Проблемы сожительства

Далеко не сразу мои товарищи смогли признать открывшуюся мне горькую истину. Оказывается, мы кое-чем похожи на двуногих — нам так же трудно поверить в то, во что верить не хочется… Но невозможно постоянно обманывать себя. И понемногу нам пришлось смириться с моим открытием. В сущности, если смотреть на ситуацию объективно — мы ведь ничего не потеряли. В любом случае мы теперь были в лучшем положении, чем до появления двуногих — теперь наша жизнь стала гораздо интереснее. Теперь мы получили — в реальности, а не в наследственной памяти — доступ к жизни разумных существ. Мы получили огромное количество совершенно новой информации. Мы изучали двуногих — их анатомию и биохимию, их логику и эстетику… Двуногие понемногу обживались на планете, осваивались, присматривались — наверное, примерно так же, как когда-то осваивались здесь наши прадеды. Устраивали жилища, чинили разбитые при падении корабля приборы, строили оранжерею. Изучали окружающий мир, суровый и негостеприимный. И, увы, погибали при этом. В какой-то мере это было неизбежно. Новый, совершенно чуждый мир, с непривычными условиями и незнакомыми опасностями… Вот только очень горько становилось от того, что многих жертв можно было избежать, если бы двуногие смогли услышать нас, поверить нам… Мы бы подсказали им признаки надвигающейся бури — и пятеро двуногих раньше вернулись бы в лагерь, успели бы укрыться… Мы рассказали бы о том, какой силы могут достигать ураганы, как внезапно они могут обрушиваться — и это сохранило бы жизнь ещё троим… Двуногим не пришлось бы по несколько раз за цикл воевать с главоклюями — достаточно было бы посадить вдоль стены хвощевидную осоку, листья которой выделяют эфирные масла, раздражающие дыхальца главоклюев. И, конечно, сотрудничая с нами, двуногие не стали бы употреблять в пищу продукты, на которых появился хоть малейший след рыжей плесени. А когда восьмерик двуногих свалился с отравлением — некому было объяснить им, что противоядием является вытяжка болотного гастеромицета… Своих умерших двуногие закапывали в землю. Странный ритуал, смысл которого мы так и не смогли понять. Впрочем, нам трудно судить — ведь тела наших товарищей после их смерти остаются в их носителе. Интересно, были ли какие-то подобные обычаи у наших носителей в водном мире из памяти прапрадеда? Не помню… Вообще я заметил, что с тех пор, как огромный и нелепый корабль двуногих упал на планету, воспоминания о той, прежней цивилизации как-то потускнели, что ли. Утратили немалую часть своей привлекательности. Потому что реальность была теперь интереснее. Потом двуногие починили устройство под названием «криокамера». Я не сразу понял, что это такое, по их разговорам мне казалось, что оно предназначено для лечения раненых. Как выяснилось, я ошибся — оно лишь вводило их в анабиоз, позволяя дожить до более квалифицированной медицинской помощи. Туда двуногие помещали тех своих товарищей, кто не погиб сразу, но и не мог выздороветь в этих условиях. Устройство криокамеры я тоже постарался изучить, на всякий случай. Нет, конечно, теперь наша жизнь была куда более насыщенной. Вот только мечтали-то мы не об этом. Мы мечтали сотрудничать с разумными, а не наблюдать за ними. Мечтали о товарищах, о собеседниках, о соратниках… Конечно, мы не совсем отказались от своих прежних планов. Разум не может существовать без надежды. Поэтому мы снова, в который раз, думали и решали, что же нам делать дальше. Разумеется, ни про какие знакомства и призывы к диалогу речь больше не шла. Теперь я не обращался больше к Алексею по имени. Я почти все время молчал, а высказывался только коротко и по делу — в тех случаях, когда Алексею действительно нужен был совет. Мы надеялись, что понемногу двуногий привыкнет к таким репликам и перестанет считать себя больным, а тогда уж можно будет снова попытаться наладить полноценный диалог. И надо сказать, в какой-то