***
Ларри волновался. Очень сильно. Ведь знал, что именно он был причиной чужой попытки самоубийства, к счастью, неудачной. Он знал, что так и не успел объясниться с Салли и его реакция могла быть совершенно непредсказуемой, но Джонсон был намерен рассказать всё, как было, без утайки, все свои самые страшные секреты, всю свою жизнь, чтобы Фишер поверил, что ничто ещё между ними не кончено. И хорошо, если голубоволосый действительно захочет его выслушать. Ещё с самого утра, шатен был как на иголках, нервно поправлял всё же расчёсанные с вечера волосы, оттягивал ворот футболки, который, как казалось, душил. Увидеть Салли можно будет только через час, так сказал Откин. А Ларри уже был готов хоть сейчас сорваться и бежать в нужную палату. Но покорно ждал. Конечно же, о том, что с Фишером всё, вроде как, в порядке, патлатый сообщил Фэлпсу уже минут через пять после встречи с врачом в коридоре. Блондин тоже вздохнул с облегчением, намереваясь потом тоже навестить голубоволосого парня. Но самым первым, всё равно, его доведётся увидеть именно Ларри. Время тянулось мучительно медленно, словно жвачка. Всё тянулось и тянулось, выматывая последние нервные клетки и испаряя остатки уверенности. Напряжение нарастало, но отступать сейчас шатен не намерен. Решающий шаг. Всё или ничего. — Ларри, ты готов? — раздался мужской голос от двери. — Да, конечно! — с готовностью кивнул Джонсон, выходя из палаты и шагая за доктором к нужной палате. Сердце забилось быстрее. Сложно сказать, какие именно эмоции сейчас испытывал парень. Было даже чувство, что предстоит встретиться с живым привидением, но парень, лежащий на своей постели, не был особо похож на призрака. Разве что, такой же бледный. Дверь тихо закрылась за спиной Джонсона, после чего тот неуверенно подошёл ближе и опустился на стул рядом с кроватью. Хотелось просто плакать навзрыд от одного только вида голубоволосого — уставшие глаза, приоткрытый рот, через который тот с натяжкой и хрипло дышал. Кажется, его организм упорно боролся с нанесенным повреждением и пытался восстановиться, но пока эта борьба не выходила в пользу измученного Салли. Тонкая шея крепко перевязана бинтами, скрывая глубокий порез на горле, голубые пряди, кое-где слипшиеся от крови, которую не было возможности смыть за ту неделю, разметались по подушке, ужасно и неестественно бледная кожа, едва заметные шрамы на правой щеке — все это сейчас выглядело намного более болезненно, намного более страшно, чем видел в своих снах Джонсон. Шатен нервно сглотнул, в очередной раз осознавая свою вину за такое состояние всё ещё любимого Салли. Ещё один хриплый вдох, Фишер облизывает пересохшие и потрескавшиеся губы. — Ларри… — Сал, пожалуйста, никогда не делай так! — тихо, чтобы не потревожить больную голову протезника, перебил парень. Он знал, что должен был сказать это намного раньше. На целую неделю раньше! А потому то, что было на уме столько дней, тут же сорвалось с языка. Но разве эти слова ещё могут что-то исправить? Разве смогут что-то изменить в их, несомненно, всё ещё мрачном будущем? — Я… — голубоволосый отвёл взгляд в сторону, в очередной раз тяжело вздыхая. — Прости меня, я доставляю столько проблем. Даже умереть нормально не смог… — на самом деле, он не испытывал уже вины. Он не испытывал ровным счётом абсолютно никаких эмоций, прямо как в тот день… Ларри… Я… Ничего не чувствую… Серость, поглотившая душу, больше не желала отпускать. Она обвила, словно одеяло, раненную душу, чтобы больше никто не посмел обидеть. Ведь ничего не чувствовать гораздо проще, чем испытывать столько боли. — Если бы ты погиб, я… — в уголках карих глаз защипало от слёз, — Я бы вскрылся следом! Как ты не можешь этого понять?! Из нас двоих виноват я, и только я! — повысил голос, а после снова заговорил тише, — Прости, я не знаю, чем смог тебя обидеть, но я ни за что не хотел этого, понимаешь? Прости, прости, прости… — он мог извиняться