Я научу Его любить

      В ночь перед третьим новолунием я выпил тщательно отмеренную дозу снотворного эликсира и лег спать. Мне нужно было выспаться как следует, потому что я даже представить себе не мог, куда именно поведет меня зов Его души, она могла вселиться в тело любого ребенка, хоть на самом краю обитаемого мира, хоть в деревеньке у подножия Серого хребта, до которой три дня пути горными тропами. Я должен был быть готовым — и я был. С самого утра я перебирал вещи, складывая все нужное в переметные сумы, укладывал в перестланные войлоком и мехом гнезда фиалы с зельями, мазями, мешочки с травами, зашивал в пояс и подкладку плаща мелкие драгоценные камни, взятые в сокровищнице, золото и серебро всех возможных достоинств и королевств, которые только сумел отыскать в сундуках. Медь и совсем мелкие серебрушки ссыпал в кошель и спрятал поглубже в сак с лекарствами. Я не был уверен, как скоро я смогу вернуться в замок, а потому тщательно проверил, чтобы все ставни были заперты, камины погашены, трубы перекрыты заслонками, а двери замкнуты. Тяжелая связка ключей оттягивала мне пояс, и я знал, куда именно спрячу ее, уходя.       Утро пришло не с лучами бледного солнца, а с болью, выворачивающей каждую жилку и косточку в моем теле. Только отголоском той боли, что я испытал при врастании рубина в грудь, но и того хватило, чтобы я сорвал голос, извиваясь на постели раздавленным ужом. Я не знал, что это было: зов Его души, агония едва родившегося и уже погибающего тела? Но все кончилось так же внезапно, как и началось, и я смог сползти на пол, отдышаться, хрипя и сплевывая красную от крови из прикушенного языка слюну пополам с желчью. И только потом, сорвав с себя насквозь промоченную потом сорочку, я увидел ярко пульсирующий на одной из фасет камня огонек. Что ж, направление было ясно.              Ключи остались под охраной цербера, в ямке под его тяжелой каменной лапой, где их никто бы не смог найти, да и не стал бы искать. Клеймо на моей щеке скрыла кожаная полумаска, сейчас оно стало бы мне не защитой, а гарантией долгой и мучительной смерти. Мысленно я попросил у Него прощения за это, за осторожность, граничащую с трусостью. Но я не был магом никогда, а за десять лет, хоть и выучился сносно махать мечом, воином так и не стал. Зато целительское искусство покорилось мне в той мере, которой мог и желал обучить Он, а Он знал много больше, чем любой нынешний прославленный лекарь. Я мог не опасаться, что нечем будет заработать на хлеб, пока ищу Его новое воплощение, да и после. Пока Он был жив, не было нужды думать, где взять пищу — ее доставляли в скрытый магией замок Его эмиссары-скелеты или призванные из мрака демоны. Сейчас замок скрывало лишь то, что никто не знал о его местонахождении, и я надеялся, что пройдет еще достаточно много лет, пока страх перед Ним, даже поверженным, рассеется достаточно, чтобы всяческое отребье отправилось искать последний оплот Зла. Очень уж мне не хотелось, вернувшись с Ним домой, найти его разграбленным и оскверненным. А вернуться сразу, едва отыскав младенца, я не смогу — придется ждать, пока ребенок хотя бы немного подрастет, перестанет нуждаться в кормилице, когда его можно будет хотя бы взять на седло. Тащиться с повозкой в горы глупо и почти невозможно. У нас всегда было только два коня, приученных к головоломным тропам, ведущим в замок, теперь оставался лишь мой чагравый Змей, а Его вороной Дракон, скорее всего, погиб там, на равнинах Яума…       В голове проплывали легкими облачками туманные мысли о том, что нужно будет обязательно купить вороного жеребенка, когда Он подрастет достаточно, чтобы не бояться посадить в седло. И что можно будет не задумываться об имени для него, потому что в иных вопросах Повелитель был на редкость консервативен. Змей, оправдывая свое имя, плавно скользил меж обледенелых валунов, не мешая мне думать. Поиск начался, и все силы я должен был бросить на него. К тому же, я чувствовал, что должен поторапливаться. Это было чем-то большим, нежели мое собственное желание. Сродни той же уверенности, что я испытывал, провожая Его в последний раз.              