Asylum's chronicles

— Это будет бомба, — мужчина лет тридцати с небольшим довольно откинулся на спинку кресла. Он достал из-за пазухи пачку Lucky Strike, выудив из неё одну сигарету, довольно закурил и положил левую руку себе под голову.       Он выглянул в открытое окно машины. День обещал быть солнечным и жарким. Было только одиннадцать утра, а температура уже, кажется, перевалила за семьдесят пять. Ситуацию немного спасало то, что они ехали на довольно большой скорости, поэтому внутрь проникал прохладный ветер.       В салоне мужчина был не один. Рядом с ним сидела молодая женщина, примерно его ровесница. Она ехала спокойно, даже немного зажато — плечи были опущены, колени сведены. Руки она держала в замке. Можно было заметить, как она слегка трясёт левой ногой, то ли от нетерпения, то ли от того, что боялась. Она старалась не смотреть на своего спутника — хотя он бы всё равно не увидел её взгляда, потому что на ней были тёмные очки — и вместо этого смотрела в окно. Пейзаж ей нравился, хотя за последние тринадцать лет он не сильно изменился.       Она задумалась на минутку. Тринадцать лет? Прошло столько времени, а некоторые особо жуткие картины так и не выходят у неё из головы, и иногда снятся ей в кошмарах. Её беспокойство нельзя было не заметить, а тем более ему. Мужчина положил руку ей на плечо и слегка потрепал его. — Как ты? — Я волнуюсь, Хэнк, — ответила она и повернулась к нему, — и чувствую себя паршиво. Тошнить тянет, честно. — Из-за Джонсона? — учитывая недавние события, вопрос был вполне ожидаем, но от этого не менее неприятен.       Она подумала немного. В общем-то, да, главным образом, из-за него. Она всегда говорила, что Ларри Джонсон — тот ещё мудак, но всё же надеялась, что он будет посговорчивее или хотя бы поприветливее. По старой «дружбе», так сказать. Напрасно, конечно, надеялась. И так понятно было, что он не соберётся помогать. — Есть немного… — она выдохнула и положила голову мужчине на плечо. — Хотя мы тоже хороши — заявились к нему домой. Без письма, без звонка, да ещё и с камерами. Я бы тоже нас выгнала.       Она усмехнулась, а затем взяла его правую ладонь в обе руки и, даже не заставляя мужчину выпустить сигарету из пальцев, затянулась. — Фил, долго нам ещё ехать? — думая, чем занять себя, пока его жена докуривала его же сигарету, Хэнк громко спросил водителя. — Не-е, — донеслось с переднего сиденья, — вот она уже! Сейчас заедем и всё!       Через несколько минут машина была уже припаркована, но выходить никто не торопился. Женщина была бледной. Она не открывала дверь и не смотрела в окно. Казалось, что как только она увидит красное кирпичное здание, случится что-то страшное. Что именно — неважно. Она всякого насмотрелась, пока была здесь. — Милая, послушай, — мужчина положил ей руки на плечи, — ты не обязана быть здесь. Мы можем уехать прямо сейчас, если хочешь. Ну его, этот репортаж…       Её всё ещё трясло, но вместе с этим, услышав голос и осознав, что теперь она была не одна, что теперь ей смогут помочь в случае чего, она успокоилась. Она не была пятнадцатилетней девочкой, которую притащил сюда отец, связав ей перед этим руки верёвкой для белья. Ей было уже тридцать четыре. В конце концов, она уже была замужем. — Нет, — ответила она и помотала головой. — Я в порядке. Прошло уже много времени. Бояться нечего. А если что, меня защитит мой муж, — она подмигнула и улыбнулась.       Она не появлялась здесь уже тринадцать лет. Это был немалый срок. Она помнила почти каждый день с того момента, как всё закончилось, но все эти дни как будто слились в один. Сначала были долгие терапии с настоящими врачами, и, хоть методы лечения у них были намного более гуманными, а сами врачи — более добрыми и понимающими, удовольствие это приносило сомнительное. Приходилось вспоминать то, о чём очень хотелось побыстрее забыть. Её моментально пробивало на слёзы, хотя почти сразу после попадания в больницу она пообещала себе больше не плакать.       Потом, через примерно три года почти ежедневного лечения, встречи с врачами стали назначать реже: один-два раза в неделю. Всё остальное время ей приходилось оставаться со своими мыслями. Ей начало казаться, что она зря покинула больницу, что там ей было самое место, что на воле ей делать нечего и нечего нормальных людей делать такими же, как она.       В маленькой комнатке социального убежища, которое ей приходилось делить ещё с пятью несчастными женщинами, занятыми каждая своей проблемами, она пришла к двум умозаключениям. Во-первых, как бы плохо ей ни было в больнице, один плюс там всё же был — ты знал, что тебя ожидает завтра. Здесь же она прекрасно понимала, что вечно находиться в убежище она не сможет, и не было никакой гарантии того, что завтра её не выгонят на улицу. Наверное, в такой же ситуации находились заключённые, отмотавшие срок и вышедшие на волю.       Во-вторых, она решила, что нужно занять себя чем-то, чтобы противные мысли не лезли в голову. Она устроилась на работу уборщицей в супермаркете — работа непростая, и платили там немного, зато сил хватало ровно настолько, чтобы отпахать свою смену, прийти в убежище и уснуть, ни больше ни меньше. Точно не на то, чтобы ворошить призраки прошлого.       Пару месяцев спустя она начала встречаться с парнем и быстро переехала к нему жить. Это был рискованный шаг для неё, но что ей оставалось, кроме как пойти на этот риск?       