вечность. Но было ли за что? Разве сам шатен поднёс нож к чужому горлу? Нет, Фишер сделал свой выбор. Просто так сложилось. И сам голубоволосый прекрасно это знал, а потому давно не винил патлатого, наоборот, он хотел для него всего самого лучшего. Ларри всё шептал извинения, словно в лихорадке, склонившись над Салли. — Не извиняйся, это я идиот. Нужно было сразу спросить у тебя напрямую про тебя и Трэвиса, — Сал не был зол, не был особо расстроен. Его лицо было уставшим, а во взгляде читалось глубокое безразличие ко всему, и слабыми искорками ещё поблёскивала боль. Он всё ещё помнил. — Меня и Трэвиса? — Джонсон не понял эти слова, утёр слёзы, стараясь не поддаваться слабости, однако выходило не очень. Он ожидал услышать что угодно, но не это. — Я видел, как тогда, в коридоре, он тебя поцеловал и разозлился, понимаешь? Я ждал, когда ты сам мне всё расскажешь, когда объяснишься… Но ты этого не сделал, ты вел себя так, будто ничего не было, — Фишер постарался приподняться на локтях. Хотелось высказать все свои мысли, чтобы раз и навсегда выяснить произошедшее. Плевать уже на гордость, на злость. Просто хотелось услышать объяснения. Просто хотелось знать, почему же Джонсон клялся в любви, а бегал к другому? — Подожди, но он меня ни разу в жизни не целовал, а если бы попробовал, то тут же лишился бы зубов, — Ларри с искренним недоумением уставился на Салли. Тот не менее удивлённо посмотрел в ответ. — То есть как?.. — Салли, я тебе клянусь — мы не целовались, — Джонсон сперва подумал о том, что Салли это могло показаться. Потом подумал, что он мог придумать себе что-то и поверить в это. Потом подумал о том, что тот просто словил галлюцинацию, а может это просто было игрой воображения, пока парень лежал без сознания. — Неужели это снова идиотские видения… — вымученно застонал тот, пряча лицо в ладонях. Если всё именно так, то сейчас парню стало ужасно стыдно за это всё. Он ни за что отверг Джонсона, кричал, злился, сам себя завёл в эту глубочайшую пропасть и бесконечно жалел себя. А ведь так у людей случается часто. Придумав какой-то образ, определённое событие, клише для жизни, мы старательно не отходим от заданных стандартов. Если в голове лишь одна мысль: «меня нельзя любить и меня должны бросить», то мозг будет всячески соответствовать и изменять реальность в угоду собственным предубеждениям. Так и начинает всё рушиться. Силу собственных мыслей многие недооценивают. А если говорить о Фишере, то он всегда был очень впечатлительным. — Даже если так, то не загоняйся по этому поводу. Что было, то прошло, главное то, что сейчас ты жив и я могу тебя видеть… Большего мне и не надо, ведь я так боялся… — Ларри улыбнулся, осторожно обнимая парня за плечи. Снова слёзы. На этот раз слёзы счастья и облегчения. Парень закрыл глаза и зарылся носом в самые мягкие и любимые волосы на свете, пусть и пропахшие насквозь больничными подушками и кровью. Прямо сейчас он является самым счастливым человеком. Ведь он любит. Ведь он все еще любим. Салли тихо всхлипывает, хватаясь пальцами за футболку шатена. Он не мог поверить, что всё действительно вышло так глупо. Но ведь для того, чтобы по-настоящему оценить жизнь, надо рано или поздно оказаться на краю, верно? И Ларри не смог остановить голубоволосого, когда он сделал шаг в пропасть, но он смело прыгнул следом. Пусть и в бездну, зато вместе. Всё решилось само собой. Красивый финал для некрасивой и абсолютно безумной истории любви двух неприметных парней. Теперь они снова вместе. Теперь они точно справятся. Но жизнь, несмотря ни на что, будет продолжаться. Ведь каждый конец — начало чего-то нового.***
