно, и молчать с ним, кажется, в радость. — Я друг Сокджина, — ляпает Чимин, и тут же расстраивается — Намджун весь как-то подбирается, напрягается. — Но про тебя совсем ничего не знаю, кроме того, что ты тоже на физике, и что вроде с отцом его работаешь; я вот на гимнаста учусь, ну как учусь, только поступил, переехал пару недель назад, в общаге живу… По позвоночнику ползут мурашки, холодные и гадкие. Намджун смотрит на него еще пару секунд — а потом плечи расслабляет, как будто обмякает чуть: — Ага, я тоже в общаге, хотя в этом году вот вроде обещали с квартирой помочь, я бы маму с сестрой перевез, они в Твери, недалеко вроде, а всё равно не наездишься. Чимин кивает, отвечает что-то — и они забалтываются так, что пропускают свои остановки — оба. «Это будет легко», — думает Чимин, этой же ночью вертясь на скрипучей общажной кровати. — «Меня же все любят». — Почему это так сложно-о-о, — тянет Чимин, утыкаясь Сокджину лбом в плечо. Тот хмыкает только: — Потому что Кимов — дурак? Чимин закатывает глаза. — Ой, да ладно, сам знаешь, был бы ты бозоном каким-нибудь или новым, неоткрытым элементом — вот тогда да, тогда всё его внимание и любовь тебе, а так — извиняй. Чимин укладывается лицом в стол, щекой по тетрадям распластывается. — Я не могу, — жалуется он. — Я его за руку беру — а он улыбается, я его обнимаю — а он меня по плечу хлопает, я ему говорю "Намджун, пойдем на танцы", а он в ответ «Я танцевать не умею, но схожу за компанию, если хочешь», уууу. — Так хорошо же всё вроде? — хмурит брови Сокджин. — Хорошо, но не та-а-ак, — стонет Чимин обреченно. Он не знает, как описать Сокджину вот это вот, когда в груди щемит, потому что на тебя смотрят и видят, обнимают — нежно и бережно, улыбаются — но всё не так, не то, не с теми мыслями, что у Чимина. Совсем не с теми. — Сам знаешь, я тебе не советчик, — ухмыляется Сокджин, возвращаясь к своим конспектам. — Вот если бы у тебя с семьей проблемы были… Чимин закрывает глаза. — Он же умный, — бубнит он в стол. — Почему он никак не может понять? Сокджин не отвечает. Намджун улыбается широко, туго зашнуровывает коньки. — Это ничего? — спрашивает Чимин, перегибаясь через бортик. — Мне просто в училище билеты дали, бесплатно, Сокджин не согласился, я и подумал… — Всё нормально, — Намджун сдувает со лба челку, выпрямляется, неуклюжий такой на коньках. — Только я не катался давно, не знаю, смогу ли… — Нормально всё, я тоже давно не катался! — улыбается Чимин бесхитростно, руку тянет. — Давай, если что, падать вместе будем. Намджун сжимает его ладонь и ступает на лёд. Они падают, о, конечно они падают — Чимин изо всех сил выравнивает Намджуна, поддерживает, но тот просто больше и тяжелее, и когда они шлепаются на лёд в первый раз, Чимин группируется изо всех сил — и проезжается на животе, собирая ледяную крошку на свитер. — Ты в порядке? — Намджун потирает отбитую ладонь. — Может, я посижу лучше… — Нет! — восклицает Чимин, мотая головой. — Да ладно, это из-за меня произошло, — совершенно точно нет. — Не рассчитал, — если бы он не рассчитал, Намджун бы носом лёд пропахал. — Давай, следующий круг лучше будет. Намджун крепко держит его руку, Чимин улыбается ему ободряюще, ну же, поехали. И они едут. К моменту, как заканчивается их час, у Чимина уже весь свитер мокрый, ладони и колени отбиты, но Намджун так улыбается — счастливо, как ребенок, и Чимин не думает о синяках и о том, что завтра, наверное, с кровати не встанет, просто не может думать — не с таким Намджуном рядом. — Может, мы сможем просто дружить? — спрашивает он отчаянно у Тэхёна, пока они сидят в крошечной столовой — Тэхён допивает компот, Чимин чахнет над тарелкой борща. Тэхён поднимает брови: — Думаешь? — Почему нет? — Даже не знаю, — тянет Тэхён, глядя куда-то мимо Чимина. — О, а это не Намджун? — Где? — Чимин оборачивается так резко, что едва весь суп не расплескивает, щеки розовеют. — Где? — Показалось, — беспечно улыбается Тэхён, выуживая из стакана ложкой размокшее от воды яблоко. — Ну и какая тебе просто дружба? Чимин тяжело вздыхает. Он не знает. В этот раз и правда получается случайно. — Родители прислали, — лепечет Чимин. — Понятия не имею, зачем мне ковер в общежитии, но сказали — холода, а ты и так болезный, — Намджун хихикает. — Ага, знаю, глупо как-то, но он тяжелый такой, поможешь? Намджун кивает. — Только сумку к себе заброшу и пойдем. Они забрасывают сумку, идут на почту, отстаивают очередь, болтают обо всем подряд, и когда неприветливая женщина с