Хэнк и Фил вышли из машины. Хэнк достал штатив, затем большую камеру, а Фил — два микрофона: один репортёрский и один для видеосъёмки. Она не торопилась выходить. Пускай сейчас ничего плохого произойти не могло, женщина пыталась как можно больше оттянуть тот момент, когда ей придётся зайти внутрь. Она достала маленькое зеркало из сумочки, посмотрела в него, спросила сама себя: «Достаточно ли хорошо я выгляжу?». Визажистка, которая обычно ей помогала перед репортажами, поехать с ними не смогла, поэтому сегодня всё приходилось делать самой. И это было очень досадно.       Она не была гением макияжа и вне работы практически им не пользовалась. Но для съёмок всегда приходилось терпеть толстый слой косметики на лице. «Камера видит все недостатки, — вспоминала она слова продюсера. А потом мысленно с усмешкой добавляла: Да, и прибавляет пять килограмм»       Можно было подумать, что ей не нравилась её работа. Но это было не так. Она была вполне довольна работой телерепортёра. На постоянной основе появляться на экране тысяч телевизоров страны — и в качестве не гостя, а ведущей! — после того, что она прошла, могло быть пределом мечтаний многих. Но, даже если бы она ничего не добилась в профессии журналиста, это бы её не сильно расстроило. Было бы достаточно и того, что она в принципе выбралась из больницы.       Тот парень, когда они съехались, устроил её работать официанткой — тоже вряд ли работа мечты, но лучше, чем уборщица точно, и платили побольше. Несмотря на любовь к своему парню и доверительные отношения, она в тайне от него начала копить деньги. Ещё через некоторое время она поступила в колледж.       Выйдя из машины, она взглянула на здание. Всё такое же большое и устрашающее. Почти. На окнах больше не было пластиковых заслонок — вместо них теперь стояли настоящие прозрачные стёкла. Конечно, они всё ещё были ограждены металлическими решётками, чтобы их нельзя было разбить или выбраться через них наружу, но зато теперь солнечный свет мог без проблем попадать внутрь.       А ещё входная дверь была не заперта. Некоторые пациенты (в сопровождении санитаров, разумеется) гуляли по двору. Да и сам двор преобразился: появились вымощенные дорожки, а вдоль них — клумбы с цветами. — Вау… — она не смогла сдержать восхищения. К горлу подступил комок. Она готова была расплакаться от радости, но вспомнила, с каким трудом ей дался макияж, и вместо этого радостно захлопала в ладоши. — Что, всё настолько изменилось? — с улыбкой спросил Хэнк, но его жена, казалось, потерявшая дар речи, просто кивнула в ответ.       У дверей их уже поджидали. Это был мужчина довольно высокого роста, немного смуглый, но со светлыми, аккуратно уложенными волосами. Он стоял прямо, руки держал в карманах и едва заметно перекатывался с пятки на носок. На нём была рубашка с коротким рукавом, светло-голубые брюки и расстёгнутый белый халат — одежда, привычная для врачей, коим он и являлся. Заметив приехавших гостей, а в особенности свою старую знакомую, он не смог сдержать улыбки. — Эй! Ищете что-то? — окликнул он их.       Женщина обернулась на голос. Она, не задумываясь, побежала к тому, кто её звал, как только увидела его, и кинулась ему в объятия. Он обнял её в ответ. Какие бы у них ни были отношения ранее, сейчас это не имело никакого значения. Она чувствовала, что перед ней был если не близкий друг, то уж точно человек, который понимал её, как, возможно, никто другой в этом мире. — Рада тебя видеть, — как бы она ни старалась, слёзы всё равно выступили на её глазах. — Я тоже рад тебя видеть, Эшли. — А может быть, познакомишь нас? А то я уже начинаю ревновать, — сказал подошедший Хэнк с явной усмешкой в голосе, держа высокий микрофон. За ним подошёл и Фил со штативом в руках. — Ой, прости, — Эшли наконец высвободилась из объятий и повернулась к мужу. — Трэвис, это Хэнк Николсон. Мой муж, — сказала она, указав на Хэнка. — Хэнк, это Трэвис Фелпс. Мой… — она на мгновение задумалась, какая именно связь была между ними, но решила ответить просто, — друг. А это Фил — наш оператор и очень хороший друг Хэнка.       Мужчины пожали друг другу руки. Для этого Хэнку пришлось переложить микрофон из одной руки в другую, а Филу и вовсе поставить штатив на землю. — Можете не беспокоиться на мой счёт, — сказал Трэвис Хэнку. — Я вовсе и не собирался приставать к Вашей жене.       Трэвис жестом пригласил всех войти и, пропустив Эшли и Хэнка вперёд, зашёл следом. Фил остался снаружи, чтобы снять несколько планов здания и двора. Он обещал в скором времени вернуться, а до этого предложил Эшли, Хэнку и Трэвису подготовиться.       Эшли, шедшая впереди всех, замерла в изумлении, оглядываясь вокруг себя. Внутри всё изменилось даже больше, чем снаружи — был сделан ремонт, причём, видимо, не так давно. На стенах не было ни одной дырки, а сами стены из грязно-серых превратились в нежно-розовые, и, даже не касаясь их, можно было сказать, что они теплее, чем те, которые были. Потолок был ровным и очень чистым, без подтёков и пятен, а на полу теперь было мягкое покрытие. Внутри стало намного светлее: появилось больше ламп, и в них теперь были белые лампочки, а не тускло-жёлтые. И главное — самое главное! — появились окна. Большие, от пола и практически до самого потолка, сделанные из толстого, прочного стекла.       