У Смерти отвратительное чувство юмора, но, кажется, все прекрасно с чувством справедливого воздаяния, — думал я, полгода спустя въезжая в ворота Сармара. Князь этого мелкого приморского княжества первым поднял голос против Некроманта, когда был разрушен Уммлар. Впрочем, теперь, изрядно поколесив по дорогам всех королевств и княжеств, что лежали между Серым хребтом и Южным морем, я понимал, что послужило первопричиной этого. Несмотря на то, что главное гнездо Ордена Молчащих было разрушено, здесь, на юге, едва ли не в каждом мало-мальски значимом городке я встречал принадлежащие Молчащим харчевни, караванные дома, меняльные, оружейные, бронные лавки, бордели и гостиницы. Орден жил и все еще процветал. Этой гидре недостаточно было лишь отрубить голову, и когда-нибудь, когда Он вернется, я скажу об этом. Нет, когда Он наберет достаточно силы и овладеет всей премудростью своей магии, вернув память. Было страшно подумать, насколько же плотно оплетет своими мерзкими щупальцами подлунный мир эта зараза к тому времени. Но, возможно, я слишком пессимистичен?       Как бы то ни было, князь Сармара держал руку Ордена. Князь Сармара полгода назад овдовел. У князя Сармара подрастал чудесный сын — говорили, копия матери, такой же солнечно-золотистый и зеленоглазый. Я мог только кривить губы в усмешке: у Смерти было просто отвратительное чувство юмора. Князь пока еще не видел сходства, но что случится, когда мой Повелитель немного подрастет, и с точеного высокоскулого личика на своего убийцу глянут ледяные зеленые глаза Некроманта? Теперь я понимал, что меня так гнало вперед, к цели. Если сейчас князь считает Его своим сыном, наследником и единственной памятью о любимой супруге, и оттого бережет, то, поняв, что в этом теле обитает душа заклятого врага, он сделает… Я боялся даже подумать, что. Мучительная казнь пока еще даже не пробудившего силу Некроманта была, наверное, меньшим из возможных зол. Заточение и каждодневные пытки, издевательства и моральное давление на неспособного ответить врага — вот что я предвидел. И не мог, не должен был допустить подобного исхода. Но выкрасть ребенка, которого охраняли пуще казны? Мрак и демоны, как?       Больше всего — в данный момент времени — мне хотелось отыскать гостиницу, не оскверненную знаком зашитого рта, приказать согреть воды, смыть с себя многодневную усталость, пот и пыль. А уже после заняться поиском работы. В Сармаре я проторчу достаточно долго, чтобы отыскать способ вытащить моего Повелителя из той золоченой клетки, в которую он угодил милостью Смерти. Во мне зрело понимание: это не просто Ее шуточка. Это испытание. Мое испытание.              Как же я боялся опоздать, ошибиться, выдать себя и Его неосторожным жестом, словом! Мне казалось, сама судьба, прогневавшись на нас за что-то, возводит на моем пути препоны, одну за другой. Сперва я выяснил, что ни один лекарь в городе не может открыть свое дело без благословения Ордена. Не то, чтобы мне это было нож вострый, но приятного не будет ничего, если под слоем грима на моей щеке обнаружится не обычный ожог, а Его клеймо. Виселица будет мне желанной подругой, если это случится. Но больше всего я боялся все-таки не пыток, а того, что, схвати меня Молчащие — и в их руки попадет рубин со слепком души и памяти Повелителя. Этого я не мог допустить, но и что делать — не знал. Я не был магом, а среди Молчащих они были нередки. Я не знал, испускает ли рубин какие-либо эманации и возможно ли их почувствовать, но зато я знал, как можно скрыть темную магию. Мне пришлось сделать выбор: довериться алчности местного ювелира или запятнать свою душу убийством. Я выбрал второе.       Небольшая, слегка выпуклая пластинка из солнечного серебра щетинилась по краям добрыми двумя десятками зазубренных игл длиной в фалангу пальца. Я тщательно осмотрел ее, отыскивая изъяны ковки, полировки или самого металла, но нет, все было безупречно. Получив заказ, приправленный весьма крупной суммой за срочность, ювелир не отлучался из своей мастерской, я проследил за этим. И вот теперь, уложив пластинку в бархатный футляр, я одной рукой вложил в руки мастера кошель, а второй — вонзил в его горло короткий широкий клинок с ненавистным мне клеймом в виде зашитых уст. И, мрак меня побери, я едва-едва успел убраться из мастерской.       