химзавивкой, наконец, забирает извещение и машет в сторону выдачи посылок, оба выдыхают. Рано радуются. Ковер здоровенный, выше Чимина, и наверняка тяжелый. Они смотрят на этого исполина ковровой промышленности как два барашка на новые ворота, Намджун неуверенно тянет: — Может, грузчиков позвать? — Денег нет, — так же неуверенно тянет Чимин. — Думаешь, не донесем. — Думаю… Да нет, донесем, нас же двое. Давай, ты с одной стороны, я с другой. Сказать проще, чем сделать. Они вытаскивают его с почты кое-как, натыкаясь попеременно на двери, людей и друг друга, тащат к общежитию обливаясь потом, вваливаются в холл, пристраивая ковер в уголке и пытаясь отдышаться. Вахтерша смотрит на них со своего стульчика, но молчит — ей нравится Чимин, вежливый улыбчивый мальчик, а потому она ни слова не говорит, когда Чимин, его приятель и их общий друг здоровенный ковер идут в сторону лестницы. — Какой этаж, напомни? — задушенно спрашивает Намджун. — Шестой, — Чимину так стыдно, что он готов сквозь землю провалиться — может, так было бы лучше, не пришлось бы тащить ковер. — А лифт? — сипит Намджун на площадке второго этажа. — Не работает лифт, — хрипит в ответ Чимин. — Слушай, а он хорошо будет и на лестнице смотреться, — Намджун провожает взглядом цифру три на побеленной стене. — Ага, а еще лучше, если мы его из окна выбросим и сделаем вид, что никакого ковра и не бы- Ай! — Чимин врезается задом в перила, больно невыносимо, но он стоически заламывает брови и молчит. — А это уже шестой? — Пятый. — А может, будет шестой?.. -…может. Они буквально заваливаются к Чимину в комнату, дышат тяжело, оба мокрые; ковер с грохотом падает на пол, Чимин разминает затекшие пальцы, Намджун протирает запотевшие очки. — Ну что? — спрашивает Чимин, кивая на ковер. — Разворачиваем? — Давай. Чимин осторожно (не для того столько тащили, чтобы испортить) вскрывает упаковку, разворачивает ковер — мягкий, толстый, гораздо лучше чем та тряпочка, что у них на полу сейчас лежит. Он смотрит на Намджуна, обливающегося потом, и стаскивает свою куртку, свитер, кивает на ковер: — Давай тоже, — и падает на теплую шерсть. Намджун смотрит на него долгим, пустым взглядом, а потом бросает пальто и пиджак на кровать Чимина, падает рядом. — Рубашку помнешь, — тянет лениво Чимин, прикрывая глаза. — Сейчас, — Надмжун возится с пуговицами, с манжетами, аккуратно складывает рубашку — и швыряет на кровать. — Хорошо-то как. Чимин чувствует Намджуна рядом, приоткрывает один глаз — Намджун вытягивается на ковре, очень близко, почти под боком, в одной майке, плечи и виски блестят, капля пота течет по шее. Чимин сглатывает. В голове ни единой мысли, кроме «хочу». Он не понимает, что делает, разворачиваясь к Намджуну, придвигаясь ближе, утыкаясь носом в мокрую шею, вдыхая запах — пота, шерстяного шарфа, самого Намджуна. В груди так колотится сердце, что, кажется, на ребрах останутся синяки. — Чимин, — Надмжун разлепляет губы, говорит еле-еле. — Ты чего? Чимин вместо ответа забрасывает на него руку, сжимает майку в кулаке, тянет на себя. Намджун переворачивается на бок, смотрит — близко-близко, челка ко лбу липнет, на темной радужке несколько янтарных вкраплений, Чимин смотрит жадно, запоминает, а Намджун тянет к нему руку и похлопывает по плечу неловко. — Чимин, ты мне друг, но, пожалуйста, никогда больше не заставляй меня таскать ковры. — Почему ты меня не любишь? — вырывается у Чимина. Намджун брови поднимает высоко, удивленно. — Люблю, я же только что сказал. — Про ковры? — Про «ты мне друг». Что? Чимин отворачивается. — Ничего, — бурчит он, чувствуя ладонью мягкий ворс, какие-то соринки и что-то теплое, мягкое. — Эй, — теплое-мягкое придвигается ближе, сжимая чиминьи пальцы, и оказывается ладонью Намджуна. — Что такое? — Устал, — вздыхает Чимин, наскребая чуть-чуть смелости, чтобы посмотреть на Намджуна — а тот улыбается, как всегда с ямочками этими дурацкими и искорками в глазах, и Чимин просто не может. Не может злиться — за то, что Намджун и правда, кажется, дурак. Не может не любить его, потому что это очень просто, примерно как дышать — ничего не надо для этого, может, смотреть на него иногда и болеть сердцем. Правда дышать рядом с Намджуном он тоже не особо может — горло пережимает волнением, испугом, восхищением. Чимин Пакин, заласканный-залюбленный, сильный, уверенный, не может ничерта рядом с Намджуном Кимовым, самым беспомощным студентом третьего курса факультета ядерной физики МГУ. Так всё-таки, почему ты меня не любишь?..