Я здесь лишь странник

      Как странно порой проходят расследования, когда виновный сразу определен, все всем понятно, особенно начальству. Ни осмотра тебе толком, ни поиска улик, ни долгих опросов. Все настолько ясно даже самому последнему дворнику, что детективу в общем-то и стыдно задавать вопросы. Будь Фило почувствительнее, он бы даже покраснел, с какой укоризной смотрела на него вконец измученная экономка. Но он не был. Потому без приглашения почти по-хозяйски развалился на расшитом позолоченными нитками светлом стуле и принялся сосредоточенно рассматривать затейливую лепнину на потолке. Расходящиеся узоры напоминали одновременно цветочный бутон и клубок змей, потерявших ориентацию в пространстве. Он попытался охватить взглядом весь барельеф, и не удержавшийся на голове котелок с мягким стуком отскочил от наполированного паркета и подкатился к ногам застывшей экономки.        Экономка чисто автоматически наклонилась поднять, и в этот момент выдержка и многолетняя вышколенность отказали бедной пикси. Она согнулась ещё сильнее, и из-под руки, крепко прижатой к губам, вылетели громкие надрывные возгласы. Райкрофт подскочил к ней, попытался приподнять и, в конце концов, неловко прижал к себе, другой рукой едва приглаживая вздрагивающие плечи. — Поздно, господин инспектор, все поздно! Говорила гаруспик, беда грядет на этот дом, и черная тень, поздно, у меня так всегда.       Но инспектор слушал ее будто сквозь плотную густую массу, слова проникали в мозг, но не оставляли никаких осмысленных следов. Едва его руки коснулись оснований крыльев, накрепко плененных корсетом, Фило накрыло волной из прошлого. Перед глазами очень быстро, как в калейдоскопе, пронеслись осколки из закоулков памяти, словно огоньки давно погасшего салюта. Память не оставляет точных деталей, заботливо их стирает. Но ощущения, неуловимые движения души остаются навсегда, просто становятся все чище, все прозрачнее. Он не знал, сколько лет экономке. Феи живут намного дольше людей, и реальный возраст наверняка больше, чем видно по сгорбившейся в его руках безутешной пожилой пикси. Но дело было не в том, это не было сексуальное влечение, нет. Просто руки, как оказалось, хранили свои, ведомые только им воспоминания.       Вынырнул Фило из окутавшего его тумана воспоминаний только от едва слышимых причитаний о магическом замещении личности. — Что? Что вы сейчас сказали?       Он легонько отстранил поникшую экономку. Райкрофту показалось, что та выдохнула вместе с криками всю свою жизненную силу, словно опавшие листья, долго носимые ветром. Но инспектор ошибся. Страх перед неведомым злом поддал ей твердости.  — Вы, люди, бессильны перед древними силами, но настолько глупы и надменны, что даже не пытаетесь это осознать.       Фило знал распространенное отношение людей к верованиям и обычаям нелюдей. Люди подсознательно боялись их магии, но признать это означало бы поставить себя ниже древних рас. А потому они избрали самый простой путь примириться с непознанным: объявили все это грязным, порочным шарлатанством. Но бояться от этого меньше не стали. Просто спрятали свой страх за грязной, отвратительной маской, иногда накрепко прилипшей к лицам. Перед глазами услужливо всплыли лица некоторых сослуживцев, перекошенные от ненависти, презрения и затаенного первобытного страха перед другими расами. Сам инспектор обладал редким свойством не принимать ничего на веру, но и не отрицать слепо все то, чего не понимал. Может, именно поэтому из него получился неплохой сыщик, как-то не задумывался он над этой стороной своего характера. Да и некогда было философствовать, причитания натолкнули его на ниточку, за которую определенно стоило потянуть, и неважно, что за этим стояло, магические перемещения душ или нечто более прозаическое. — Что вы сейчас сказали об украденных душах? Погодите, не отворачивайтесь, у кого вы это заметили?       В уголках ее глаз еще блестели шарики слез, но голос был уже совсем другой. — Вы не поверите. И простите, инспектор, за несдержанность, это было отвратительно. Больше вы не увидите моих истерик и слез.       Фило слегка удивился перемене, но быстро справился с этим новым образом. Интересно, кем она была у себя на родине, в прошлой жизни? Наверное, совсем не простой дамой, уж больно явно видно достоинство, когда несчастье сорвало каждодневную маску покорной прислуги. — У меня мало времени.       