Ещё один шанс

       В круге было холодно и страшно. Гермиону бил озноб, но пронизывал холод. Дышать было так тяжело, точно на грудь навалили камней. Она плохо видела всё, происходящее в комнате, потому что глаза болели, пекли, были устланы пеленой, а голова кружилась, так что ей казалось, что комната движется. Полумрак свечей, приглушённые голоса людей, мрачность стен — всё на неё давило. По щекам лились потоки жгучих слёз, но Гермиона, искусавшая губы в кровь, так, что те пекли, вряд ли это понимала. Она сидела в кругу, раскачиваясь, по очереди произнося имя то Снейкиуса, то Драко, а то — внезапно — звала себя же, будто боялась, что забудет, как звучит её имя.        Скорее по звукам голосов, нежели глазами, она поняла, что все преподаватели окружили её, и теперь круг сомкнулся. Он был плотным, а свет палочек, который отливал в окне среди блеска двуликой луны, что уже начала убывать, делал это сборище довольно воинственным. Слизерину, впрочем, было плевать. Он шёл к ней, был всё ближе и ближе, игнорируя целый отряд готовых сражаться учителей, побагровевшего мистера Малфоя, который в любой момент готов был броситься на него, и его плачущую супругу, чьи щёки тоже были устланы россыпью слёз.        Слизерин шёл к ней, потому что видел и чувствовал Милисент.        — Мили? — тихо, со щемящей нежностью в голосе, позвал он, когда они поравнялись. Он ещё не полностью проявился, его лицо было точно в тумане, и на нём, как два крупных пятна, выделялись огромные, воспалённые, словно после бессонных ночей, глаза. — Мили, ты меня слышишь? Ответь мне. Я знаю, что ты здесь.        Гермиона лишь крепче вцепилась пальцами в колени, зная, что оставит синяки. Голова туманилась, все мысли кружились, будто на аттракционе. Только тоненький голосок внутри, как будто принадлежащий маленькой девочке, говорил ей, что не стоит никак реагировать на его призывы. Последнее и было самым сложным — каждый раз, когда он обращался к ней, произносил её имя, внутри всё замирало, а потом заливалось сладкой песней. Милисент боролась в ней, с ней, мечтая выпорхнуть на волю, словно птица в причудливой клетке.        — Мили? — снова прошептал Снейкиус, подходя так близко, что на шее остался поцелуй его ледяного прикосновения. — Ты меня слышишь? Ты здесь?        Гермиона хотела его оттолкнуть, из последних сил показать ему, что она не собирается сдаваться, снова жертвовать собой, но вместо того судорожно схватила его за руку и крепко сжала пальцы. Они, впрочем, тут же выскользнули из её рук, ледяные и безжизненные, как у трупа.        — Мили, — та часть его лица, которая имела подобие человеческой, осветилась неподдельно счастливой улыбкой, — я знал, что ты услышишь меня. Ещё совсем немного — и мы будем свободными.        — Оставь в покое девочку — как будто со стороны услышала Гермиона голос Макгонагалл, но не могла разглядеть её лица.        Она испугалась, что Снейкиус попытается сделать что-то дурное, но он лишь умолял: — Прошу, оставьте нас. Мы не разговаривали целую вечность. Она не слышала, возразил ли ему кто-нибудь.        Подойдя ближе, он попросил её выйти из круга. Как бы не цеплялась Гермиона за осколки своего сознания, ничего не вышло. Милисент неуверенно ступила вперёд. Огненный круг остался чуть позади неё.        — Милисент, — шептал Снейкиус, и те жалкие крохи, что ещё оставались в Гермионе, понимали, что он не дышит, — ты здесь. Со мной. Молю, продержись ещё пару минут, и мы будем счастливы. Нам это нужно.        Кажется, она покачала головой.        — Не отрицай, милая, — мягко продолжил Слизерин, — мы заслужили это. Вытолкни грязнокровку из своего сознания. Оно теперь принадлежит тебе. Мальчишка, — он показал глазами на кровать, где лежал Драко, — уже сдался.        При этих словах миссис Малфой оглушительно вскрикнула. Голову будто охватил пожар, но всё тело трясло от холода. Внутри поселился ужас.        — Мили, — голос его был по-прежнему нежен, — прошу, поговори со мной. Я знаю, ты меня слышишь. Грязнокровка ушла. Они не могут победить нашу с тобой любовь. Ты же видишь.        Тихий, чужой стон сорвался с губ.        — Я помню, ты говорила, что мы должны остановиться, — глухо продолжал Снейкиус, пожирая её глазами, — дать им шанс. Мы дали, Милисент. И они проиграли. Я сделал всё, как ты просила. Теперь послушай меня, милая. Любовь моя, вытолкни грязнокровку из своего сознания — и мы будем вместе всегда. Как и мечтали, помнишь?        Гермиона не хотела отвечать, но голова сама по себе закачалась, точно болванчик. Она слабо кивнула.        — Пожалуйста, Мили, — он почти ворковал, уговаривая, — послушай меня. Всё кончено с ними, а для нас всё только начинается. Мы договорились друг другу верить. Поверь мне. Они не любят друг друга, они ничего не стоят. Пора с ними заканчивать.        Странный вскрик сорвался с губ, а потом пришло равнодушное оцепенение. Оно мгновенно сковало всё тело, каждую клетку. Тишина становилась гнетущей. Поднеся к лицу тяжёлые руки, Гермиона закрыла ладонями рот. Она не знала, то ли Милисент сама отказывается разговаривать, то ли она пытается помешать себе наговорить глупостей.        — Мили, — продолжал её нежно звать Снейкиус, — прошу. Пожалуйста. Умоляю…        Она стала сопеть, как человек, что вот-вот уснёт, и совершенно перестала чувствовать что-либо. Слова, запахи, звуки, картины — всё слилось в одно сплошное пятно, и она не могла ничего различить.        Надколотый, точно старая чашка, голос миссис Малфой она слышала словно издалека, так, будто он звучал в другой комнате.        — У неё есть родители, — просто сказала она, — и у Драко тоже. Что скажет мать девочки, когда будет хоронить ребёнка? Или нет… Она ведь даже похоронить её не сможет. Формально Гермиона останется жива, но в ней не будет ничего, что всегда ей принадлежало. Ты думал о том, каково это знать матери — видеть каждый день своего ребёнка, и знать, что это — не он?        — Я не думаю, — холодно чеканил Слизерин, — что нуждаюсь в ваших нотациях.        — Ты не думаешь, да, — горько кивнула Нарцисса, — я это вижу.        Снова тишина, во время которой потомок Слизерина сверлил Гермиону глазами, а та боролась с чужими, полными сладкой неги, воспоминаниями об ушедшей, прерванной любви.        — Драко родился таким слабым, — продолжала миссис Малфой, так, точно говорила сама с собой, — ночью, в грозу. За полторы недели до положенного срока. Первые секунды он не дышал, и я… мы все боялись, что так и останется. В больнице сказали, что он будет болезненным. Первый месяц прошёл ужасно. Он почти постоянно плакал, я не смыкала глаз. Боялась, что усну, а он умрёт. Потом он это перерос, и к двум годам был совершенно здоровым мальчиком. Но эти первые полтора года кошмара… Я не забуду никогда. Я именно тогда решила, что хватит с меня детей, хотя Люциусу хотелось бы иметь ещё и дочь, — (отец Драко при этих словах вздохнул), — но тебе же плевать, правда, Слизерин? Что тебе до чужих чувств, когда твои требуют выхода?        Со стороны кровати раздался глухой стон. Гермиона повернула свинцовую голову, чтобы увидеть, как Драко колотит озноб.        — Это прошлое, — подумав немного, отозвался сын Слизерина, — теперь есть будущее. Оно принадлежит мне.        — Да, — горько кивнула Нарцисса, — потому что ты так решил. Ты так захотел. Ты бы сделал это давно, но, видишь ли, Северуса некому было защитить от тебя. Или просто любовь к нему Лили оказалась недостаточно сильной?        Гермиона не расслышала, что ещё говорила миссис Малфой. В ушах её буйствовал ультразвук, визжа и перекрывая все другие звуки. Лишь через несколько минут она вновь обрела способность слышать.        — Их любовь, — насмешливым тоном говорил Слизерин, — хилая и слабая, как цветок на ветру. Она только зарождается и не вынесет даже малейшего ветра. А мы с Милисент любим друг друга целую вечность. И вы хотите сказать, что ради этого призрачного шанса дать им быть счастливыми вместе, шанса, которым они всё равно не воспользуются, мы должны уступить? Так уже было однажды, с нас хватит. Скажи им, Милисент. Скажи, что ты любишь меня тоже, что я тебе нужен.        — Вижу, Снейкиус, — услышала Гермиона сквозь плотную пелену голос Дамблдора, неизменно спокойный, — ты так и не понял, что есть ещё одна любовь, абсолютная, истинная, куда более сильная, чем романтическая. Что же, тот, кто прислал тебя сюда, никогда не понимал и недооценивал силу материнской любви. Когда мать любит ребёнка, она просто любит, Снейкиус. За то, что он дышит и существует. Об этой любви ты не подумал? Верно?        — Я… — Снейкиус замялся и отступил на шаг.        — Конечно, не подумал, — кажется, Дамблдор улыбался, — ты сам её не испытывал. А тот, кто давал наставления тебе, соблазняя ещё одним шансом, говоря, что в этот раз всё абсолютно точно получится, тоже не знал, что такое, когда мать любит своё дитя. Удивительная штука — судьба. Порой сыновья благородных волшебников и сыновья подонков так похожи. Не думаешь, Снейкиус?        — Я знаю, что вы делаете, — зашипел сын Слизерина, — он предупреждал меня об этом. Прекратите ваши игры, Дамблдор, вы проиграли.        — Я? — кажется, в голосе прозвучало удивление. — Я не мог проиграть, Снейкиус, потому что, в отличии от тебя, я не играл. А ты заигрался. Послушал какого-то волшебника, который называет себя потомком твоего отца. Послушал маглорожденного, хотя других презирал. Исполняешь его указания, пляшешь под его дудку. Что бы, интересно знать, сказал на это твой отец? Не думаю, что он бы обрадовался.        — Мне всё равно, — огрызнулся Снейкиус и опустился перед Гермионой на колени, — Милисент, прошу, оставь сомнения. Иди ко мне. Позволь мне нас освободить, пока ещё есть время, и мы уйдём. И будем счастливыми. Обещаю.        Он шагнул навстречу кровати, но был отвергнут ярким пламенем, что вырвалось из кончика волшебной палочки миссис Малфой.        — Я не отдам тебе сына, — сцепив зубы, сказала она, — ни за что. Чтобы забрать его, тебе сперва нужно уничтожить меня. Опустишься до убийства, сын Слизерина?        Снейкиус замялся и остановился в шаге от женщины, нерешительно покачиваясь на нетвёрдых ногах. Драко в этот момент сердито и часто засопел, как будто понимал, что происходит.        — Милисент, — на глаза младшего Слизерина накатились слёзы, — прошу, не заставляй меня делать ничего ужасного. Не доводи до этого. Давай просто уйдём. Иди ко мне, любимая. Я тебя жду. Очень.        Он протянул навстречу к ней руки. Гермиона больше не помнила себя, не слышала, а будто наблюдала со стороны, как Милисент шагает к любимому, как падает в его объятья, обвивается вокруг его шеи, тянется за ним, покрывает поцелуями его волосы, лицо и губы.        И вдруг, когда он уже улыбнулся, притягивая её к себе покрепче, Милисент погладила его по щеке, а потом тихо и твёрдо сказала:         — Отступи, Снейкиус. Прошу. Умоляю.        — Но…        — Пожалуйста, Снейкиус, — она снова нежно его поцеловала в краюшек губ, — я прошу. Я любила хоть и сложного, но благородного парня. Который не был ни убийцей, ни вором, ни насильником. И посмотри на нас сейчас? Где мы очутились, до чего докатились? Как мы дошли до этого, Снейкиус? Разве мы этого хотели? Разве наша любовь стоит того, чтобы убивать за неё тех, кто ни в чём не виноват?        — Но… — опять повторил он, растерянный и смертельно бледный.        Мили нежно целовала его волосы, накручивая светлые локоны на палец.        — Мы не этого хотели, Снейкиус, — говорила она так, будто напевала колыбельную, — ты сам знаешь. Мы не хотели быть убийцами и насильниками. Не хотели идти по головам. Любовь — это сильное чувство, но не разрушающее. Ничто в мире не стоит разрушенных жизней. Отступись, я прошу тебя. И тогда мы, наконец, обретём покой. Вместе.        — Мили, — на глазах у него заблестели слёзы, — как же я могу потерять тебя снова? Пожалуйста, прошу тебя, Мили… Это наш шанс!        — Нет, — она смотрела с мягкой нежностью в его полные боли глаза, — не наш. Мы свой упустили, когда сдались и убили себя. Это их шанс. Мы не можем их его лишить.        — Зачем ты думаешь о других, любимая? — отчаянно спросил Снейкиус, — О нас никто не подумал — и посмотри, к чему мы пришли.        Поднеся его руку к губам, Милисент нежно коснулась пальцев.        — Родители Драко здесь. И у Гермионы тоже есть родители. Ты их никогда не видел, но они есть. Им будет больно потерять дочь. Знать, что она, вроде как, жива, но больше не принадлежит себе. Снейкиус, это хуже смерти. Это подобно пытке. Ты знаешь, каково это — скитаться. Мы живём так сотни веков. А теперь ты хочешь обречь на такое жалкое существование других? Детей, что тебе ничего дурного не сделали? Опомнись, Снейкиус, умоляю. Ты не такой. Ты не жестокий. Ни одна даже самая огромная любовь не стоит того, чтобы делать такое. Любовь не нуждается в жертвоприношениях.        — Я просто хочу быть с тобой, — горячо прошептал он, прижимаясь своим лбом к её лбу, — любимая.        — И ради этого ты убьёшь двоих людей? Детей, что только в самом начале пути? Которые едва-едва позволили себе влюбиться и любить друг друга? Ты действительно пойдёшь на это, Снейкиус? Подумай. Разве ты такой? Разве не благородного и сильного юношу я знала и любила когда-то? И сейчас люблю, до сих пор?        — Мили, — поток слёз застилал Слизерину глаза, — но ведь мы так мечтали… И вот он — шанс, ещё один. Последний.        — Не все мечты сбываются, Снейкиус — продолжая нежно гладить его по волосам, прошептала она, — наша несбыточна, но мы всё ещё можем позволить мечтать и осуществлять свои мечты другим людям.        — Почему, — шептал он, до крови кусая губы, — почему я должен думать о них? Никто не подумал обо мне. Всем было плевать, когда нам с тобой было больно.        — Если не хочешь думать о Драко и Гермионе, — её ладонь переместилась ему на спину, удобно устроившись там, — то подумай о матерях тех детей, которых ты намерен убить, лишив личности. У тебя не было матери, но она погибла, когда дала тебе жизнь. Так всегда бывает, Снейкиус. Есть только одна любовь, что самая сильная на свете — любовь матери к своему ребёнку. Мы уничтожим сознание Драко и Гермионы, а их родители никогда больше их не увидят, не обнимут, не поговорят с ними. Ты знаешь, каково это — мечтать о материнских объятьях. Я знаю, как это — рано потерять маму. Так разве мы позволим, чтобы такое случилось по нашей вине?        Молчание было тяжёлым и тягучим.        — Ты предлагаешь сдаться? — наконец, хмуро спросил Снейкиус, впрочем, не разнимая их нежных объятий.        — Я предлагаю обрести, наконец, покой. Покой — это тоже счастье. Особенно, когда долго его ищешь, но не можешь найти.        Они обменялись долгими, полными любви, взглядами. А потом Слизерин впился в губы возлюбленной жадным поцелуем, на котором остались следы слёз. Гермиона, на миг почувствовавшая, как возвращается сознание, ощутила также и сотни маленьких иголок, что приятно впивались в её тело в этот момент. Слизерин не отпускал руки любимой и тяжело, как человек, что только что бежал, дышал.        — Это конец, Мили? — шептал он горячо в самые её губы. — Правда, любимая? Вот так всё закончится?        — Это — начало, — она погладила его по щеке, — не упрямься, прошу. Давай выпьем зелье, и мы будем спокойны, свободны, и счастливы, может быть, в иной жизни. Прошу, дорогой.        — Почему так? — отчаянно спрашивал он. — Почему мы теперь не можем быть счастливы?        — Нельзя быть счастливыми на руинах горя других людей, — спокойно ответила Милисент, хоть в её голос и закрался голос Гермионы, — ты сам говорил мне об этом много раз.        Она подарила ему ещё один поцелуй, и, улыбаясь, со светлой грустью в глазах, произнесла:         — Я знаю, что ты упрям. Но не упрямься сейчас, любимый. Давай выпьем зелье.        Кто-то подошёл к ним, хотя Гермиона, ничего, кроме Снейкиуса не видевшая, не могла разглядеть, кто. Словно наблюдая за собой со стороны, она увидела, как рука потянулась к зелью, взяла бутылочку, а потом, на ватных ногах, она отправилась в круг снова, ведя за собой Слизерина.        — Я люблю тебя, — прошептал он, срывая с её губ последний поцелуй, — и всегда буду.        Залпом он выпил зелье, до дна, и, точно клубы дыма, растворился в воздухе, мгновенно заполненной паром.        — И я тебя люблю — утерев слёзы, сказала Милисент, а потом тоже выпила зелье до дна.        Истеричный крик Драко буквально заполнил комнату, и, словно в тумане, Гермиона услышала свой собственный, но сильно охрипший, голос. Она тоже кричала. Последнее, что она увидела, прежде чем снова пропасть в небытие — как Снейкиус и Милисент уходят в зеркало, откуда пришли, крепко держась за руки, а профессор Флитвик поднимает вверх волшебную палочку. А потом в глаза ударил яркий свет, комната поплыла и исчезла, уступив место глубокой тёмной бездне.