мере наши надежды оправдались. Несколько раз я удерживал своего носителя от опрометчивых экспериментов с местной флорой и фауной. Мои короткие реплики вроде «Осторожно!» или «Не трогай!» Алексея почему-то не пугали, видимо, он принимал меня за «внутренний голос». Судя по прочитанным книгам, у двуногих было такое явление — я так и не смог понять, что это и чем он отличается от голосов как проявлений болезни, но для самих двуногих разница, похоже, была заметна. Вот только к контакту нас это так и не приблизило. Изредка, очень осторожно, я пытался завести с носителем диалог — и снова натыкался, как на стену, на нежелание меня слышать… Наверное, все было бы проще, если бы я мог позволить себе заглянуть непосредственно в мысли Алексея, понять, чего именно он боится… и как можно обойти этот страх. Вообще-то обычно мы не слышим мыслей, адресованных не нам, иначе мы вообще не смогли бы общаться и даже просто быть рядом друг с другом. Поток чужого мышления перебивал бы свое собственное, они бы путались, мы не то что друг друга, а сами себя не понимали бы. И все же при необходимости расслышать чужие мысли можно. Трудно, но можно… Вот только поступить так с разумными существами — непорядочно. Дружба с такого не начинается. Да, я копался в воспоминаниях Алексея в самом начале нашего с ним сосуществования — и не испытываю вины за это. Потому что иначе я не смог бы выучить его язык, понять его психику… Тогда это было необходимо. С тех пор я никогда так не делал. Кстати, двуногие тоже считают такое поведение непорядочным. То есть не мысли читать, конечно, они этого не умеют — а заглядывать в личную информацию вроде чужих писем или дневников. То, что у нас с двуногими схожие представления о морали, очень радовало. Раз мы так во многом похожи — значит, рано или поздно мы непременно должны договориться! Впрочем, должен признаться — один раз я взял на себя управление его телом. Один-единственный раз. Если когда-нибудь мы вступим в настоящий разговор, то я непременно признаюсь ему в этом — и уверен, что он меня простит. Я сделал это потому, что узнал звук, с которым развертывается сеть-ловушка пиявочника. Предупреждать двуногого было поздно, у них не такая быстрая реакция, так что я просто заставил его тело отпрыгнуть в сторону. Ну, а выхватить оружие, убивающее на расстоянии, двуногий догадался сам. И сам догадался, куда надо целиться, тут уж я ему ничего не подсказывал. Понемногу мы придумывали и другие способы сблизиться с двуногими. Из книг и фильмов мы узнали о существовании у них такого понятия, как «домашние животные». Узнали, как они когда-то в древности одомашнивали разных зверей. И после долгих споров и обсуждений Ирираренае решился на рискованный эксперимент — опустил своего носителя-птеродактиля на землю на безопасном расстоянии от группы двуногих и стал потихоньку приближаться, волоча за собой крыло, словно поврежденное, и издавая звуки в той тональности, которая воспринимается двуногими как жалобная. Разумеется, мой носитель был среди тех двуногих, и я был готов подстраховать товарища — если бы кто-нибудь из двуногих взялся за оружие, я бы заставил тело Алексея помешать ему. К счастью, до этого не дошло. Двуногие не подпустили Ирираренае слишком близко к себе, отогнав криками и жестами угрозы, но не стреляли. Через несколько дней Ирираренае добился того, что двуногие стали бросать ему куски пищи… В целом, процесс приручения оказался довольно длительным. Полцикла пришлось Ирираренае изображать калеку, зато в итоге двуногие стали называть его Бобиком, почесывали под челюстью и разрешали свободно перемещаться внутри ограды. Эксперимент оказался полезным во всех отношениях. Ирираренае теперь не просто наблюдал жизнь двуногих вблизи — он помогал им, патрулируя территорию вокруг их лагеря и первым замечая опасность. Ну и при необходимости, в самом крайнем случае, он мог бы помочь мне покинуть тело двуногого… например, в