Мама, я влюбился

      Это, пожалуй, самые счастливые выходные в моей жизни, в кругу семьи и с любимым человеком.       Не побоюсь этого слова — с любимым, потому что к Киру я испытываю не детскую влюбленность с порханием бабочек во всех местах, а именно теплое — взаимное — чувство и желание заботиться о нем.       Провожают нас тоже всей семьей. Бабушка торжественно вручает Киру пакет с принтом Тиффани, в котором вместе с нами из города уедут пять пар носков из козьей шерсти и пояс от радикулита. По поводу пояса Кир подстебывает меня с самого выезда из дома, сдерживая смех и нашептывая: — Макс, Макс, пояс тебе пригодится, клянусь, пригодится. Ты еще в прошлый наш раз, когда я сверху был, ныл, что у тебя спина болит, вот, бабуля в тему придарила. — Заткнись, сука, пока я тебя не придушил, — ворчу я, пряча пакет в сумку. — Макс, давай дома в ролевую — я секси, как всегда, а ты в поясе от радикулита…       Кир замолкает, потому что я зажимаю ему рот ладонью, но это его не останавливает, и он мычит, показывая жестами, как именно он меня отлюбит с вышеупомянутым девайсом. — Максик, Кирочка, осторожнее там, как доедете, позвоните, — говорит мама, подозрительно хлюпая. — И если денег не будет, кушать нечего или еще что, говорите, мы с папой всегда поможем. Я как раз лечо закрутила двадцать банок, передам с проводником. — Мам! — в один голос говорим мы с Киром, и она успокаивается, обнимая нас обоих.       Кир целует папу в усы, потом мы все целуемся в щеки на прощанье, находим свое купе и поезд отходит. Кир машет в окно и улыбается. — Такие милые, — произносит он. — Вчера бабуля учила меня предохраняться. — Чего? — охреневаю я, опускаясь на полку. — Старым проверенным методом: нужно перед сексом положить в вагину дольку лимона. Образуется кислая среда и спермотозоиды дохнут прям там, не добираясь до яйцеклетки. Осталось теперь найти вагину и сунуть в нее лимон. — Кир, ты щас допиздишься, что по своей дырке получишь, давай помогай сумку запихивать.       В этот раз в нашем купе вообще не появляется пассажиров, и мы можем спокойно миловаться весь день, лопать бабулины блинчики со сгущенкой и смотреть уже почему-то «Дневники вампира». — Тебе кто больше нравится — Дэймон или Стэфан? — спрашивает Кир, доставая копченую курицу, причем сразу после блинчиков. — Стэфан, — отвечаю я. — У него глаза добрые. — Да, котик, опидоряешься помаленьку. Нормальный бы мужик сказал «никакой». Тебе ножку или крылышко? — Мне мою половину с ножкой и с крылышком. Знаю я тебя, щас все захапаешь.       Вечером Киру кто-то звонит, он выходит в тамбур и возращается слегка растерянным: — У меня папы больше нет, — говорит тихо, потом смотрит на мое побледневшее лицо и улыбается во все тридцать два: — Зато теперь две мамы! — Чо? — и я опять опускаюсь на полку, потому что ноги меня больше не держат. — Папка мой из Америки, наконец себе операцию сделал по смене пола. Просит, чтобы я приехал, помог ему реабилитироваться. На полгода почти, я его единственный ребенок. Макс, чего ты скис? Я же не на всю жизнь уеду!       Я сижу на полке грустным снегирем и представляю, как Кир зажигает в Штатах. Идет в клубешник, вертит своей восхитительной задницей, ему приносят коктейли за счет заведения, а вечером он садится в дорогую тачку и едет смотреть на звезды из окна пентхауса с каким-нибудь мачо. А потом этот мачо его еще и трахает. Вот урод! — Макс, очнись! — трясет меня за плечо Кир. — У тебя такое лицо, будто я кому-то отсосал в твоем присутствии. Чего ты дуешься сидишь? Я помогу и вернусь, к тебе вернусь, слышишь, глупый котик? — Обещаешь? — оттаиваю я. — Клянусь бабулиным поясом от радикулита! Хочешь, сделаем его поясом верности? Буду носить, не снимая, в нем меня точно никто не станет домогаться. Макс, не кисни. Я правда вернусь.       Я провожаю его через два дня, на следующее утро после нашего возращения.       Кир, которого я нахожу в зале аэропорта, мне почти не знаком. Я смотрю на черные обтягивающие джинсы, обычную темную футболку и накинутую сверху кожанку с белым мехом по вороту, и, если бы не подпиленные розовые ногти и не блядский ошейник с шипами, я бы решил, что это обычный метросексуал. — Что, не хочешь меня такого? — спрашивает он, прижимаясь ко мне и цепляясь за ворот моей куртки. — Я тебя любого хочу, — отвечаю я, целуя его со всей нежностью, на какую вообще способен.       Он раскрывает губы мне навстречу, и я радуюсь, что сосемся мы в толерантном городе, а не в моей деревне, где нас бы уже отпиздила сумками армия бабулиных подруг. — Я буду скучать, — говорю я. — Я уже скучаю. Пока, котик, веди себя хорошо, ок?       Он берет чемодан за ручку и шагает к зоне регистрации, а мне хочется сорваться с места и побежать за ним.       Кир, ну обернись, неужели ты… Оборачивается. Смотрит на меня, подносит кончики пальцев к губам и посылает воздушный поцелуй, а мое сердце екает, как печень после пьянки.       Стоит ли говорить, что моя жизнь превращается в унылое говно после того, как он берет академ и улетает в Штаты? Я не могу себе представить такую жизнь, где я каждое утро встаю, — Кир еще спит в это время — иду в универ, сижу на парах и тащусь домой, не зная, куда себя деть, потому что мне кажется, что сейчас откроется дверь и он влетит в нее, стуча каблуками и опрокидывая на незаправленную постель.       