В тот вечер было ясно, солнце уже закрадывалось за горизонт, а Сал и Ларри сидели в обнимку на подоконнике и болтали ни о чём. — Знаешь парк аттракционов в центре города? — спросил Джонсон, перебирая в руках мягкие пряди младшего. — Конечно! Я был там только несколько раз, и то очень давно… — на голубоволосого накатила тоска по ушедшем дням, когда его мать была жива и когда он не боялся косых взглядов, не имел комплексов и не боялся отца. — Давай сходим туда вместе, как только нас выпишут? — Ларри хотел бы создать для Салли новые воспоминания, чтобы тот не грустил каждый раз при мыслях о том, что прошло. — Правда? — его голубые глаза засияли. — Если тебе не трудно, конечно же… — Да что за бред? Мне не трудно сделать что-то для тебя, понимаешь? Я хочу, чтобы ты был счастлив. — Я уже счастлив.***
— Тише, лучше не дергайся, — предупредительно буркнул Салли с резинкой для волос в зубах. Ларри время от времени сдавленно шипел, когда младший расчесывал его спутанные волосы. Было довольно сложно распутать все эти узлы в густой шевелюре Джонсона. — Ай! — Прости-прости, немного еще… Спустя какое-то время Фишеру удалось заплести тугую длинную косу из темных тяжелых волос Ларри. Закончив, парень улыбнулся, обнял шатена со спины и, поцеловав того в скулу, довольно произнёс: — Теперь всё. — Чувствую себя… Как без волос. Так непривычно, — Джонсон посмеялся, обнимая Сала и целуя того в лоб. — Привыкай, — послышалось с усмешкой в ответ.***
— А теперь пару линий здесь — это будут губы, — быстро штриховал на бумаге Ларри. — Погоди, не так быстро… — Салли старательно выводил на своем листе максимально похожие черты, что и на рисунке Джонсона. Ларри наблюдал, как всё же нетвёрдо вырисовывала рука Фишера линии карандашом. Шатен улыбался, смотря на напряжённое лицо парня напротив и на то, как он прикусывал кончик языка, сосредоточенно работая. — Какого черта это так сложно?! — наконец недовольно фыркнул младший. — Совсем нет, тебе просто нужна практика. Смотри, — Ларри вдруг оказывается за спиной Фишера, и, осторожно взяв его правую руку в свою, показал примерное направление штрихов. Сал замер, смотря на лист бумаги перед собой с жалким подобием чьего-то портрета, на котором вдруг стали появляться живые черты. Лишь рука истинного художника может исправить даже настолько безнадёжную ситуацию. Джонсон был сосредоточен на рисунке, а голубоволосый же прикрыл глаза от ощущения чужого горячего дыхания на шее и тихо вздохнул. Ларри усмехнулся и поцеловал того в ключицу, даже ни на секунду не прекращая рисовать. — Как ты это делаешь? — изумлённо прошептал младший, откинув голову тому на плечо. — Я и тебя так рисовать научу.***
— Эй-эй! Ты чего это делаешь? Ларри и Салли сидели на крыше больницы, наблюдая за уходящим за горизонт алым солнцем, как вдруг Сал решил скомкать собственный рисунок с изображением этого пейзажа, над которым работал всё это время. — Он мне не нравится. Все попытки исправить уже безнадёжны, — бурчит Салли, когда шатен взял скомканный лист из его рук и стал расправлять. — Ну и что! Ты же только начал свою практику в рисовании, и то, что у тебя не получается — это нормально. Лучше сохранить все эти работы, тогда в дальнейшем прогресс будет заметнее, — Джонсон неосознанно стал сгибать лист пополам, делая небольшой самолетик. — Да знаю я. Просто не люблю эти долгие обучения, я больше сразу выкладываюсь на максимум. Так и на гитаре играть научился. — Ого, так ты гитарист? — Ларри улыбается, передавая в руки Салли самолетик. Тот лишь улыбнулся, запуская его с крыши и говорит: — Потом обязательно тебя научу. Несколько раз изменив направление, бумажный самолётик приземлился где-то за забором, куда его любезно донёс ветер. — Почему ты так смотришь на меня? — Сал недоуменно приподнимает бровь, смотря в блестящие от лунного света карие глаза. Патлатый в ответ молчал. Фишер только что закончил свой рассказ о странном случае в школьной столовой, теперь желая услышать что-то и от Джонсона, но тот улыбался и молчал. Сломался что ли? — Я люблю тебя, — наконец шепнул он, мгновенно заставив сердце Салли забиться быстрее. Это уже не «ты мне нравишься», это уже признание в любви. Голубоволосый растерянно моргнул, никак