Горечь

      Они целуются далеко не платонически, порой сталкиваясь зубами, шипя и рыча друг на друга, кусая до крови и наслаждаясь гримасой болезненного удовольствия на лице партнёра. Они на пике, на своём пределе, извиваются и гнут подтянутые мощные тела в такт толчкам внутри, толчкам снаружи, толчкам сердца, стуку в запертую дверь. Мышцы под кожей напряжены и туго натянуты, поразительно ласкают взгляд своей гибкой силой и идеальностью.       Занзас часто берет его прямо на столе, толком не раздев и не раздевшись сам, или на ковре, что перед столом, или в своём мягком удобном кресле, или на диване под истошные вопли Леви в коридоре, заслышавшего возню и едва различимые стоны. Несчастный предмет мебели протяжно ритмично поскрипывает и шуршит обивкой из настоящей кожи, прогибаясь под весом локтей и коленей, Скуало обычно кончает на сидение посередине. Туда же он по пакостной привычке усаживает противных ему или же его боссу господ. Всегда стоит рядом и скалит свои белые аккуратные клыки в заранее победной усмешке.       Его забавляет одна только мысль, что напыщенные петухи даже не подозревают, на чем именно сидят.       А ещё Суперби любит покрывать влажными прикосновениями тонких резких губ каждый шрам видного итальянца по отдельности от остальных, наглаживая округлые жёсткие плечи, и выцеловывает длинные соблазнительные пальцы крепких рук, все по отдельности.       Глядит своими невыносимыми бесцветными раскосыми как у кошки глазами прямо внутрь босса, сквозь его мерцающие багровые радужки. А Занзас в ответ иногда лениво чмокает его в макушку, беззвучно прижимается горячими губами к виску и прикрывает глаза. Иной раз без спросу принимается терпеливо расчесывать густые платиновые волосы, чтоб те не сбивались в отвратные белесые колтуны, плавно стекали по спине душисто пахнущей рекой.       И целуются потом они медленно, тягуче глубоко, словно бы в попытке попробовать друг друга снова, полюбить в очередной раз. Спокойно и легко, но даже так умудряются искрить. Сплетают в замок свои жёсткие мозолистые пальцы, много молчат, много дышат, много смотрят друг на друга и как будто бы сквозь.       Они было закрывают глаза из интереса, почти детского любопытства и толики наивности, однако пламя внутри них разгорается ещё ярче, и они буквально освещают друг друга им. Слепят спрятанные за пухом ресниц зрачки. — Я умру за тебя и для тебя, чертов босс. — Тихий шёпот на грани слышимости, голова на плече ерзает, чужой большой палец гладит кожу кисти.       На удивление даже в этой фразе звучит несгибаемая воля и гордость, остаётся только фыркнуть без насмешки: за столько лет Скуало научился делать абсолютно всё с непревзойденной осанкой и высоко поднятой головой, по локти в чем бы он не был. Гордость за его достижения, гордость за достижения ученика, гордость за отряд и за своё положение в жизни бывшего претендента на место под вонгольским солнцем. Он сам как сплошная гордость. Гор-дость. Везде и всюду лишь она одна, и даже воздух над ними ею пропах. Это кажется забавным.       Занзас низко смеётся своим режущим слух хохотом. Запрокидывает голову, жмурит глаза и мелко сотрясается всем телом, пока столь же неожиданно не затыкается и не взрыкивает, глядя почти раздраженно: — Умереть за кого-то легко, идиот. Даже стараться не надо с нашей работой. А ты попробуй выжить ради меня. Докажи обратное, тупая акула. Ты это любишь.       Надолго становится тихо, и босс Варии наслаждается накатившим спокойствием, перебирает и наматывает на пальцы чужие пряди. Голос на него обрушивается зубодробительно смирный и негромкий. Приятный, похож на шелест дождя, если не верещит, ублюдка кусок. Устало. — Врой. Всегда.       Брюнет согласно опускает веки и скупо улыбается. Правильный ответ, отброс. Про себя вторит своей Акуле. Всегда.