Крепкое вино у меня было с собой, это первейшая, вместе с иглами и нитками, корпией и бинтами, вещь в багаже любого целителя. Сальная свеча нещадно чадила на столе, но мне и не требовалось особенно много света для того, чтобы сделать то, что нужно. Раздевшись до пояса, я уложил на колени скомканную ветошь, чтобы не уляпаться кровью, протер грудь вокруг рубина и пластинку вином, зажал в зубах гладко оструганную палочку, прижал иглы к коже и одним ударом вогнал их в плоть до самого основания. Было больно, так больно, что под закрытыми веками в ослепительном белом сиянии поплыли кровавые кольца. И я знал, что больно будет еще долго: пока серебро не врастет в кожу. Снять пластинку я смогу только тогда, когда мы с Повелителем окажемся в безопасности дома. О том, как это будет больно тогда, я старался не думать, стирая кровь и поливая ранки останавливающими кровотечение эликсирами.       В лекарском отделении Ордена меня проэкзаменовали на изумление быстро, выдали грубоватый медный кулон со все тем же изображением зашитого рта, пергамент с правом начать свое дело, скрепленный княжеской печатью на зеленом шнурке — и отпустили. Возвращаясь в гостиницу, я думал: стоило ли это человеческой жизни и моей боли? И не мог решить, потому что не мог знать, что было бы, не сделай я того, что сделал. В конце концов, я нашел в себе силы отбросить бесполезные мысли. Теперь мне следовало стать в Сармаре своим. А пуще того, мне нужно было стать вхожим в княжеский дворец. И как этого достичь, я пока что не знал.       Я многого не знал, оказывается, сидя под черным крылом моего Повелителя. Он умел решать проблемы одним движением брови, коротким жестом тонких пальцев в мелких ожогах от едких зелий. Мрак и демоны, как же я тосковал по этим пальцам, таким нежным и безжалостным одновременно… Как я хотел проснуться от прикосновения жестких, прохладных губ к своим губам, выгнуться в железной хватке Его рук, не заглушая стона… Мне снилось такое, что поутру я выл в подушку не только от боли в заживающих ранах, потревоженных метаниями во сне. Я, словно зверь, чуял близость своего вожака, и тем хуже было сознавать, что Он пока еще совсем кроха. И до того времени, когда я хоть что-то буду иметь право просить, еще очень долго ждать. А еще хуже было понимать, что тогда я буду вряд ли Ему интересен, как любовник. Сейчас мне двадцать пять, а Ему в этом воплощении нет и года. Вливая в себя успокаивающий настой, я усилием воли выбрасывал упаднические мысли из головы. Даже если и так — я все равно буду его любить. На телесном это чувство не начинается и не заканчивается, Бран Черный Ландыш. Запомни это накрепко.              Мне было впору считать себя ходящим под благословением самой Смерти, потому что уже спустя три месяца в Сармар пришла красная оспа.       Коварная и жестокая болезнь эта переносится не крысами или другими зверьками, не вызывается дурной едой или питьем. Ее родина — сухие степи Урага, и оттуда она распространяется, словно пожар, каждые два или три года. И спасения от нее нет, хотя тот, кому повезло переболеть и выжить, больше не заражается никогда. Но после себя красная оспа оставляет ужасные следы на теле, похожие на мелкие частые ожоги, иногда — слепоту и красные пятна на лице вокруг рта и глаз, отчего и получила свое имя. Кроме красной, существовала еще легкая оспа, не оставлявшая следов, и переболевший ею никогда не заражался красной оспой. И если привить больному красной оспой содержимое пустул больного легкой оспой, течение болезни первого станет во много раз легче, он наверняка выживет, и на его теле не останется следов. Я знал это, потому что имел возможность прочесть запрещенный по каким-то политическим причинам трактат двухсотлетней давности за авторством некоего опального целителя из Хармы. Но знали ли о подобном здешние целители? По поднявшейся панике я понял: нет. И это было моим пропуском в княжеский дворец. Вот только сперва мне следовало отыскать больного легкой оспой, и, мрак меня раздери, это было не самой легкой задачей в охваченном эпидемией городе.       