Сгоряча не мстят

Холодный и от этого особенно приятный в такой жаркий день ветерок проникает мужчине под плотную ткань рубашки и слегка остужает разгоряченное тело. Мысли душным дурманом витают вокруг и мешают сосредоточиться на документах, а надо бы, ибо за него план никто не составит. Мужчина недовольно крутит ручку в пальцах и оставляет бесплодные попытки работать, откидываясь на спинку кресла и прикрывая воспаленные от бессонной ночи глаза. Одиночество, как никогда прежде, давит на него своей плотной массой. Ему не хватает теплой ладони, ласково касающейся щеки, тихого смешка, заражающего абсурдным позитивом, и хриплого интимного шепота в ухо, распаляющего тлеющие угольки желания. Не хватает хитро прищуренных голубых глаз, чей глубинный свет приносит покой и умиротворение, буйных рыжих кудрей, которых хочется все время касаться, и нежных губ, с которых срывать поцелуи украдкой есть высшее наслаждение. Ему его не хватает. Стоит признать, что в последней ссоре его вины намного больше, чем половина. Что за дурацкая фраза: «В размолвке всегда виноваты двое». Мори чувствует, что во всем виноват он один. Не стоило так явно принуждать и давить на Накахару, особенно, зная его вспыльчивую и неукротимую натуру. В груди неприятно тянет, заставляя мужчину поморщиться и потянуться за полупустым бокалом коньяка. Горечь от алкоголя смешивается с горечью от самоедства и оседает липкой копотью внутри, пачкая и без того грязную душонку. Он вспоминает застывшее в мучительной маске лицо, широко распахнутые в неверии голубые глаза, в которых затаились мольба, ужас и что-то еще, чему дать точное название Огай не может. Глава мафии, как никто другой, знает, как сильно можно ранить словами, как можно простым набором букв выжечь душу и разорвать в клочья сердце, оставляя после лишь пустую оболочку. Пальцы с силой сжимают хрустальный бокал, грозя вот-вот раздавить тонкие стенки. Ему бы вернуться в прошлое и залепить себе пощечину, выбивая всю дурь одним ударом, но это невозможно. Как жаль. Стоит придумать свои извинения и, главное, — как именно заставить упрямого Накахару выслушать его. Мори не помнит, когда началась его зависимость. Зависимость от слепящего своей молодостью, полыхающего жизнью и окрыляющего смехом парня. Просто в какой-то момент он понял, что не в силах отвести взгляд от тонкой фигуры, яростно размахивающей руками на собраниях совета, не в силах прекратить думать о том, какими могут быть на вкус его полные губы, как будет он стонать, когда руки Огая будут ласкать изящное тело. Вспоминать начало их отношений больно, он словно бы намеренно пытает себя, мучает и упивается своими страданиями. Потому что так намного легче, чем просто встать и поехать на поиски своего любовника, в попытках вымолить у того прощение. Мори горд, а в Чуе гордости еще больше. Но, несмотря на все это, Огай хочет сохранить эти хрупкие, но такие живучие чувства в своей душе. Отчаянно верит, что Чуя простит его. Он надеется, что Накахара тоже дорожит всем тем, что они с таким трудом вместе построили. Стрелки часов неумолимо приближают ночь, отложенные бумаги продолжают печально лежать на краю стола — Мори так и не смог сесть за работу. Йокогама вспыхивает яркими огнями, превращая улицы в золотистые светящиеся реки, в которых, словно рыбы, мелькают слепящие неоновые вывески. Мужчине кажется, что еще один день прожит зря. Ему стоит поехать домой, лечь в холодную постель и попытаться забыться беспокойным сном. За тяжелой деревянной дверью неожиданно слышится какая-то возня, глухие удары и испуганные вскрики. «Определенно, это Дазай», — уверен Мори, ибо только самоубийца может себя так вызывающе вести возле кабинета главы мафии. Но, когда дверь с грохотом распахивается, он видит того, кого совершенно точно не ожидал увидеть. По крайней мере, не сегодня и не с таким нахальным выражением на бледном лице. Накахара тяжело дышит, его ярко-голубые глаза мечут молнии, шляпа держится только благодаря гравитации на медных кудрях, что лавой растекаются по плечам. Захлопнув за собой дверь, он четким уверенным шагом устремляется к мужчине и, остановившись возле стола, смотрит дерзко, отчаянно храбрится, шумно сглатывает и, словно бы шагнув в пропасть, отчасти