случае его смертельного ранения или болезни. Если носитель погибает не мгновенно, мы можем успеть перебраться из него в кого-нибудь другого. Сказать по правде, я этого очень не хотел. После разумного двуногого, с его яркими эмоциями, интересными воспоминаниями, сложным поведением — вновь оказаться в теле стегоцефала или птеродактиля, да хоть бы и карнодонта… Даже и думать о таком не хотелось. Но не всегда нам приходится выбирать. Весной носитель Ирираренае нашел себе пару. Гнездо они свили среди конструкций корабля, в верхней их части. Яйцекладущие, как правило, не занимаются выращиванием потомства, но птеродактили в этом смысле — одно из немногих исключений. Двуногие с интересом наблюдали за процессом выращивания детенышей, подкармливали их, давали им имена. И те, в свою очередь, с самого начала не боялись двуногих и старательно выполняли обязанности сторожей, подражая носителю Ирираренае. Так что у двуногих действительно получилось создать домашних животных — с нашей помощью. К сожалению, повторить этот эксперимент с другими носителями нам не удалось. Карнодонт выглядит слишком опасным, чтобы надеяться вызвать у двуногих симпатию или жалость, глиптодонт или стегоцефал слишком тупы и малопривлекательны. У кавиаморфа или шерстокрыла были шансы, но зачем? Принести пользу двуногим они не могли, а просто наблюдать — и нас двоих хватало. Глядя, как двуногие возятся с детенышами птеродактиля, Валисиэуэс как-то сказал задумчиво: — А ведь тут есть и самцы, и самки — значит, должны быть детеныши. И если внедриться в детеныша, пока он совсем маленький, пока он еще не знает про существование этой болезни и вообще о том, что голосов в голове быть не должно — то для него это будет нормально. — Никто не даст тебе приблизиться к детенышу, пока он маленький, — возразил Сережереуа. — Живородящие всегда защищают своих детенышей. Он был прав, мы наблюдали заботу о потомстве и у карнодонтов, и у шерстокрылов — да и у двуногих тоже, в фильмах и книгах. Хотя идея всем понравилась. Ведь двуногие лишены наследственной памяти, и их детеныши поначалу не знают, как устроен мир, а значит, голос симбионта не должен удивить или напугать их. А на появление детенышей мы все надеялись, без этого все наши усилия не имели смысла. Какой бы долгой не была жизнь двуногих, на протяжении одного поколения цивилизацию не построишь. И Валисиэуэс нашел единственный возможный способ подобраться к маленькому детенышу двуногих. Он не стал советоваться с остальными, и правильно сделал — потому что остальные нипочем не одобрили такую авантюру. Конечно, никто не смог бы ему запретить или помешать, но идти против мнения большинства для нас неприятно. Мы ощущаем общее неодобрение, словно нехватку воздуха у носителя. Валисиэуэс сменил своего носителя на змею-хамелеона, уже опробованного в свое время Еленаучером. Дождался, когда несколько двуногих в очередной раз отправились в лес для сбора образцов флоры и фауны. Лег на тропинке перед ними и застыл неподвижно, изображая мертвого. Риск был огромный. Двуногие могли не поверить и на всякий случай добить его носителя. Могли тут же произвести вскрытие или, наоборот, сохранить тело носителя в фиксирующем растворе. Могли просто не заметить его и случайно наступить. У двуногих есть выражение, очень подходящее к данному случаю — «Дуракам везет…» Ночью змея-хамелеон выбралась из банки с неплотно закрытой крышкой и укусила первую попавшуюся самку. В отличие от меня, Валисиэуэс даже не пытался начать диалог, чтобы не тревожить самку попусту. Она нужна была ему только лишь на роль промежуточного носителя, до появления детеныша. Конечно, он не мог быть уверен, планирует ли именно эта самка заниматься размножением. Но выбирать ему не приходилось, да и не так уж важно. У стадных живородящих животных о потомстве обычно заботятся все вместе. Увы, на этом его везение закончилось. Время шло, а детеныши не