Эшли казалось, что она сейчас заплачет. Ей вспомнилось, как она без усилий сумела вывернуть из стены гвоздь и некоторое время использовать его — говорила, что в качестве самообороны. Правда очень быстро этот гвоздь нашли, отобрали, а её наказали.       Она непроизвольно схватила Хэнка за руку. — Тише, тише, — сказал он и похлопал её по плечу. — Мы можем начать тут, — предложил он, увидев подошедшего Фила. — Снимем несколько планов, а потом уже Эш. Трэвис, Вы не против? — Не против, — ответил он, а затем зачем-то повторил: — Конечно, не против…       Хэнк одобрительно улыбнулся и принялся настраивать камеру. Эшли всё ещё поверить не могла, что это светлое место действительно когда-то было той больницей, в которой ей пришлось провести около семи лет. Любой, кто не бывал здесь раньше, сказал бы, что в этом месте нет ничего особенного, но для неё все эти преображения казались чем-то волшебным и нереальным. Она даже подумала, что теперь по-настоящему сошла с ума. — Слышал, ты нашла Ларри, — Трэвис спросил шёпотом, не поворачиваясь в сторону Эшли. — Да, — грустно улыбнулась она, — и лучше бы не находила. Он нас даже не впустил. — Ты пыталась спросить его про Сала? — Шутишь? Да я начала с этого! Но как только Джонсон услышал его имя, он захлопнул перед нами дверь. — Эшли шумно вздохнула. — Хотя не уверена, что он сказал бы то, чего я ещё не знаю. — Ну, — улыбнулся Трэвис, — я думаю, ты многого из того, что между ними произошло, не знаешь… — он задумчиво отвёл взгляд. — А вот об этом я точно ничего знать не хочу! — перебила его Эшли. — Хэнк, ты готов? — Да, всё отлично, — ответил её муж. — Ты сама-то готова? Если да, можем начинать.       Эшли кивнула в знак согласия. Хэнк поманил её жестом. Эшли подошла и взяла в руки микрофон. Она улыбалась, глядя в объектив, но под улыбкой сжимала зубы, а глаза её практически не моргали. Внутри что-то сильно тянуло вниз. Хэнк поднял правую руку и по очереди загнул все пять пальцев. Когда он это сделал, Эшли мысленно отсчитала ещё две секунды. Волнение достигло максимальной точки. Женщину как будто пронзило током. А затем всё прекратилось. Она поднесла микрофон ближе к лицу и заговорила. — Мы добрались до самой больницы имени Святого Эддисона. Трудно поверить, что раньше это место вводило в страх всех жителей Нокфелла. Каждый из них знал, что попадание сюда равняется пожизненному заключению в колонии строгого режима без права на досрочное освобождение. Родители пугали своих детей этой больницей, а местному руководству сходило с рук жестокое отношение к пациентам. Более двадцати пяти лет никто не обращал внимания на то, что происходило в этих стенах, и лишь тринадцать лет назад один случай помог общественности открыть глаза на происходящее.       Хэнк махнул рукой и сказал: «Снято!» Эшли откашлялась. Записываться и в обычное время было трудно. — Я думаю, можно снять у меня в кабинете, — предложил Трэвис, когда запись закончилась.       Кабинет Трэвиса — бывший кабинет Финеаса, претерпевший немало изменений — тоже стал совсем другим помещением. Это был кабинет врача, светлый и без лишних деталей: письменный стол у одной стены, мягкий диван у противоположной и небольшой шкаф для документов, медкарточек и других бумаг. Не было ни фотографий, ни того огромного шкафа со стеклянной дверцей, в котором Финеас хранил прутья.       Эшли не удержалась и с довольной улыбкой плюхнулась на диван, как только увидела его. Хэнк и Трэвис переглянулись и оба засмеялись. Эшли села ровнее, и Трэвис сел рядом с ней. — Если ты не захочешь отвечать на какой-то вопрос, ты не обязан это делать. Я понимаю, что тебе не обо всём захочется говорить, — Эшли посмотрела на Трэвиса. — Я постараюсь. Это же интервью, — улыбнулся доктор. — Снимаем на раз… Два… — прикрикнул на них Хэнк. Он загибал пальцы на поднятой вверх и согнутой в локте руке. — Три!       Эшли опять мысленно посчитала до двух и, широко, даже слегка неестественно, улыбнувшись, начала: — Рядом со мной сидит человек, благодаря которому больница претерпела такие значительные перемены — нынешний её руководитель, Трэвис Фелпс, — она повернулась к нему одним плечом. — Трэвис, буквально с самого детства находившийся на принудительном лечении здесь, сумел не только восстановиться сам, но и восстановить это место. Именно он кардинально изменил здешние порядки, делая из больницы имени Святого Эддисона не монастырь со средневековыми законами, а современное лечебное учреждение. — Спасибо, Эшли, твои слова мне очень льстят, но ты слишком уж сильно меня расхваливаешь. Когда я стал руководителем больницы, первое, что я сделал, это полностью освободил её от пациентов. На время, конечно. Многих мы перенаправили в О-Клэр, а остальных… Посчитали нужным отпустить. Конечно, это решение многих не устроило и подняло панику среди жителей города. Ну, в общем, нам пришлось разгребать кучу гневных писем. А одна пожилая леди не поленилась приехать сюда лично и попытаться объяснить мне, как нужно дела делать.       Трэвис усмехнулся. Эшли улыбнулась вместе с ним. — Потом я уехал учиться, с больницей пришлось повременить. У меня вообще не было ни времени, ни денег её содержать или как-то восстанавливать. Желания, если честно, тоже. Я думал, продать всё на… к чертям. Проблема была в том, что вряд ли хоть кто-нибудь согласился купить этот участок. Я надеялся, что больше не вернусь в Нокфелл.       