Он сказал это мягко, но напористо, и посмотрел прямо в глаза. Зрительная дуэль продолжалась недолго. И за эти пару секунд он увидел в странных нечеловеческих глазах и боль, и страх, и невесть откуда взявшуюся симпатию.  — Я на днях была у гаруспик. Она сама меня остановила на рынке и потянула за собой. Боги иногда предупреждают нас, но мы слепы, слепы и самонадеянны, как и вы, люди. Она говорила о темени, окутавшей дом, где я живу, о том, что она способна поглотить наш мозг и мы изменимся и подчинимся, и изменимся не только внутри, это будет видно, но только тем, кто хочет видеть… Я не хотела, о Боги, я ничего не хотела, кроме покоя. И это наказание за слепоту, это снова все поздно. Я же видела, хоть и не желала…  — Что вы видели? Конкретнее, что и кого вы видели? Кто был не таким, гувернер мальчика, Эммет Сэломонс? Вы видели его с топором? Или кто-то другой?       У него действительно было мало времени, и Фило пытался пробить стену многолетнего недоверия к людям, но аккуратно, чтобы не пережать.  — С топором Эммета все видели, но не вчера, позавчера вечером, он притащил его зачем-то и сказал, что мистер Берроуз велел принести и поставить к камину, дескать, старый плох. И он уже был не обычным, словно в этом оружии сила, наверное, тогда она и вошла в него. Боги, как же я не…  — Погодите, конкретнее, чем он был не такой? Он был по-другому одет? Говорил как-то не так? Выглядел не так?  — Нет, не то. — Она задумалась. — Он просто был другим — одежда та же, лицо то же… Глаза! Глаза не такие, он не так смотрел, не так двигался, он словно был чужой. Вы бы подошли к гаруспик, она лучше меня разбирается в магии…  — Да, обязательно… А, скажите, он стал другим и уже обратно не менялся?  — Менялся, инспектор, вы правы, менялся постоянно.       Фило едва не уронил шляпу от возбуждения, ему казалось, что вот уже он близко, очень близко. Но здесь главное было не потерять контакт, перестать давить на нее. Райкрофт глубоко вдохнул застоявшийся воздух, медленно выдохнул, на ходу вспоминая ее имя и фамилию, обозначенные вчера в списке. И постарался произнести как можно спокойнее и уважительнее: — Миссис Грин, Пинкетт, постарайтесь вспомнить, постоянно, это как? На глазах? — Нет, пожалуй, он тогда вечером с топориком пришел, был другой, когда ставил его у камина. — А когда уходил за топориком, был прежний? — Не могу сказать, я вообще не видела, как он уходил. Он вообще не часто уходил, а тут я еще удивилась. Вроде уже пошел укладывать лорда Сэмьюэля, и снова зашел через задний ход, в мокром плаще.       Фило испугался, что имя мальчика, впервые произнесенное ей вслух, вызовет слезы, но в ней словно прорезался стержень, который до этого скрывался. Только плотно сплетенные пальцы выдавали напряжение. — А когда он еще раз был не таким? Можете вспомнить? Утром вчера вы его видели? — Да-а… Он все утро копошился, бегал то к лошадям, то обратно в комнату. — А зачем? Что-то случилось? Вас это не удивило тогда? — Понимаете, инспектор, лорд Сэмьюэль был очень хороший мальчик, но немного рассеянный. Мог оставить в карете книжки, накидку, да что угодно… И еще он очень не любил вставать рано, учиться любил, а вставать нет. Но Эммет умел с ним договариваться, сам возил его к учителям, сам смотрел за лошадью и каретой, отдельной. И каждое утро готовил что-то типа представления, чтобы подъем был потише. Лорд Берроуз не одобрял, но по утрам он любил тишину, потому не запрещал. — Учителя не приходили к вам, Сэломонс возил ребенка к ним?       Это было не типично для богатых семей и весьма удивило Фило. — Сначала учителя приезжали к нам, но мистер Берроуз не очень любит посторонних в доме и излишний шум тоже. Он несколько бурно реагировал, но мальчику тоже нравилось выезжать, нравились лошади.       