Снегирь

      Сейчас, когда Даниил Алексеевич перестал рвать и метать, он сидел на диване, чуть сгорбившись, подпирая подбородок так, чтобы большой палец касался его губ, по привычке, покусывал ноготь. Глаза учителя смотрят будто бы сквозь меня. С наступлением этой липкой, пугающей тишины, я слышу только, как громко бьётся моё сердце. Образы последних часов вспыхивают в голове. — Какого черта ты делаешь? — учитель ударяет ладонью рядом со мной.       Он зол. Просто чертовски зол, но я не понимаю, что сделал не так. Рывком отстранившись, хозяин квартиры уходит в её недра. Смутно осознавая сон это или явь, сползаю на пол. Голова такая тяжёлая, что приходится поддерживать её. Запускаю холодные пальцы в волосы и так сижу. Даниил Алексеевич гулкими шагами обходит каждый уголок. Ищет что-то? Глаза щиплет. Моргать приходится часто, от чего происходящее становится набором отдельных кадров. Вот учитель проходит мимо. Заходит в ванную. Включает там свет. Он всё ещё что-то ищет. Рывком поднимает меня на ноги. Шиплю, инстинктивно хватаюсь за голову. Физрук грубо хватает меня за запястье правой руки, вытягивает её. Левую. — Что случилось? — наконец, получается выдавить из себя хоть какие-то слова.       Тишина. Только дыхание физрука выдаёт нарастающее раздражение. Оно почти осязаемо. — Что случилось? — рычит он, — это ты скажи мне, что случилось. Почему ты не удосужился хотя бы смс написать за два с лишним дня? — прикрывает глаза. — Нет, ладно. Может, денег на телефоне не было. Меня больше другое волнует, — Даниил Алексеевич сжимает кулак, — почему ты не открыл мне, когда я вчера битый час пытался достучаться до тебя?!       «Он какой-то бред несёт», — проносится в голове. ***       Слова как-то не идут, поэтому просто качаю головой. Надеюсь, он поймёт этот жест правильно: исподлобья разглядываю, как задумчиво учитель, наконец, переводит взгляд на часы. — Матвей, — голос похоронный, — ты серьёзно всё это время спал?       Кажется, будто в его голове никак не может уложиться тот факт, что я проспал больше двух суток подряд. Мне и самому в это сложно поверить, но календарь непреклонен. Слегка киваю. Хорошо, хоть боль и вялость отступили. Даниил Алексеевич встаёт. — Я должен тебе кое-что сказать.       Что не так с его голосом? Почему холодный пот выступает на спине? — Но ты не в том состоянии, — учитель опускается на подлокотник кресла, в котором, поджав под себя ноги, я всё это время сижу. — Со мной всё в порядке, — убедить его сложно, но что-то подсказывает — учитель всё равно скажет.       Устало зажмурив глаза, физрук откидывается назад, на диванную подушку. Его горячая ладонь ложится на моё плечо. — Кое-что произошло в тот день, — Даниил Алексеевич замолкает, он напряжён, подбирает нужные слова, — когда я привёз тебя сюда.       Нехорошее предчувствие начинает возиться под рёбрами. Инстинктивно сжимаюсь. — В школу приходила полиция.       Я боюсь услышать продолжение. Боюсь, что злосчастное предчувствие подтвердится. — Они спрашивали про тебя.       Ладонь физрука перемещается к моей. Он сжимает сильнее, чем стоило бы. — Твой отчим.       Замираю. Холод пронизывает до костей. Я не могу пошевелиться. Не моргаю. Жду. — Матвей, прости, — Даниил Алексеевич сокрушается.       Его голова опускается ко мне на плечо, туда, где ещё сохранилось тепло его ладони. Дыхание обжигает. — Он… — нервы висят даже не на ниточке, а на паутинке, — он убил…       Больше я ничего не слышу. Не обязательно слышать, чтобы понять, чтобы знать. В голове звон.