Выражение задумчивости и печали мелькнуло на лице Трэвиса. Он опустил взгляд и не смотрел ни на Эшли, ни в камеру. — Я вернулся уже с дипломом психиатра и двумя годами работы в клинике штата Висконсин. Я приезжал всего на один день — хотел забрать что-то, сейчас уже даже не вспомню, что могло мне понадобиться здесь… Ну, а дальше вышло то, что вышло. Я остался. Организовал сбор средств, и, на удивление, люди откликнулись. Может быть, увидели, что с теми, кто покинул больницу, действительно всё хорошо и что это такие же люди, которым просто нужна помощь. Кстати, первыми мне помогли родители Тодда Моррисона, — лицо Трэвиса буквально на пару секунд исказилось гримасой боли: губы искривились в дуге, в глазах читался страх, а ноздри раздулись. Он стал вновь спокоен так же быстро. — Это был один из пациентов, ставший жертвой здешнего режима.       Заметив и осознав, что происходило с Трэвисом, Эшли быстро оживилась. — Говоря о пациентах: ты, конечно, согласишься со мной, что отнюдь не последнюю роль во всём этом сыграл Сал Фишер. — Да, конечно, — Трэвис переключился мгновенно. Он вновь говорил с воодушевлением. — Если бы не Сал, то кто знает, были бы мы сейчас здесь… — Ну, может и были бы, но никто из нас не хотел бы этого, — Эшли и Трэвис одновременно издали короткий смешок. — Дальше не для записи! Пустим закадровый голос с кратким пояснением, — она подняла правую ладонь. — Жалко, что это произошло именно так. Ты ведь помнишь, что тогда случилось?       Трэвис задумчиво кивнул. Конечно, он помнил.       Сал успел накинуть больничную рубашку — благо, она была длинной, примерно по колено, ведь надевать что-то другое абсолютно не было времени — и выбежал в коридор вслед за Ларри и сестрой Лизой. Последние успели скрыться за поворотом, прежде чем Фишер догнал их. — Прошу Вас… — он пытался кричать, он знал, что должен её остановить. Он падал на колени, плакал, и слёзы настолько душили его, что сказать что-либо громко или хотя бы внятно он не мог. Он пытался схватить монашку за руку — сделать всё, чтобы только остановить или просто задержать её, но тщетно. — Заткнись, — сквозь зубы с отвращением выжала Лиза, даже не оборачиваясь в его сторону. Ей не нужно было смотреть на Сала, чтобы знать, что он идёт рядом. Он бы ни за что не повернул. Его не нужно было заставлять идти за ней — он сам был готов на это. Будь на его месте Джонсон… Тот давно бы уже сбежал куда-нибудь, но это был Сал Фишер. Сал был для Ларри хорошим приятелем, другом, может быть, даже и кем-то посерьёзнее, но Ларри… Ларри был для Сала Богом, светилом. И разве Сал мог бы оставить его? Мог бы за ним не пойти? Ни за что. Это, кажется, понимали уже все, кроме, пожалуй, самого Сала.       Фишер очень быстро понял, куда именно они шли, и чуть не повернул назад. Идти в кабинет к Финеасу… Лучше уж сразу на смерть. Он знал, что сейчас Ларри снова будут бить, и это знание ранило. Но ещё хуже было то, что он ничего не мог сделать, чтобы хоть как-то изменить ситуацию. Он был один против мира, где такие, как Финеас Фелпс, были королями… Пусть лучше его будут бить. Пусть из рубцов капает кровь. Раз он не может ничего сделать, то пускай хотя бы что-то сделают с ним… — Ваше Преосвященство, — Лиза впорхнула в кабинет, даже не постучавшись. Она втащила Ларри внутрь, держа его за волосы, а следом, как тень, вошёл Сал.       Финеас стоял спиной к двери. В единственное во всей больнице окно (которое, конечно, находилось в его кабинете) он смотрел на то, как на улице гроза постепенно перерастала в шторм. Когда трое вошли к нему, он повернулся не сразу, а только когда услышал голос его помощницы. — Лиза, я запретил тебе врываться! — он готов был обрушить на неё свой гнев, но, увидев Джонсона, а вместе с ним и Фишера, обратил на неё лишь удивлённый взгляд. — Они занимались тем же, за что Вы наказываете Трэвиса и рыжего шизофреника, — сказав это, она выглядела будто собака, ждущая похвалы от хозяина, а Сал подумал о том, что было так низко даже не назвать имени человека.       Финеас оценивающе посмотрел на всех троих, ухмыльнулся и подошёл к Ларри. Он приподнял его лицо за подбородок, заставляя смотреть на себя. — Это ведь ты решил это сделать? — священник даже не спрашивал. Он был уверен в своей догадке. Фишер мог этого хотеть, но никогда бы не решился сделать первый шаг.       Ларри отвёл взгляд. Финеас медленно кивнул. Такого ответа ему было достаточно. Он выглянул за дверь и кого-то позвал. Меньше чем через минуту на пороге кабинета появились четверо охранников. Двое из них схватили «поджавшего хвост» Сала за руки, а двое других подтащили нисколько не сопротивляющегося Ларри к столу. Финеас одним движением смахнул всё, что на нём было. Несколько листков разлетелись по комнате. — Стойте! — взмолился Сал. — Пусть лучше я вместо него! Это я! Я! Я виноват! — он готов был упасть на колени, но его тут же подняли на ноги. — Не геройствуй, Фишер, — презрительно усмехнулся Финеас, подходя к шкафу, — все мы знаем, что это был Джонсон… — Послушайте!.. — Сал не унимался. Он попытался укусить одного из охранников, но получил крепкую пощёчину. — Салли, — тихий голос Ларри прорезался сквозь весь шум, что окружал Сала, — всё в порядке, — Ларри улыбнулся, и Сал даже слегка успокоился.       В конце концов, Ларри уже неоднократно наказывали. Наверное, и в этот раз он сможет вытерпеть. Ларри способен вытерпеть всё в этом мире. Финеас достанет из шкафа одну из розог, Джонсон спокойно вынесет своё наказание и уйдёт к себе.       