появлялись. Возможно, двуногим для размножения требовались какие-то особые условия, или, может, мы имели дело с неполноценными, незрелыми особями. Но мне кажется, что причина была в другом. Мне кажется, что двуногие не размножались по тем же причинам, по которым и мы не увеличивали численность нашей колонии — они не хотели обрекать детенышей на полуживотное существование… А потом его носитель, в очередной раз выйдя в лес, наткнулся на гнездо снежных блох. Мы знали, что укус снежных блох не представляет никакой опасности для существ крупнее кавиаморфа, поэтому Валисиэуэс не стал вмешиваться, не удержал самку, протянувшую руку к комочку белого пуха. Через два дня она впала в кому. Мы знали, что это не опасно, что через шесть или семь суток токсины из оболочки личинок снежных блох будут полностью дезактивированы печенью, а еще через сутки самка придет в сознание. Но двуногие-то этого не знали! На третьи сутки они решили поместить самку в криокамеру. Мы были в растерянности. Двуногий в криокамере впадет в состояние анабиоза — но что ждет Валисиэуэса? Сможет ли он жить, когда мозг его носителя превратится в льдышку? Или погибнет? Впрочем, гибель — не самое страшное, он был готов к ней, когда затеял свою авантюру. Самым страшным было бы, если бы он остался жив и в сознании в то время, когда носитель будет лежать замороженным… Если бы я мог объяснить все двуногим! Если бы мой носитель решился мне поверить! Я не хотел, не должен был вмешиваться в поведение своего носителя. Это было бы неправильно, нечестно. Но, должно быть, мои эмоции оказались настолько сильными, что Алексей уловил их даже против моей воли. И отчаянно уговаривал других двуногих не замораживать самку, которую он называл Светкой. Настойчиво просил их подождать еще хоть пару дней — может, ей станет лучше… Двуногие отводили глаза от Алексея и бормотали что-то сочувственное. И только один сказал прямо: — Леха, ну мы все понимаем, про тебя и Светку. Но и ты пойми — протянем мы время, и ей уже никто и нигде не поможет. А так у нее хоть надежда есть, что когда-нибудь корабль найдут… Ирираренае пыталась выручить Валисиэуэса из тела самки, вдруг оказавшемся смертельной ловушкой. К тому времени двуногие уже позволяли «Бобику» заходить в помещения, особенно во время ураганов или бурь. Но в каюту к Свете его не пустили. Напрасно Ирираренае крутился у двери, выжидая удобного момента. В конце концов Валисиэуэс сам потребовал, чтобы Ирираренае не рисковал попусту. А мой носитель взял птеродактиля в охапку и унес в свою каюту, повторяя: — Только ты, Бобик, меня понимаешь… Только мы с тобой ее любим… Надо заметить, что двуногие различали два вида привязанности, разницу между которыми я так и не понял толком — дружбу и любовь. Причем если дружить между собой могли любые особи, то любовь возникала, как правило, только между двуногими разного пола. Сам Валисиэуэс старался держаться бодро, говорил про важность получения нового опыта… Но я чувствовал его страх и тревогу. Мы были слишком близки, чтобы меня могли обмануть слова. Когда крышка криокамеры опустилась над Светкой — я ещё продолжал слышать своего друга. Но понемногу его реплики становились все реже и короче, и через двое суток он замолчал… В какой-то мере меня успокаивало то, что я не ощущал его боли — а гибель всегда болезненна, по крайней мере до сих пор мы не сталкивались с иным. Но что тогда означало его молчание? В те дни я особенно сблизился со своим носителем. Как ни дико это звучит, но я стал воспринимать его как… как одного из нас. Как товарища. Его скорбь по Свете сливалась с моей тревогой за Валисиэуэса. Тогда я в очередной раз пытался заговорить с ним. Увы, все с тем же результатом… Цикл за циклом проходил без существенных перемен. Несколько раз мы поднимали вопрос — не попробовать ли нам внедриться в какого-то другого. С одной стороны, как-то нелепо было бы в таком важном вопросе ограничиться