неуверенно произносит: — Я ненавижу тебя. Огай молчит некоторое время, заставляя парня слегка нервничать, отчего тот кусает губы и дышит часто-часто, готовясь к любому ответу. — Ненавидь, — Мори покорно принимает правила игры, — ненавидь, если тебе так будет легче. Чуя растерянного моргает — он ожидал совсем другого. В его представлении их примирение было совсем другим: они бы поорали друг на друга, Чуя пошвырял бы вычурную мебель, разбил бы бесившую его ажурную лампу или фарфоровую статуэтку Афины, а Мори в ответ за это спеленал бы его руки своим любимым бордовым шарфом и принялся бы доказывать, присваивать и подчинять именно так, как Накахара любит. — Ненавидь, — повторяет Мори, — а я продолжу любить. Парень, не веря своим ушам, смотрит на мужчину, отмечая про себя его замученный вид, залегшие под глазами темные тени и уставшие глаза. Все же не стоило так долго мариновать его. Но, боги, как же приятно знать, что именно он так влияет на холодного, властного и непоколебимого главу мафии, заставляет его произносить такие слова, между строк просить прощение. Признавать любовь к нему, такому никчемному и жалкому, несмышленому ребенку. Ни с чем несравнимое чувство власти придает Чуе уверенности, и он, глубоко вздохнув, приступает к первому пункту своего плана мести. Парень делает последний шажок к столу мужчины — теперь их разделяет не больше полуметра — опирается руками о столешницу, смотрит пристально, словно сканирует Огая, ищет что-то в его глазах, и, видимо, находит, раз удовлетворенно кивает головой и слегка дергает уголком губ. Нервничает? Или что-то задумал? Мори продолжает молчать, понимает, что стоит дождаться действий от Чуи, не просто так же тот так беспардонно ворвался к нему в кабинет. Наверняка, готовит незабываемое шоу. И Чуя не заставляет себя долго ждать. — На колени, — отрывисто приказывает он, с ужасом замирая от собственной наглости. Мори ошеломленно смотрит на ставшего совершенно другим человеком Чую, тот медленно обходит стол и останавливается у окна, продолжая наблюдать за Огаем своими невозможными глазами. Маленький дьяволенок, скрывающийся под маской ангела,— как же сильно Мори любит его. Любит до боли в груди и дрожи в руках. Любит так сильно. Любит-любит-любит. Мужчина вздыхает, встает с кресла и медленно опускается на колени, склоняя голову в подчинении. Вид сдавшегося ему на милость главы мафии приводит Чую в немой восторг, позволяя острому возбуждению и нестерпимому азарту захватить над собой власть. Эта кипящая в крови смесь принуждает его к большему безумию. Парень выставляет правую ногу вперед и хрипло произносит не в силах скрыть, как невыносимо будоражит его сложившаяся ситуация: — Оближи. Мори удивленно усмехается и медленно начинает ползти к ногам любовника, такой Чуя ему не знаком, но заводит не на шутку. Лакированный ботинок блестит в полутьме кабинета и смотрится на небольшой ступне Накахары просто очаровательно. Выглядывающая из-под задравшейся штанины щиколотка так и манит белизной кожи и остро выступающей косточкой. Мужчина наклоняется над ботинком, скрывая под упавшими на лицо волосами хитрый блеск глаз, — его малыш не уточнил, что именно следует облизать. Мори наклоняется еще ниже и медленно касается гладкой кожи щиколотки, скользит влажным языком по ней, оставляя после себя мокрый след. Чуя распахивает в удивлении глаза и стонет, будучи не в состоянии себя контролировать. Горячее дыхание мужчины, его длинные сильные пальцы сжимающие ногу Чуи и такой ласковый язык — все это лишает Накахару остатков разума, позволяя похоти встать у руля. — Каков следующий приказ? — вкрадчиво интересуется Мори, глядя на прикрывшего глаза парня, так явно наслаждающегося его ласками. Пальцы мужчины поднимаются выше по ноге, сжимают упругую попу, пробираются под рубашку и касаются кожи, отчего Чуя не выдерживает и тихо стонет. Черт бы побрал его чувствительность! — От… отсоси мне, — возбужденно шепчет он, и это уже не приказ, а отчаянная мольба. — Как пожелаешь, — Мори никогда не был ласков с ним, но сейчас ему кажется правильным вести себя именно так, отогревая и залечивая нанесенные им самим раны. Он не считает эту ситуацию своим унижением, даже стоя на коленях, всем действом