не ожидая этих слов здесь и сейчас, в этой тёмной палате у окна посреди глубокой ночи. — Я теперь могу сказать тебе, что это не простая симпатия, а правда любовь, — Ларри говорит серьезно, но с мягкой полуулыбкой на лице. Сал чувствует жгучие слёзы, что вдруг внезапно прокатились по разгорячённым от смущения щекам. Он молчал, а Ларри лишь осторожно протянул того к себе и поцеловал эти мокрые дорожки, ощущая солёный вкус, после чего целует Фишера в его искусанные губы. Младший, кажется, лишился дара речи, тут же обвивая руками шею Джонсона и целуя в ответ. Но этого было достаточно. Ни одно слово не может описать тех чувств, что сейчас вложил голубоволосый в этот поцелуй. — И я… Люблю тебя, — тихо всхлипывая, отвечает парень, отрываясь от желанных губ лишь на мгновение.***
— Ваши документы уже в регистратуре, заберёте их, подпишите бумаги… — говорил привычно доктор Откин, смотря с присущей ему серьёзностью на двух абсолютно несерьёзных парней, которые, пока он объяснял им важные вещи, только переглядывались и глуповато улыбались. Впрочем, после всего, что они успели пережить в этих стенах, вряд ли кто-то будет винить их в безграничной радости в день выписки. Кошмарные сны закончились. Их ждёт теперь уже совсем другая жизнь, там, за высоким забором. — Вы вообще меня слушаете? — переспросил мужчина, сложив руки на груди. — Конечно, док, — соврал тут же Ларри, а после подумал: «Разберёмся как-нибудь сами». Лёгкий мандраж сменялся на чувство скорого освобождения и лёгкую эйфорию. Будь воля Ларри, он бы давно уже сорвался с места, выбежал на улицу и бежал бы, не сбавляя скорости, куда-то в своё, скорее всего, светлое будущее. Но Салли, стоящий рядом и пытающийся воспринимать информацию, вынуждал стоять и слушать этот скучный монолог лечащего врача. Салли испытывал те же эмоции, что и патлатый, но в его спектре имелись ещё страх и неверие. Действительно не верилось, что спустя столько времени, они смогли вылечиться. Давалось это непросто. Через новые срывы, через ссоры, через непонимание и страхи, огромные страхи, готовые вот-вот сожрать. Но было то, что никогда не давало опустить руки и просто так сдаться — любовь. Любовь, которая выросла из банальной влюблённости, которая, в свою очередь, брала начало из ненормальной дружбы двух совершенно разных парней с одинаковым диагнозом. Дистимия, ставшая причиной разлада со всем миром вокруг, сблизила их и дала то, на что никто их окружающих не был способен. Наверно, не переживая никогда подобного, сложно понять, что чувствуешь, когда всё позади, что чувствуешь, когда после месяцев боли и страданий, слёз и уныния, желания просто повеситься лишь бы больше не существовать и не чувствовать, понимаешь, что ты больше не испытываешь ничего подобного, понимаешь, что, наконец, свободен. Смирившись с тем, что его вовсе перестали слушать, Откин в последний раз попрощался со своими, теперь уже бывшими, пациентами и искренне понадеялся на то, что эту парочку он больше никогда не увидит. Парни, в свою очередь, отправились выполнять скучные бумажные поручения, ставили свои подписи в нужных документах и расставляли последние точки в медицинских картах. Салли и Ларри вышли из здания уже минут через 10, вдыхая холодный, но такой свежий воздух, и проходя по дорожке из цементных плит. Они шли неспеша, словно желая на всю жизнь запомнить каждый шаг, сделанный к новой жизни. — Не верится, что всё правда закончилось… — произнёс голубоволосый, несмело шагающий вперёд уже без привычной белой маски. Он, наконец, был готов принять себя. — А ничего и не заканчивалось, — добродушно усмехнулся шатен, взяв руку Фишера в свою и переплетая пальцы, сжимая крепко, ведь это было самое дорогое и нужное, что у него есть, — У нас ещё всё только начинается! И они смело вышли за ворота. Никто не знает, что будет дальше, но они идут только вперёд.Они идут туда, где даже в самую страшную бурю, найдётся луч солнца.