К удивлению Сала, Финеас вытащил вовсе не прут. Это было неизвестное Фишеру устройство: железная дуга с двумя тканевыми «подушечками» на концах. Из этого устройства торчало несколько проводов. Финеас подключил их где-то у себя под столом. Охранники прижали Ларри спиной к столешнице, и тогда в глазах Джонсона промелькнул страх. Заметив это, Сал вновь попытался вырваться, и вновь его попытка не была удачной.       Прибор стал издавать мерзкий дребезжащий звук. Финеас, взяв в руки небольшой резиновый цилиндр, с наигранной вежливостью обратился к Ларри: — Открой ротик.       Джонсон вцепился бы ему в шею, если бы мог. Он подумал, громко выдохнул и сжал цилиндр в зубах. Как только Ларри сделал это, Финеас прислонил «подушечки» к его вискам.       Он нажал ещё что-то у себя под столом. Ларри затрясло. Его ноги и руки хаотично дёргались. Он пытался закричать, но способен был лишь на обрывистое мычание, которое звучало страшнее любого крика. Он вырывался, пытался вытащить голову из-под прибора, но каждое движение заставляло охранников только сильнее прижимать его к столу.       За окном вновь сверкнула молния, очень яркая. Она сверкнула и погасла, а вместе с ней погас свет. Весь свет на всей территории больницы. Прибор, издав электрический треск, заискрил. Ларри выгнулся от пронзившей его боли и истошно застонал.       А потом стих. И перестал дёргаться.       Охранники отпустили его. И Сала. Фишер, не успели они разжать руки, подбежал к Ларри. Было темно, и в полусумраке он видел обездвиженное тело со слегка приоткрытыми глазами. Самые жуткие мысли бушевали в его голове. Ларри не шевелился. Всё было кончено.       Сал, не утирая слёз, уткнулся в грудь Джонсона. Он не поднимал головы. В ушах Фишера колотило собственное сердце. Оно заглушало редкие удары сердца Ларри.       Его резко откинули в сторону, и он оказался на полу, продолжая смотреть на Ларри и надеясь увидеть хоть какой-либо признак жизни в его глазах. Финеас подошёл и грубо пощупал шею Джонсона. — Да он ещё живой… — с досадой пробормотал он себе под нос настолько тихо, что его вряд ли можно было услышать. — А ты, убийца, — он повернул к Салу голову на короткой толстой шее, — ты знаешь, что это из-за тебя он чуть не погиб? Убирайся.       В ту же секунду Сал вылетел из кабинета. Даже слова «чуть не» нисколько его не обрадовали. Он быстро сбежал по лестнице и преодолел длинный коридор — к двери! Может быть, в этот раз она окажется открыта?! Может, удастся её выломать? Бежать подальше отсюда! Было темно, ужасно темно.       Но не настолько темно, чтобы не разглядеть спящего сидя на полу человека, от вида которого Сал вскрикнул. — Трэвис, я понимаю, что этот вопрос может показаться тебе неприятным, но я не могу его не задать, потому что у зрителей может возникнуть недопонимание, — сказала Эшли, когда камера была вновь включена. — У тебя такая же фамилия, как и у бывшего руководителя больницы, Финеаса Фелпса. Как вы связаны?       Трэвис выпрямился. Вопрос действительно был неприятным, но ответить на него нужно было. Он согласился дать интервью, поэтому скрывать что-либо уже было бессмысленным. И, тем более, это была не такая уж и большая тайна. В стенах лечебницы её точно знали все. — Финеас Фелпс — мой отец. Был им когда-то. Он всегда говорил мне, что я стану главой больницы после него. Так и случилось, — он пожал плечами. — Правда раньше я бы всё отдал, чтобы избежать такой участи. А сейчас это дело моей жизни. Я рад, что занимаюсь этим. Пусть я и не завёл семью, это место стало моим домом.       Сал присел, чтобы получше разглядеть лицо человека, почему-то перепачканное в чём-то чёрном. Пришлось очень сильно напрячь глаза, потому что иначе было мало что видно. В темноте было не разглядеть ярко-рыжего цвета волос, но всё же Тодда узнать получилось. Сал опустился на колени. — Тодд… Проснись… — тихо позвал он. Моррисон тут же открыл глаза. — Сал, я не сплю, — вяло и хрипло сказал он. — Пойдём, я отведу тебя в твою комнату, — предложил Сал. — Салли… — Тодд говорил отрывисто и очень бессильным голосом. — Правая… рука…       Что-то зашевелилось внутри Сала. По телу прошла дрожь. Нужно было проверить его руку, но вместе с тем казалось, что, если сделать это, случится нечто ужасное. Сал провёл по руке Тодда от самого плеча, вниз, до ладони. Она была в чём-то мокром и тёплом, а прямо в середине торчало… что-то твёрдое.       Сал быстро отдёрнул руку и в один миг понял, что лицо Тодда было испачкано не чёрным, а красным. — Боже мой… Тодд… Что это?! — его голос дрожал. Разве это могло быть реальностью? — Гвоздь, — Сал не видел точно, но, ему казалось, Тодд улыбался.       Сал вытер лоб от пота, не боясь, что его рука была испачкана кровью. Его колени задрожали. — Это Финеас сделал? — Сал был уверен, что именно он. Такой жестокости и извращённого ума, как у него… — Не-ет… Он не мог бы. Это Лиза. Она узнала, что я стащил кое-что из кухни, — Тодд стал говорить ещё тише. Сал мог слышать его с трудом. — Послушай, Салли. Я устал. Всё лечение, которое мне здесь дают, оно… оно бессмысленно. Мне ничего не помогает. Я всё так же слышу голоса и вижу разных существ… Зачем это всё продолжать?.. А Трэвис? Ему нужна свободная жизнь. Я её ему только усложняю… — Тодд, мы выберемся… Я клянусь.       Сал не заметил, как свободной рукой Тодд достал что-то из-за спины. — Выберетесь, конечно. Я верю... А ты никогда не замечал, что по потолку бегают ящерицы?..       