одной попыткой. С другой — о существовании той болезни с голосами в голове знали все двуногие, и весьма вероятно, что любой другой отреагирует так же. А идти на почти верную гибель, почти наверняка понимая бессмысленность этой жертвы… инстинкт самосохранения присущ всякому живому существу, и мы не исключение. Через несколько полных циклов Ирираренае решил отпочковать потомка. Мы подшучивали, что на него подействовал пример Бобика, каждый цикл выращивающего полвосьмерика детенышей. Детеныши карнодонтов или шерстокрылов, и двуногих тоже, рождаются лишенными какой бы то ни было информации о мире. В отличие от них мы благодаря наследственной памяти с самого момента отпочкования знаем множество самых разных вещей. Вот только эти знания не заменяют жизненного опыта — опыта побед и поражений. Оттого-то молодежи часто бывает свойственна излишняя самоуверенность, оттого молодые часто готовы идти напролом… Молодой Маратуграанс посчитал, что справится с тем, что не удалось мне. Используя маленького птеродактиля в качестве носителя, он без труда смог царапнуть руку двуногого. Я не знаю, как именно Маратуграанс повел разговор со своим новым носителем. Заранее он не поделился с нами своими планами, а потом мы не стали мучить его расспросами. И без того он страдал от сознания своей вины… Как бы там ни было, но только среди ночи Маратуграанс позвал меня на помощь, и я почувствовал его ужас и отчаяние. В свою очередь, я поспешил разбудить Алексея, имитируя при этом голос двуногого, в которого внедрился Маратуграанс. Двуногий стоял посреди каюты с оружием в руке. Направлял это оружие в свою голову. И Маратуграанс из последних сил удерживал его руку, нажимающую на спусковой крючок. Алексей успел вырвать у него оружие. Потом тот рыдал, кричал что-то невнятное, пытался биться о стену. Алексей скрутил его, прижал к койке и держал так, пока тот не успокоился. А сам достал из медицинского отсека флакон со спиртом, развел пополам водой и налил ему стакан. До утра они сидели вдвоем, ведя странный, бессвязный разговор, который я никому не перескажу. Больше никто из двуногих об этом не узнал. А мы с тех пор никогда даже не заговаривали о том, чтобы снова попытаться вступить в контакт. О следующем восьмерике полных циклов рассказывать нечего. Двуногие ухаживали за растениями в оранжерее, следили за солнечными батареями, отстреливались от главоклюев… И погибали. Теперь — значительно реже, чем в начале, но все равно… Однажды Алексей собрал всех двуногих в одной каюте — восьмерых самцов и трех самок. И сказал, хмуро глядя куда-то в сторону: — Вы сами понимаете, что помощи мы можем ждать очень долго. Ни один дурак по доброй воле сюда не прилетит, разве что случайно кого забросит, как и нас. Ну и незачем нам ждать вместе. С гидропоникой я и один управлюсь, с электрикой тем более, маяк работает автоматически… В криокамере осталось как раз одиннадцать ячеек. Когда помощь прилетит, тогда я вас и разбужу. В каюте стало очень тихо. Потом кто-то из самцов воскликнул: — Но почему ты? Так нельзя… Давай по жребию! — Потому что я теперь старший, — спокойно и грустно сказал Алексей. — И по возрасту и по званию. Одна из самок заплакала. Другая заговорила торопливо: — Ты хорошо придумал, да, но только надо всем… всем по очереди. Надо каждый год меняться. Дежурить по одному, или, может, по двое, и меняться каждый год! Остальные тут же согласились с ней. Стали обсуждать, как лучше дежурить — по двое или по одному, по полгода или по году… Алексей не стал спорить. Несколько суток двуногие обдумывали подробности. Составили график дежурств. Решили дежурить в одиночку по полгода, с пересменкой в десять суток — двуногие считали, что этого хватит, чтобы не страдать от одиночества… Ни через половину полного цикла, ни через полный цикл Алексей никого не разбудил. И я не удивился этому. На его месте я бы поступил так же. Теперь мы с ним остались вдвоем…