управляет он, как бы не пытался убедить себя в обратном Чуя. Проворные пальцы быстро расправляются с ширинкой, Мори видит, как сильно возбужден Накахара, твердый член под его рукой прямое тому доказательство. Ткань трусов влажная и немного липкая, Огай усмехается и прислоняется вплотную к паху парня, вдыхает острый, терпкий и такой родной запах любовника. Мужчина стягивает с парня белье, опаляя горячим дыханием чувствительную кожу лобка. Член Чуи изнывает от столь очевидного игнорирования, но Мори даже не думает приступать — его пальцы во всю ласкают напряженные бедра, кончиком языка он облизывает подвздошную кость и скользит ниже, к мягким медно-рыжим завиткам. — Пожалуйста, — сдается Чуя, глядя влажными глазами на мужчину так беззащитно, что Огай чуть не кончает раньше времени от этого взгляда. Знал бы Чуя, какую власть имеет над ним. Бесконечную. Мори, сжалившись, приникает мягкими губами к сочащейся смазкой головке и нежно целует. Его язык ласково скользит по твердому стволу, обводит выступающие от напряжения венки, слизывает скатившиеся с малиновой от прилившей к ней крови головки капли смазки, подбирается к самому основанию. Руки мужчины мягко наглаживают, мнут упругие яички, плавно скользят дальше. Чуя дрожит, как осиновый лист на ветру, ему плевать на свой тщательно продуманный план, его ведет от такого Мори, и если тот так и будет впредь просить прощение, Накахара готов простить, что угодно. Да уж, действительно, месть — это блюдо, которое подают холодным. Но, Чуя не вытерпел и теперь пожинает плоды своей поспешности. Капитулирует. Сдается. Принимает поражение. Молит о пощаде. Штаны сползают с коленок вниз бесформенной массой, Огай учтиво помогает Чуе выбраться из них, прервавшись от сладостных ласк на несколько секунд, но парню эти секунды кажутся вечностью. Тело отчаянно жаждет разрядки, требует члена Мори, его сильных рук и горячих объятий. — Ну же, Огаай, — стонет, почти хнычет Чуя, нетерпеливо толкается бедрами, его аккуратный член упирается мужчине в губы, но Мори не спешит, дразнится, невесомым поцелуем одаривает головку, дует на нее, играет с терпением парня. Он хочет сорвать все тормоза, обнажить нервы, что, как оголенные провода, искрятся и уже готовы взорваться ярким фейерверком. Хочет увидеть лицо Чуи в тот момент, когда тот потеряет связь с реальностью, хочет довести его до пика и подхватить в полете, чтобы, затем, вместе упасть в пучину наслаждения. Дыхание Чуи больше не принадлежит ему, каждый его вдох теперь зависит от мужчины, от его нежных рук и ласкового рта, от того, как глубоко он заглатывает напряженную плоть парня и как плотно смыкаются щеки вокруг нее. Накахара вплетает руки в густые волосы Мори, больно выкручивает прядки, когда тот касается зубами чувствительной головки; шипит и протяжно стонет, почти воет, чувствуя проникающий внутрь ануса палец. — Мо-рии, — жалобно скулит он и вскрикивает, когда к пальцу добавляется еще один. Мужчина растягивает его уверенно, не боится раздвигать внутри пальцы, скользкие от естественной смазки Чуи и своей же слюны. Разрядка навязчиво витает в воздухе, кружится, подбирается к охваченным страстью любовникам, но Огай не позволяет ей одержать над ним с Накахарой верх. Не сейчас, еще слишком рано. Он хочет помучить-поласкать Чую подольше и посильнее. Заставить того почувствовать все и ничего. Поэтому он отстраняется от парня и мягко тянет его за руку, ведет к удобной кушетке, незаметно притаившейся в дальнем углу кабинета. Срывает такую мешающуюся сейчас одежду, что служит лишней преградой для них, оставляет только черную полоску галстука. Ох, он уже едва сдерживается от предвкушения. Черный цвет идет Чуе просто неимоверно. Особенно, когда этот черный — черные волосы Мори, щекочущие напряженные бедра, черные носочки Накахары, смотрящиеся на нагом парне так невинно и обольстительно, и этот черный, абсолютно деловой галстук. Галстук, который, словно змея, обвивает тонкие запястья парня, связывая их вместе. Приятная на ощупь плотная ткань ластится своей шелковистостью, но не позволяет Чуе вывернуть руки и освободиться. Жадный, физически ощутимый взгляд мужчины заставляет парня ерзать от нетерпения и тихо скулить, моля о ласках. Огай яростно сминает