Мама, я влюбился

— Мам, я в гости приеду не один. — С другом? — Нет, мам, не с другом. Я влюбился.       Зажмуриваюсь, выдыхаю и добавляю: — И это не девушка.       В трубке молчание, а затем нервный смешок: — А кто, жираф что ли? — Парень. И это взаимно. Мам, ты папу подготовь, ты же можешь, я знаю. Я верю, что вы поймете.       Сбрасываю вызов — мама перезвонит сама, когда соберется с мыслями.       В деканате пишу заявление на освобождение от пар — липовая справка — и еду сразу на вокзал, где меня ждет Кир, облаченный в обычное черное платье и с заплетенными в косы волосами. Эдакая Лолита питерского розлива. Подхожу ближе и понимаю, что платье пиздец как просвечивает. — Опять булками светишь? — хмурюсь я. — Завязывай, Кир, это уже перебор. — Обычное платье, котик, не нуди. На встречу с твоими предками я поскромнее надену, — отвечает он.       Мы проходим проверку, — проводник смотрит осуждающе на ноги Кира в черных колготках — находим свое купе и устраиваемся на одной стороне, мне достается место сверху. Места напротив пока пустуют. — А с чего ты взял, что твои предки отнесутся ко мне нормально? — спрашивает Кир, стягивая платье и переодеваясь в спортивный трикотажный костюм, состоящий из шортиков и майки, такого ядовито-розового цвета, что у меня начинают болеть глаза. — Они оба — учителя, — отвечаю я, усаживая его на свои колени. — Лояльно относятся ко всему, даже к нетрадиционной ориентации. Сами меня воспитывали в толерастическом духе. А ты не можешь не понравиться. — Ох уж эта романтика! Макс, стоило тебя выебать разок, и ты уже меня почти замуж зовешь. — А если бы позвал? — Позвал бы — перебрались в Амстердам, расписались и наслаждались радостями легализованной марихуаны. А пока мы в России, придется довольствоваться другими радостями… Вот тебе термос и пирожки. Ешь. — Но еще даже не вые… — Ешь! — Хорошо, бабуля, лишь бы ты улыбалась!       В течение дня в купе два раза меняются пассажиры: сначала мама с ребенком, затем дед с чемоданчиком, который фигурировал еще в фильмах про Сталина, а к вечеру в поезде становится тихо, лишь где-то в конце, в тамбуре, открываются и закрываются двери.       Девять вечера. Остановок до утра не намечается, и Кир, с которым мы прекрасно скоротали время за парой сезонов «Сверхестественного», — да, блять, Кир, я признаю, что Дин охуенен, и я бы ему дал — возращается из туалета, потирая глаза. Я лежу на нижней полке, и он укладывается между моих ног, обнимая за живот и укладывая голову мне на грудь. Рука тянется к блестящим темным прядям, и я поглаживаю их, а он сопит мне в майку. — Мне нравится, как ты пахнешь, — произносит он спустя время. — И как же? — хмыкаю я. — Не объяснить. Чем-то домашним таким, теплым, как из детства.       И сразу засыпает. Я утыкаюсь носом в его макушку и тоже принюхиваюсь: шампунем пахнет и еще чем-то, не описать. Теплым и домашним. Выключаю свет и ложусь рядом, на самом краю, долго наблюдая, как за окном мелькают огни.       Приезжаем мы к вечеру следующего дня. Кир само очарование — убранные в хвост волосы, прямое платье до колен в дурацких васильках, белые гольфы и балетки. Школьница-нимфоманка, не иначе. Нас уже встречают всей семьей — мама с папой, бабушка и Тоня, моя шестилетняя сестра. — Здравствуйте, мама, — улыбается Кир, горячо расцеловывая ее пылающие щеки. — Здравст…вуйте, — произносит мама, моргая. — Максик, ты же говорил, что с мальчиком приедешь? С другом?       Делает ударение на последнее слово и косит глазами в сторону бабули. — Он заболел, — понимаю маневр я. — Кира, моя девушка, знакомьтесь. — Здравствуйте, папа, — улыбается еще шире Кир, целуя батю в сосредоточение его усов. — Приятно познакомиться, Кирочка, — лепечет он, и я понимаю, что папа подготовлен и смазан для церебрального насилия как положено. — Максик, такой большой стал, — скрипит бабуля. — Такую красавицу нам привез, настоящий джигит!       Во взгляде Кира читается примерно следующее: «ага, бабуль, это вы не видели как ваш джигит раком стоял и просил отшлепать его», а я вздыхаю и рассказываю ей то, чего она от меня ждет — хорошо ли я кушаю, не обижают ли меня ребята в группе, вовремя ли я закрываю «хвосты» по предметам. Дома Тоня тащит Кира в свою комнату знакомить с куклами, бабуля удаляется на кухню греть тефтели в томатном соусе и гуляш, а мама с папой, сложив руки на груди, смотрят на меня выжидающе. — Мам, это выше меня, — говорю я. — Я не гей, мне только он нравится. — Я не удивлен, — произносит папа, шевеля усами. — Рождаются же такие… — Очень даже приятная… приятный молодой человек, — неуверенно поддерживает мама, и я, не выдерживая, обнимаю их обоих за плечи: — Люблю вас. Вы — лучшие, я знал, что вы поймете. Но бабуле, как я понял, лучше не говорить.       Бабуля счастлива — наконец-то она накормит всех гуляшом и успокоится до самого нового года.       Тоня тоже счастлива — она показывает Киру всех своих кукол, пока тот ловко заплетает ее волосы в нечто замысловатое и воздушное. И когда только научился?       