Я не хотел бы вспоминать, какими усилиями мне удалось задуманное. Я запретил себе думать о том, что мог бы привить Шадаму Азуру ас-Сармару вовсе не легкую форму оспы, отомстив хотя бы одному из тех, кто убил моего Повелителя. Моя месть должна была свершиться позже, потому что для любящего родителя нет ничего хуже, чем потерять ребенка, а для сармарца нет ничего тяжелее потери первенца-наследника. Я не собирался ждать, пока в Нем проснется сила Некроманта.              В чем нельзя отказать сармарцам, будь то простые люди или облеченные властью вельможи — это в благодарности. О, целитель, спасший князя, княжича Элема и всех присных, был осыпан милостями и одарен должностью придворного лекаря. Как я смеялся, закрывшись в своих новых покоях и прижимая лицо к надушенным ландышевой водой подушкам! Пожалуй, это была моя первая и последняя истерика, позволившая взять себя в руки и обрести хладнокровие.       На правах целителя я приходил к Нему каждый день. И — удивительное дело! — мне перестали сниться иссушающие волю жаркие сны. Украдкой я касался крохотной младенческой ладошки — и в моей душе разливался покой и радость. И каким же счастьем для меня был тот миг, когда Он… нет, Элем — пока еще просто Элем — засмеялся, глядя, как я показываю ему «козу», а дохлая муха, лежавшая у меня в деревянной коробочке в рукаве, зажужжала и забилась в стенки. День, к которому я готовился последние месяцы, наступил. Мне следовало сделать все так четко и быстро, как это только было возможно. Я не мог облажаться и подвести моего Повелителя.       В любом дворце есть потайные ходы. Это непреложный факт. Были таковые и здесь, прятались в украшенных мрамором стенах, открывая свои тайны лишь избранным — и мне, потому что у меня было двадцать лет опыта в их поисках, сперва в родовом замке, после — в замке Повелителя, хотя там мне ничто не угрожало, кроме собственного неуемного любопытства. Здесь было совсем просто: ходами пользовались часто, отыскать их было легко. Выяснить, кто и для чего — тоже не составило труда. Я знал, что за свободу Элема и мою придется заплатить двумя невинными жизнями, а то и больше, если все задуманное удастся. И я больше не переживал из-за такой платы.       Найти в припортовых трущобах подходящего по возрасту ребенка и украсть его было просто, там дети нищих были предоставлены сами себе. Сложнее было смешать усыпляющие травы, которые подействовали бы, сгорая в так любимых сармарцами благовониях, и заменить ими все порошки и пирамидки в курильницах на детской половине дворца. Не будь у меня права туда приходить — ничего бы не вышло. Ну а пронести надежно усыпленного ребенка потайным ходом в спальню наследника, когда даже стража у дверей обессилено клевала носом, потихоньку сползая на мраморные полы — и того проще. Правда, я и сам изрядно надышался собственной отравой, хотя и старался дышать через смоченный бодрящим составом платок.       Запертая на засов и заклиненная едва заметным колышком дверь гарантировала, что никто не сможет вломиться в детскую и выбраться из нее. Облитая крепким вином и горючим маслом, постель княжича занялась пламенем в считанные мгновения. Я надеялся, что невинное дитя, подложенное в нее вместо Элема, не успеет проснуться до того, как погибнет. Нянька, которую я для надежности слегка придушил, пережав сонную жилу на шее, тоже не должна была очнуться. Ну а открывающий механизм потайного хода из спальни я, уходя из разверзающегося за спиной огненного ада, просто сломал, выбив заранее расшатанный рычаг из гнезда. У меня на руках сладко сопел мой Повелитель, завернутый в тонкую простынку, на окраине города, куда выходил потайной ход из дворца, ждал оседланный Змей и все мои вещи, а в порту, возможно, вскоре найдут объеденное рыбами и крабами тело в одежде придворного лекаря и с его же медальоном на шее. Того бродягу, что оказался хоть отдаленно похожим на меня, было нисколько не жаль.              Уезжая в глухую южную ночь, я понимал, что меня ждет очень долгий, очень трудный и полный опасностей путь. Но сжимавшие кончик моей косы крохотные пальчики и теплая тяжесть ребенка на руках придавали мне сил и уверенности. Я справлюсь. У меня есть цель — я должен научить Его любить.