губы Чуи, кусает до тяжелого металлического привкуса крови, до тихих, безумно возбуждающих стонов, до вспыхивающих звезд млечного пути под веками. Накахару трясет от полноты ощущений и эта дрожь передается мужчине; два тела настолько плотно прижимаются друг к другу, что между ними нет ни единого зазора, они словно человеческий пазл, так органично смыкаются их туловища, кожа прилипает к коже, переплетаются пальцы на руках и бедра вжимаются в бедра. Они словно созданы друг для друга. Созданы, чтобы желать, наслаждаться и дарить наслаждение. Созданы, чтобы жить. В этот момент Чуя остро осознает, как глупа была их ссора, такая идиотская обида, такая мелочная. Жизнь слишком мимолетна и скоротечна, чтобы растрачивать ее на глупости. Привязав конец галстука к деревянному завитку ажурной спинки кушетки, Мори сползает вниз, отмечая свой путь укусами-поцелуями. Обходит стороной член Чуи, лишь невесомо проводя по нему кончиком носа, и скользит ниже, за мошонку, к покрасневшему от недавних ласк входу. Огай раздвигает руками упругие ягодицы Чуи, лижет и кружит вокруг дырочки, увлажняет ее слюной, медленно проникает языком внутрь, оглаживает пылающие, гладкие стеночки, ублажает свои грязные и такие греховные желания. Тонкое тело под ним всхлипывает, бьется в предоргазменной дрожи, стенает и почти что кричит, когда Мори касается простаты, давит на нее языком. И все же мужчина находит в себе силы, чтобы отстраниться, скользнуть мокрыми пальцами по собственному члену, готовому вот-вот взорваться, и легонько, словно на пробу, толкнуться внутрь парня, медленно погружаясь в пылающую тесноту. Зубы скрипят, когда он пытается сдержаться и не спустить сразу от таких долгожданных ощущений, пальцы скрючены и цепляются за обивку в попытках удержаться, скорее в сознании, чем в стремлении обрести устойчивость. — Люблю тебя, — стонет Чуя, когда Огай полностью входит в него. — Прости меня, — едва слышно шепчет Мори, и все же добавляет. — Люблю тебя. А после срывается, начиная вколачиваться в податливое, словно глина, и безумно покорное тело парня. Член мужчины проезжается по простате, выбивая из Накахары особенно громкий стон; пальцы путаются в рыжих кудрях, притягивая Чую ближе; губы клеймят и метят молочные плечи расхристанного на мягкой кушетке парня. Влажные шлепки напряженных бедер так идеально звучат в ночи, на фоне едва слышимого гула улиц и машин, сквозь гулкое биение их сердец. Каждый миллиметр кожи, где коснулся его Мори, пышет жаром и Чуе кажется, что еще немного и он загорится, расплавится в липкую массу и растечется, словно мороженое на солнце. Каждый поцелуй Мори — молчаливое «прости», каждый тихий стон в ответ — молчаливое «прощаю». Зацелованный, с безумно горящими глазами, растрепанной шевелюрой и рваным дыханием Накахара сдается, плавно опускается на член мужчины, сжимаясь сильно и резко, выбивая из Огая глухой то ли стон, то ли рык; он замирает на секунду, чувствуя приближающийся мощный, как шторм, оргазм, и с криком кончает, пачкая свой живот и частично живот Мори. А тот всматривается в любимые черты и спускает следом, тяжело наваливается на парня, не способный более ни на какое движение. Их дыхание хриплое, рваное, постепенно приходит в норму, как и яростное биение сердец. Огай ласково водит по подтянутому животу Чуи, размазывает сперму, обводит выступающие мышцы. В голове нет ни единой мысли, кроме той, что заставляет его глупо улыбаться и счастливо сверкать глазами: «Простил». Эта мысль маленькой пташкой поет в груди и у Чуи, позволяя ему принимать нежные полгаживания Мори, что легонько массирует кожу головы пальцами, и наслаждаться его объятиями. Не важно, кто виноват в конфликтах, главное то, как они приходят к согласию и приходят ли вообще. Чуя уже и не помнит из-за чего они поссорились, да ему уже и не важно. Важно только то, что Огай лежит рядом с ним, такой родной и любимый и, если опять произойдет размолвка, они точно знают, как помириться, хотя Накахара еще выскажет Мори свои недовольства, но это уже потом. А пока… Пока он вывернется, наконец, из крепкого захвата галстука и приступит к последнему пункту своей неудачно сложившейся мести — ублажить Мори, как никогда прежде, и заставить его молить о пощаде.