Сал вскинул голову кверху, и в тот же миг на него брызнуло что-то горячее. Опустил взгляд и с ужасом взглянул, как голова Тодда безжизненно висела на перерезанной шее, а в его разжатой ладони лежал кухонный нож.       Трэвис зевнул и прикрыл рот правой рукой, на безымянном пальце которой блеснуло маленькое серебряное колечко. — Когда всё случилось, я сперва даже не поняла, что произошло, — сказал Эшли. — Я тоже, — согласился Трэвис. — Наверное, нельзя так говорить, но, когда пациенты это поняли, для всех это было большое счастье.       В голове Эшли промелькнули кадры записи, которую они откопали где-то в архивах и смонтировали как раз для этого выпуска. Отрывок был в очень плохом качестве и длился всего секунд тридцать, но все эти тридцать секунд были как будто выжжены в памяти Эшли.       Сначала на экране появилось растерянное лицо Пыха то есть Чака (он решил избавиться от этой дурацкой больничной клички). — Я не верю, что всё закончилось… — он непрерывно мотал наклонённой чуть вперёд головой и не смотрел ни в камеру, ни на операторов.       После этого кадр менялся, и на записи появлялась Мэйпл с пустым безжизненным взглядом. — Отец Финеас был ужасным человеком…       А дальше на плёнке появлялась сама Эшли. Вернее, её молодая версия: с очень неровной короткой стрижкой, тощая и с озлобленным лицом. Она сидела с закинутыми на стол ногами и качалась на стуле. — Я попала сюда в пятнадцать лет. Как только мне исполнилось восемнадцать, этот [она выругалась непечатными словами] меня стерилизовал. — Он пользовался Вами? — спросил голос за кадром.       Молодая Эшли ухмыльнулась. — Мной? Не-ет. Зачем ему я? У него была своя, личная…       Сал долго смотрел на этот нож. Сидя на полу и глядя на человека, который ещё минут пять назад был жив, он пришёл к абсурдному и забавному заключению: какой-то кусок железа в секунду лишил жизни целого человека. Настоящего. И почему-то одного из прекраснейших людей в мире. Это было так обидно. И так несправедливо, что хотелось плакать. А мог ли он?       Наверное, мог, но в его голове родилась другая идея, понравившаяся ему даже больше. Сал осторожно поднял нож и вытер его о ткань робы, оставляя на ней тёмное мазаное пятно. Затем он вытер лицо о воротник и встал. Сал чуть не поскользнулся, наступив в лужицу крови. Он шёл неторопливо, зная, что спешить в его деле не стоило, что делать всё нужно с умом, обдумывая каждый шаг. В конце концов, любой бы сказал, что у него уже был подобный опыт.       Самым сложным было подняться по лестнице. Он держался одной рукой за перила и пытался не свалиться вниз. Когда нужная дверь была уже в двух шагах, Сал услышал истошный крик примерно оттуда, откуда только что сам пришёл.       Когда он вошёл в кабинет, сперва его никто не заметил. Зато он прекрасно видел всё. Он видел, как на столе, на котором недавно лежал Ларри, сидела сестра Лиза. Рядом, обхватив её за талию, стоял Финеас и жадно её целовал. Лиза, заметив Сала, брезгливо указала на него пальцем. Финеас обернулся. — Что тебе ещё нужно?! — яростно спросил он, отстраняясь от Лизы.       Сал не ответил. Он вошёл в кабинет и приблизился к священнику. Его глаза горели безумным огнём, а улыбка расплылась широким полумесяцем. Финеас попятился, Сал надвигался на него, а Лиза прижалась к стене. — А ты как думаешь? — спросил Сал, смотря на Финеаса снизу-вверх. — Я ведь убийца.       Одним движением он всадил нож священнику в шею. Ноги Финеаса подкосились, и он, пытаясь вытащить нож, упал на пол. Лиза издала пронзительный визг и выбежала из кабинета, а в голове Сала крутился только один вопрос: «Где сейчас Ларри?» — У тебя тут можно курить? — неожиданно спросила Эшли и потянулась. — Давай выйдем на улицу, — предложил Трэвис и встал с дивана.       Эшли сказала Хэнку и Филу готовиться к следующему плану, и они с Трэвисом вышли из кабинета. Она в очередной раз была поражена произошедшими изменениями. «Давай выйдем на улицу». Раньше эта фраза показалась бы злой насмешкой.       Далеко отходить от входа они не стали — присели на небольшое крыльцо. Эшли закурила, Трэвис не стал. На её памяти он ни разу не курил. Это казалось ей странным: в больнице курение было одним из немногих развлечений, и тех, кто добровольно от него отказывался (что Трэвис, что тот же Сал), она не понимала. Озвучить эту мысль она не посчитала нужным. — Ты ездил к Салу, когда его арестовали? — спросила она, не глядя на Трэвиса. — Нет, — он помотал головой. — Я был занят… — он взглянул на кольцо и решил не говорить, — другим. А ты? — Ездила, — она стряхнула пепел с сигареты. — На него было страшно смотреть. Мне показалось, что за несколько дней он постарел на годы. Он поседел, клянусь тебе! А со мной сперва не хотел говорить: решил, что я пришла свидетельствовать против него, глупый. Потом всё-таки согласился и рассказал мне много чего… интересного. — Ты говорила с полицейскими? — Трэвис встал. — Сколько ему грозило? — Ему грозил электрический стул, — Эшли потушила сигарету о край бетонной ступеньки. — Эти придурки повесили на него ещё и убийство Тодда, — внутри Трэвиса всё замерло. В нём закралось сомнение. Он никогда не рассматривал эту версию, но… — Согласись, что это полный абсурд. Он не стал бы! — Верно, — Трэвис несколько раз помотал головой, а потом отчётливо кивнул, — не стал бы… — эхом повторил он. Как он мог подумать о таком? — Н-да… Но, учитывая его прошлое, вряд ли хоть кто-нибудь поверил бы ему, — Эшли поднялась. — Пойдём? — не дожидаясь ответа, она открыла дверь. — Пойдём, — опять повторил Трэвис и зашёл внутрь вслед за ней. — На самом деле про прошлое Сала я знаю только то, что говорил мне отец. А он, сама понимаешь, наплёл всякого, чему уж точно нельзя верить... — он замялся. — Ты вроде бы в этом вопросе знаешь больше… — Я многих деталей уже не помню, но расскажу всё, что знаю.       