Вечерами мы созваниваемся по скайпу, у меня всего лишь девять вечера, у него — два часа ночи. За окном воет ветер и давно выпал первый снег. — Как там твой папа? — спрашиваю я, рассматривая его мордаху, которую он протирает каким-то тоником на ночь. — Отлично, вчера проверяли грудь на чувствительность и кровь на гормоны сдавали, все в норме, — отвечает он. — Макс, а ты соскучился? — Соскучился, — вздыхаю я. — Сильно? — Невыносимо. — Тогда подожди пару минут.       Он исчезает, и я разглядываю колыщащиеся от сквозняка жалюзи на окне за компьютерным креслом, а потом в кадр и мое оголодавшее воображение врывается мечта доминанта — красные чулки, красная шелковая сорочка и красная помада. Я забываю, что пора бы уже и вдохнуть, сглатываю, и начинаю кашлять. — Слюной подавился? — красные губы растягиваются в улыбке. — Ноут можешь не держать, я вижу, что он и так уже с коленок не упадет. Ты еще сзади меня не видел, я татуху сделал, тебе понравится.       Он немного отодвигается вместе с компьютерным креслом, опирается на спинку грудью, расставляет ноги и тянет вверх сорочку, демонстрируя свою восхитительную задницу, — у меня чешутся ладони — сползшие резинки чулок и милые разноцветные крылышки на крестце. — Красиво, правда? — спрашивает он, снова разворачиваясь. — Садись поудобнее, я секса хочу. — Интересно как я тебе помогу? — Просто смотри.       Снова эта улыбка, как тогда, в подсобке универа, и он закидывает ногу на подлокотник, поднимает край сорочки, зажимая его в зубах, откидывает голову и почти рычит, когда его пальцы сжимают член.       Мне становится дурно от хлынувшей в голову крови, мне трудно дышать, как тогда, в первый день нашего знакомства, я готов разодрать ладони, потому что хочу прикоснуться к его коже в эту же минуту.       Кир, ты маленькая потаскушка. Моя личная потаскушка, готовая раздвинуть ноги передо мной где угодно, в любое время, и я готов разложить его в любом месте и в любое время.       Я расстегиваю ширинку и ловлю заданный темп, и мы смотрим друг на друга, не отрываясь, пока его тело не содрогается в сладких судорогах, а я не откидываюсь на подушку, закрывая глаза. — Ты невозможен, — говорю я, следя за его пальцами, размазывающими сперму по внутренней части бедра. — Как и ты, — улыбается он.       Перед самым Новым годом мне становится тоскливо так, что хочется выть в голос. — Я к подружке Ритке пойду отмечать, — соообщает тетка тридцатого декабря. — Зря ты домой не уехал, чего тут одному куковать? — Не хочу я ничего отмечать, настроения нет, — отвечаю я, и тетка, покачав головой, уходит к своей Ритке крошить салаты.       Видимо, она звонит родителям, потому что спустя час до меня дотягивается мама: — Максюш, тут бабуля с тобой хочет поговорить. — Зачем? — ворчу я, лежа на полу в своей комнате и пялясь в потолок. — Скажи, что я хорошо кушаю. — Максик! — раздается в телефоне скрипучий голос, и я сдаюсь: — Что случилось, ба? — Ты любишь свою Кирочку? — Очень люблю, ба, а почему ты спрашиваешь? — Я хотела отдать тебе подарок на твой выпускной, но поняла, что сейчас он нужнее. Я сейчас пойду в банк и переведу на твою карту деньги — купи билет в Ямерику и лети к своей девушке. Негоже первый Новый год в разлуке отмечать. — Ба, я… Ба, я так тебя люблю! Ты — лучшая!       Я даже не спорю — так я хочу увидеть его снова. Но оператор меня огорчает сразу — билетов нет. — Если снимется бронь, мы перезвоним вам, — говорит девушка, и я вешаю трубку.       Я хожу по квартире, меряя метры шагами, Кир давно спит в своей постели, а я уснуть не могу — прошу провидение не быть сукой и подсыпать мне удачи.       Утром звонок окрыляет меня не хуже рэдбулла и я лечу на крыльях любви в аэропорт, потому что кто-то снял бронь и появляется свободное место. Покупаю билет, нервно стучу ботинком по полу, смотрю за строчками рейсов на табло. Ага, мой!       Я иду в зону регистрации, когда в кармане начинает вибрировать. — Ты же спать должен, разве нет? — спрашиваю я, отдавая милой девушке свой паспорт для проверки. — В три-то ночи. — У меня сейчас одиннадцать, — говорит Кир. — Почему это, интересно? — Потому что я стою перед твоей дверью. Откроешь, может?       Я выдергиваю паспорт из рук милой девушки и несусь к выходу, крича в телефон: — Стой и никуда не уходи! Буду через десять минут!       Сердце стучит с бешеной скоростью, когда я забегаю в свой двор и вижу Кира, привалившегося к стене плечом с сигаретой в тонких пальцах, одетого в длинное пальто — мужское пальто, он только с самолета — джинсы с дырками и полосатый свитер. Заметив меня, он бросает сигарету в урну и срывается навстречу, как в индийском кино про разлученных Зиту и Гиту. Я забываю, что дорожка перед подъездом плохо посыпана песком, теряю равновесие и падаю вместе с ним. — Где ты шляешься, я полчаса стою? — спрашивает он, и передо мной снова эти ледяные глаза и наморщенный нос. — Кир, — улыбаюсь я. — Знаешь, я… — Я тоже, Макс, — улыбается в ответ. — Я тебя тоже.