Инспектор уже видел бурную реакцию и подумал, что на месте ребенка ему бы тоже нравились лошади. Судя по уже известному об образе жизни Берроуза, Райкрофт понимал, почему Берроуз любил тишину по утрам. Было нетрудно предположить, что даже неслышно шуршащая экономка представлялась в его голове как громыхающий поезд. А уж не желающий вставать ребенок… — Так значит, он все утро ходил то к лошадям, то в комнату к мальчику. И все время заходил разный? — Не могу сказать, кажется, нет. Хотя, он ходил дольше, чем обычно, носил какой-то мешок, вот, вспомнила. И там сломалось что-то, он вроде чинил. Он сам смотрел за каретой, кучеру хозяина не доверял или не любил его. Не ладили они, да вы сами поймете почему. Вот вечером тогда точно был другим. А когда заходил будить, я была не в доме. И увидела это… Этот ужас уже после… Бедный мальчик… И бедный Эммет, он так любил мальчика, как своего, даже больше. Вы не понимаете, как тень меняет человека. Боги, даже старого лорда они изменили, вот почему он приезжал пару дней назад, он чувствовал и не хотел поддаваться, он приезжал прощаться! Экономка прикрыла рот ладонью, осененная внезапным прозрением. — Арчибальд Квинси приезжал к вам пару дней назад? А, что, до этого он редко ездил к вам? Юный Сэмьюэль же был его внуком, они не ладили с вашим хозяином? — Лорд Квинси вообще редко куда-то выезжал, насколько я знаю. К нам приезжал только на дни рождения нашего Сэмьюэля. А тут пару дней назад нагрянул во время ланча и выглядел просто ужасно, словно сама смерть. Худой, лицо совсем сморщенное, и весь не в себе. — Не в себе так же, как и гувернер тогда вечером? — Нет, что вы. Эммет был как будто чужой, словно внутри него другой. А мистер Квинси просто выглядел совсем больным. Он как-то силился сопротивляться тени, не пустить ее в себя, но она его убила за это. Он это чувствовал, теперь я понимаю, от него буквально пахло смертью, и как я не увидела. — Ну, судя по всему, все же увидели. Вы мне очень сильно помогли, Пинкетт. Если можно, я осмотрю комнату Сэмьюэля еще раз.       За окном послышался цокот копыт, громкое понукание, и Райкрофт понял, что поздно, ничего он не посмотрит, пока по крайней мере. — Инспектор, пожалуйста, я вас выпущу с заднего хода! И снова стала заметна разительная перемена в экономке. До того перед ним была дама из высшего общества, с манерами и глубоко закопанным стержнем. А сейчас снова мельтешила запуганная экономка взбалмошного лорда. Он спешно натянул шляпу на грязные вихры и послушно шмыгнул к заднему ходу. Еще успел подумать, замечает ли она, как меняется без всяких чар гаруспика, а лишь под влиянием страшных обстоятельств. И как ни старался инспектор улизнуть до громов и молний со стороны Берроуза, полностью незаметно унести ноги из злополучного дома не получилось. У самых выходных дверей он столкнулся с кучером Берроуза, мрачным крепким малым с квадратной физиономией и густыми черными бровями. Уголовник, может, бывший. Здесь Фило был безошибочен. — Что вы здесь вынюхиваете, хозяин же сказал, что легавые ему больше не нужны, убирайтесь.       Он перегородил весь дверной проем, в лицо Райкрофту пахнуло тухлыми ароматами жареного лука и еще чего-то отвратного. Он поневоле слегка отодвинулся назад, затем напористо, не отводя взгляда, слегка подпихнул кучера плечом. — Уберусь, когда сочту нужным. Я хочу осмотреть конюшню. — Получите разрешение, тогда и осматривайте. — Голос у него был неприлично высокий для такого массивного громилы, и это вызвало непрошенную усмешку у инспектора.       Кучер истолковал ее по-своему. И уперся волосатой рукой в косяк двери. Не то, чтобы Фило сейчас хотел ввязаться в драку, даже совсем не хотел, но он понял, почему не ладили гувернер и этот коренастый громила. Уж больно разные по складу были. Он бы тоже оградил ребенка от угрюмого кучера и возил его сам. Странно, что Берроуз этого вполне себе привечает. И понял, чем приструнить угрюмого кучера. — А, впрочем, ты прав, иди, убирай навоз, я после заскочу. Сначала проверю на тебя все данные в Департаменте — ты случайно не сообщник?       У соперника явно чесались руки, он яростно запыхтел, но тронуть Фило не решился без указания хозяина. Он сидел в тюрьме, раньше, Фило видел это по перекошенной физиономии, и через всю ненависть сквозил страх оказаться там еще раз.       Снова неприветливое осеннее небо, затянутое серыми тучами, простиралось над головой инспектора. Снег прекратился, но тугая холодная морось так и осталась висеть в густом, пропитанном черными вкраплениями угольной пыли воздухе.       Констебля Бервика не было видно, значит, он поехал в Департамент полиции оформлять кончину лорда Арчибальда Кингсли. Очень стоило бы съездить к загородному дому старого лорда самому, но сначала необходимо было показаться на глаза начальству и переговорить с Бервиком и доктором. А еще безумно хотелось жрать, только сейчас желудок взвыл острой болью, напомнив о себе.