Когда они зашли, Эшли заметила Хэнка и Фила в конце коридора, ведущего к Залу. Она направилась туда. Внутри заколыхалось волнение. Она хотела увидеть, что случилось с той страшной комнатой, где она провела, наверное, года четыре. Зная, какие перемены произошли с остальными частями здания, она даже представить не могла, чего ожидать. Она бросилась туда почти бегом.       Зал был очень светлый: две стены были белые, одна тёмно-синяя, а ещё в одной было большое окно. Оно было огорожено металлической решёткой, но нисколько не мешало, поэтому Зал казался ещё светлее. Около синей стены стоял большой диван, а рядом с ним несколько кресел, а напротив, вместо старого граммофона, теперь был (хоть и небольшой) телевизор.       Хэнк, по её подсчётам, должен был ещё некоторое время настаивать камеру. Она села в одно из кресел и порадовалась тому, насколько оно было удобным. Трэвис сел возле неё. — Мы все знали, что Салли был здоров, но это было не совсем так. Он страдал бессонницей и принимал какие-то лекарства с жуткими побочными эффектами. Ему постоянно становилось плохо, и иногда он видел галлюцинации. А ещё ему часто снились кошмары. Конечно, этого было мало, чтобы упечь его в больницу, но в каком-то смысле это даже сыграло ему на руку. Однажды, примерно за полгода до того, как попасть в больницу, в его дом кто-то пробрался. Если бы взломщик оказался простым грабителем, ничего бы не случилось. Но он убил родителей Сала и сбежал, даже не взяв ничего. Сал в то время спал, приняв огромную дозу таблеток, потому что мучился с температурой. Он сказал, что явно видел, как убивает своих родителей. Когда он очнулся и пошёл проверить, всё ли в порядке, нашёл их мёртвыми. Понимая всю ситуацию и осознавая, что вину повесят на него, Сал попытался скрыть следы преступления. Он взял в гараже канистру с бензином и поджёг дом, — Эшли печально выдохнула. — За это его сначала арестовали, а потом суд признал его невменяемым. Ну, вот примерно так он и попал к нам в больницу. Финеас считал его убийцей, вот он и сделал то… что сделал. — она подпёрла голову левым кулаком. — На него ещё хотели повесить убийство Лизы Гарсиа, но это уже был бы совсем бред. Все же знают, что она сама упала с лестницы, когда убегала.       Трэвис резко беззвучно вздохнул и сжал зубы. Если бы он стоял, то непременно бы пошатнулся на месте.       Передвигаться в полной темноте непросто. Конечно, если ты всю жизнь не провёл в стенах одного здания. Его трясло от увиденного, а из-за слёз всё вокруг казалось смазанным и куда-то плыло. Он плакал и почти что кричал в голос. На то, чтобы не заорать на всю больницу, не хватало только сил.       Он поднимался, держась за перила очень крепко, чтобы не упасть. Ноги не слушались. Приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы передвигать ими.       Он поднял голову и вытер слёзы тыльной стороной ладони правой руки. Было всё ещё очень плохо видно, но судя по звукам, доносившимся из кабинета, что-то происходило. Сначала тихий разговор за дверью, затем скрип дверных петель. Разговоры прекратились, и на мгновение стало невообразимо тихо. Даже дождь, казалось, остановился. — Что тебе ещё нужно?! — раздался грозный голос. Конечно, он принадлежал Финеасу и никому больше. Что ни говори, но голос родного отца — пускай даже и такого — не узнать очень трудно.       А затем раздался женский крик, и из кабинета вынеслась та, кого он ненавидел больше всего на свете — больше отца, больше этого места, больше самой жизни — та, что зачем-то принесла его в этот мир. Та, что почему-то его не убила, хотя её об этом просили все, а в первую очередь сам Финеас. И та, что сотворила это. — Трэвис, сынок! — Лиза забежала ему за спину, чтобы укрыться от кого-то. Но никто не появился.       Трэвис резко обернулся и схватил её за плечи. — Ты сделала это? — спросил он металлическим голосом. — Я не понимаю, о чём ты... — он сжал пальцы так сильно, что послышался хруст. — Ты сделала это? — он повторил очень медленно, тихо и вкрадчиво. Им обоим казалось, что он готов вгрызться ей в горло. — Так будет лучше для тебя... — она всхлипнула и потянула ладонь к его лицу.       Сверкнула молния. Он медленно разжал пальцы и опустил голову. — Видишь, сынок, я тебя...       Трэвис с силой толкнул её и, видя, как она с распахнутыми глазами летела вниз, выплюнул: — Не смей называть меня сыном. — Да, конечно, сама. — На следующее утро, после того как я приезжала в участок, Сала нашли повешенным у себя в камере, — Эшли опустила взгляд и помрачнела. Набрав побольше воздуха, она продолжила: — Не выдержал всего этого, наверное. На него столько свалилось, — она очень пожалела о том, что внутри помещения нельзя было курить. — А за первое дело его оправдали. Правда уже посмертно. Они нашли того ночного маньяка. Фамилия у него была немецкая, Вернер. А имя… Марк, кажется… А, Майк. Точно. Ну, ты, наверное, слышал. — Да, да, — быстро закивал Трэвис. — Самое обидное было то, что Джонсон даже не пришёл на похороны Сала. Хорошо, что Салли об этом никогда не узнает…       Она замолчала. Было уже просто нечего сказать. Трэвис тоже молчал. Зал наполнился тишиной. Было слышно, как на улице пели птицы. Эшли ощутила небывалое спокойствие. Всё было хорошо. Они доснимут репортаж, и она сможет поехать к себе домой, быть там со своим мужем. Никто больше её не ударит, не будет называть потаскухой или блудницей. С ней будут обращаться, как с человеком, а другого отношения к себе она не допустит. Потому что ей не пятнадцать, а тридцать четыре, и потому что Финеас получил то, что заслужил.       