Я сижу за столом, наблюдая эту картину, и улыбаюсь как идиот до тех пор, пока Кир не спрашивает в один голос с бабулей: — Ты почему не ешь? — Да ем я, — ворчу я, подвигая блюдо с салатом ближе.       Потом мама, подобрев окончательно, притаскивает из их с папой спальни фотоальбом и начинает вспоминать минувшие праздники: — Это мы с Мишей на нашей свадьбе, это я уже беременная Максиком, огурцы закручиваю и лечо, это бабушка на ледовом катке, а это детское фото Максюши…       Кровь стынет в моих жилах, когда я вспоминаю это фото, но воспрепятствовать не успеваю и Кир спрашивает: — О, в желтых колготках? Как мило! — Да, у моей сестры, Любы, есть дочка, старше Максика на год, и он все ее вещи носил потом до пяти лет. А чего, хорошие вещи, из Германии привозили…       Кир, ты ведь специально сейчас закусываешь губу и киваешь преувеличенно серьезно, потому что тебе хочется заржать на всю квартиру, хватаясь за живот и умоляя оставить это фото, где я стою в желтых колготках в обнимку с плюшевым бобром — или что это там такое? Белка? — на память. Я оставляю их сидеть на кухне и иду в ванную — я устал и хочу нормально помыться. Возвращаюсь в комнату и застаю Кира за вдеванием одеяла в пододеяльник. — Я думал, меня обхуесосят и пошлют, — говорит он. — Но твоя семья… Она настоящая. Такая, какой и должна быть, и я надеюсь, что я им понравился. Ты ложись, а я тоже в душ. Не засыпай без меня.       Проходя мимо подмигивает — решился все же. Меня охватывает волнение, даже более сильное, чем недавно, когда произошел наш первый секс. Я ведь не смогу так же, как он, я не сумею сделать так, чтобы было не больно, но забываю, что Кир — умный мальчик. Он привык контролировать все, что можно контролировать.       Он щелкает ручкой двери, запирая ее, пересекает комнату, отбрасывает одеяло и опускается на меня сверху, выгибаясь в пояснице и наслаждаясь движениями моих рук вверх по бедрам, по горячей шелковистой коже и дальше - по ребрам, по груди, по плечам. Я спускаю с его плеч халат, под которым ничего нет, приподнимаю языком сосок и втягиваю его, ощущая, как кожа под моими руками покрывается мурашками. — Мааакс, — говорит он, отбрасывая волосы за спину. — Сделай так со вторым.       Конечно, все сделаю, Кир, только продолжай стонать так же тихо и сладко, потираясь о мой живот членом.       Мой язык повторяет не единожды эти движения вокруг сосков, затем губы целуют его шею, под самым подбородком и правее, за ухом, он становится совсем податливый, ласковый и покорный, трется щекой о подставленную ладонь, а потом приподнимается, тянется за презиками, срывает край фольги зубами — хрена се, прямо как в фильмах для взрослых дядек — и раскатывает резинку до основания моего члена. — С анестезирующей смазкой, — сообщает он. — Но гель лишним не будет.       Выливает на ладонь прозрачную жидкость из синего тюбика, размазывает по моему члену, по своему, а потом скользит вниз, между ягодиц и, приоткрыв губы и наклоняя голову набок, садится на свои пальцы. Протяжный тихий стон, и я прокусываю губу, засмотревшись, слизываю кровь и говорю хрипло: — Кир, ты меня убиваешь сейчас, начинай уже, или я сдохну от желания.       Вытащив пальцы, он расставляет колени шире, приподнимается и насаживается на меня полностью. — Помогла тренировочка с резиновым другом, — произносит он. — Я же молодец? Я же умница теперь?       Двигается так же, как и танцует — плавно, неторопливо, покачивая бедрами и потираясь, не теряя плотного контакта и привыкая. Момент, когда его разум отключается, я вижу сразу — движения ускоряются, ресницы дрожат, дыхание рвется. Смотреть на это я не могу, сразу подхватываю его и переворачиваю на спину, вдалбливаясь сильнее и быстрее, чем с кем-либо до него. — Держись за меня, — говорю на ухо, и он впивается ногтями в мои плечи, не отрывая глаз от моего лица.       Я не знаю, что заводит меня больше: бешеный темп, звук шлепков по мокрой от геля коже или этот взгляд глаза в глаза. — Кир, — шепчу в губы, сглатывая слюну. — Ты такой охуенный! — Я знаю, котик, — отвечает или выстанывает, не знаю. — Это же я…       Кончает первым, совсем уж громко, не сдерживаясь, оставляя глубокие царапины на лопатках и разводя ноги, а я еще делаю пару движений, чувствуя, как сокращается вокруг моего члена гладкая плоть. — Макс, Макс, прием! — говорит он. — Поздравь меня с моим первым анальным оргазмом! — Поздравляю! Сигарету? — Мысли мои читаешь!       Я иду на кухню, но останавливаюсь на пороге, замечаю у окна папу с пепельницей. Мнусь, но все равно прохожу и забираю с подоконника сигареты. — Громко, да? — спрашиваю виновато.       Папа прячет глаза, явно смущенный не меньше меня. — Ты это… Я-то ладно, а у бабули может и сердце прихватить, — произносит он, туша окурок. — Я спать, спокойной ночи. — Спокойной, пап.       Когда я сажусь на край кровати, Кир уже спит, обняв подушку, но, когда я ложусь рядом, все равно закидывает ногу на меня. Неудобно, но без этого я уже уснуть не могу.