Она пришла к нему на следующий же день после первой попытки, одна, без камер и посторонних людей. И, на удивление, её впустили. Правда сделал это не Ларри, а очень милая женщина: маленькая, аккуратная и низкая с длинными светлыми волосами. Женщина представилась как Амели, сказала, что является женой Ларри, и с радостью пригласила Эшли войти.       Дом был неплохим. Не роскошным, но и не бедным. Он был двухэтажный, но на второй этаж подниматься не пришлось. Эшли увидела Ларри в гостиной. — Здравствуй, — осторожно поздоровалась она с мягкой улыбкой на лице. Чего стоило ожидать, ей было неизвестно.       Ларри повернулся на голос, и, как только он её увидел, поднялся с дивана и приблизился. Джонсон почти не изменился в лице, только несколько углубились морщинки вокруг глаз, на лбу и у носа. Он был всё таким же высоким и широким в плечах. Волосы носил короткие, зачёсанные назад. — Зачем ты её впустила? — грозно спросил он и обратил взгляд на Амели. — Ларри, — Эшли не дала ей ответить, вмешавшись сама, — давай просто поговорим. — Нам не о чем разговаривать! — разъярённо крикнул он. Амели решила быстро ретироваться на кухню, чтобы не попасть под «горячую руку» своего мужа. — А я думаю, что есть, о чём! — Эшли прикрикнула в ответ. Если он решил, что может так себя с ней вести, то он ошибался. — Вернее, не «о чём», а «о ком»!..       Выражение лица Ларри тут же переменилось, и Эшли показалось, что на разглядела в нём страх. — Тише ты! — Джонсон схватил одной рукой её за плечо, а указательный палец другой руки приложил к губам. — Что такое? — Эшли дёрнула плечом, высвобождаясь из хватки. — Не хочешь вспоминать бывшие проколы, голубок?       В её голосе промелькнула та язвительная интонация, с которой она часто говорила в больнице. Она думала, что избавилась он неё, поэтому испытала лёгкий шок, но виду не подала. Наверное, всё-таки не место влияло на неё... — Ты не знаешь, через что я прошёл, — Ларри отошёл на полметра и развернулся. Он сделал несколько шагов вперёд и засунул руки в карманы. — Нам всем пришлось через многое пройти, — зашипела Эш, вновь подходя к нему. — Ты знаешь, почему мы все освободились?! И знаешь, что для этого сделал... — Я знаю, что он сделал! — Джонсон повернулся обратно к Эшли и оказался очень близко к ней. От столкновения лбами их спасла только разница в росте. — И я благодарен ему за это! — он перешёл на крик, не пытаясь себя сдержать. — Но я больше не хочу ничего о нём слышать! Так что, будь добра...       Сверху послышался громкий детский плач. Ларри осёкся. В гостиную тут же вбежала Амели. — Вы разбудили Салли! — недовольно сказала она и направилась по лестнице на второй этаж. — Салли? — с недоумением спросила Эшли. Ей показалось, что она ослышалась. — Да, Салли, — Амели остановилась и обернулась. — Это наш сын, — и снова устремилась наверх. — Я готов, — радостно воскликнул Хэнк. — Трэвис, спасибо тебе за всё, — она встала и обняла друга. — Тебе спасибо, — он ответил. — Кто-то же должен был рассказать обо всём этом.       Эшли подошла к мужу и встала напротив камеры. — Как я выгляжу? — кокетливо спросила она. — Как обычно — великолепно, — улыбнувшись, ответил Хэнк.       Камера начала записывать, Хэнк досчитал до пяти, Эшли выдержала паузу и заговорила: — Если вы когда-нибудь, путешествуя по Америке, будете проезжать небольшой город с названием Нокфелл, окружённый с трёх сторон лесом, а с четвёртой озером, вы непременно увидите возвышающееся над городом — потому как оно стоит на холме — большое здание местной психиатрической лечебницы. А если волей судьбы вы всё же окажетесь в этой больнице, не спешите огорчаться: сейчас она уже не такая, какой была в далёком семидесятом году. Может быть, вам там даже понравится. По крайней мере, персонал будет стараться, чтобы вам понравилось. — Снято! — почти прокричал Хэнк. — Хорошая работа! — Спасибо, — улыбнулась Эшли. — Вы не будете против, если я пройдусь тут немного? — она посмотрела сначала на Хэнка, потом на Фила, а затем на Трэвиса. Никто против не был.       Вообще-то она прекрасно знала, куда идти: сперва нужно было выйти из Зала в коридор, потом дойти почти до самой кухни и повернуть налево. Там, в конце ещё одного коридора, была маленькая комната. Эшли осторожно открыла дверь.       В этой комнате, видимо, кто-то на тот момент жил, но никого внутри не было. Это было неплохо — спора между нынешней и бывшей хозяйками удалось избежать. Эшли осторожно присела на мягкую кровать, вспомнив, сколько всего пережила её собственная, и порадовалась, что её заменили.       Теперь в комнате тоже было окно. И кстати, сейчас оно было приоткрыто. На дворе стоял конец мая. Дул лёгкий ветер. Он уносил с собой последние обиды и страхи и подхватывал, чтобы разнести как можно дальше по Земле, светлые воспоминания о Сале Фишере.