Отец года

Несмотря на то, что до совершеннолетия мне оставалось меньше года, меня всё равно упекли в детдом. Я этому рад, конечно, не был, но после того, как мне диагностировали ПТСР, больше боялся попасть в психушку на перманентное пребывание. Врачи говорили о каких-то симптомах искажения и о транквилизаторах, звучало так, как будто я сошёл с ума. Я совершенно ничего не понимал. Все их слова сливались в одно монотонное жужжание, от которого у меня раскалывалась голова. Первые недели после автокатастрофы я практически не разговаривал, не хотелось. Мне казалось, что я сплю. Вот сейчас я открою глаза, увижу потолок родной комнаты, встану с кровати и поёжусь от холодного паркета. Открою дверь в коридор, она мерзко заскрипит, и я снова мысленно обругаю своего отца за то, что он до сих пор её не смазал. Спущусь на первый этаж и, унюхав запах маминой стряпни, рвану на кухню. Я обожал с ней завтракать. — Доброе утро, Рихард, — она улыбнётся мне, отвлекаясь от готовки – Пирог уже почти готов, садись завтракать. Я с наслаждением втягиваю носом воздух, пропитанный корицей и яблоками. Она вытащит пирог из духовки и поставит на стол. — Не торопись, обожжешься, — предупреждает она меня, но уже через несколько секунд я снова тянусь к любимому лакомству и резко отдёргиваю пальцы, почувствовав жар ещё не остывшего пирога, – Рихард, ну я же просила! Она нальёт себе чай и сядет рядом. Мне она всегда ставит стакан воды, зная, что ни чай, ни кофе я не люблю. Мы поговорим о снах, о планах на день. Раньше мне редко снились сны, я уже совсем забыл каково это – просыпаться в холодном поту посреди ночи, комкая одеяло и пытаясь выровнять дыхание. Но этого не происходит. Уже целый месяц я вижу пожелтевший, ненавистный мне потолок детдома, когда просыпаюсь по утрам. Выспаться здесь не представлялось возможным. Кровати были жёсткие и скрипели при малейшем движении. Ночью было холодно, одеяла были колючие и неудобные. Первые дни я не спал вообще. Каждый раз, когда я закрывал глаза, пытаясь заснуть, перед глазами вставала картина разбитой машины, тел родителей, застывших в неестественных жутких позах, и крови. Моря крови. Я никогда её не боялся, даже не испытывал отвращения. Но в тот раз всё было по-другому. После аварии, разрушившей мою жизнь, меня не покидали кошмары. Я каждый день видел мертвецов и огонь, поглощавший их. Когда я вскакивал с кровати и пытался отогнать наваждение, мне чудился запах бензина и гари. Я был довольно заносчив до инцидента и, стыдно признаться, даже трагедия не изменила моего мерзкого характера. Близкие часто говорили мне об этом, просили работать над собой, но я не замечал своего ужасного поведения. У меня почти не было друзей, были знакомые, друзья на один раз, с которыми я перекидывался короткими фразами. Я всегда был один, так что к одиночеству в детдоме привыкать не пришлось. Но кое с кем я всё-таки познакомился. Это был невысокий, щуплый парнишка, звали его Пауль. Он, так же как и я, резко выделялся на фоне серой массы детдома. Парнем он был поистине неунывающим, даже чересчур оптимистичным для этого места. Я сам с трудом себе в этом признался, но он действительно мне понравился. Раньше я не проникался тёплыми чувствами к сверстниками, но Пауль оказался удивительным человеком, каких я прежде не встречал. Он был прост в общении и лёгок на подъём, у него было хорошее воображение, да и интеллектом он обделён не был. Единственное, что меня раздражало в моём новом друге - это его бесконечные подколы. Пауль очень любил пошутить или позлорадствовать, стоило мне оступиться, как на меня выливался целый ушат шуток друга, приправленный ехидными замечаниями и прочими неприятными вещами. Иногда он и вовсе переходил границы дозволенного в своих высказываниях, мог шутить как сально, так и очень обидно. Я сам грешил сквернословием, но так метко попадать в цель парой фраз, не мог. А Паулю это было раз плюнуть, он как будто бы видел меня насквозь. Думаю, если бы он не угодил в детдом, из него бы получился отличный психолог. Хотя, как знать, быть может, Пауль им и станет, мне кажется, этот парень может выкрутиться из любой ситуации, ему никакие преграды не помешают, если он действительно чего-то захочет. Вот только, что же он хотел, было для меня настоящей загадкой. Несмотря на то, что мы были не так уж и долго знакомы, я уже изложил ему свою жизнь вдоль и поперёк, а он про свою отмалчивался. Я старался его разговорить, но Пауль упирался и говорил, что рассказывать там нечего. Всем, что я из него выжал, было – «Ну бросила меня мать, и всё там. Загуляла, я ей не нужен был». Словом, ничего о Пауле я так и не узнал. А вот он не только выучил мою биографию во всех подробностях, но и уже который раз прогнозировал мне светлое будущее. — Ужасно, как это можно есть? – я копался ложкой в каше. За месяц, проведённый здесь, я так и не привык к местной еде. Кашу я особенно сильно не любил, каждый раз оставлял свою порцию даже не начатой, из-за чего сбросил пару килограмм. А мой маленький друг с удовольствием уплетал эту мерзость, иногда съедая и мою порцию тоже. — Что же ты, какой неженка, ешь что дают, — с укором сказал Пауль и продолжил налегать на кашу, больше похожую на чьи-то разваренные мозги. — Нет, не могу я. — Ну не хочешь, как хочешь. Мне же больше достанется, — бурчал Пауль, пытаясь при этом пережёвывать завтрак. Получалось у него с трудом, каша вываливалась изо рта, он тщетно пытался засунуть её обратно и в итоге весь ею перемазался. — Гадость, вытри рот! – Пауль начинал меня раздражать, и я бросил ему салфетку в надежде, что он ей воспользуется. Увы, мои надежды разбились вдребезги, когда Пауль начал складывать из салфетки самолётик, параллельно облизываясь. Каша так и осталась на его лице, но её стало несколько меньше. — Слушай, Рихард, ты не нервничай так сильно. Всё равно тебя заберут отсюда. Не через месяц, так через два, — улыбка внезапно сошла с лица Пауля, он стал сосредоточенным и серьёзным. Я редко видел его таким, меня это пугало, а сейчас я вообще опешил от его слов. — Почему ты так решил? — Да это даже слепой увидит, не на месте ты тут. Посмотри вокруг, тут одни уродцы, да бездари. А ты здоровый, красивый, образованный, — тут он остановился, зачерпнув ещё каши. Я думал, что ложка отправится к другу в рот, но Пауль задержал её над тарелкой и внимательно посмотрел мне прямо в глаза, — Если тут вообще хоть кого-то усыновят, то этим человеком точно будешь ты. Почему-то слова Пауля ввели меня в ступор. Хоть я и прекрасно понимал, что он прав, я представить себе не мог другую жизнь. Не в родном доме с родителями, и даже не в приюте, а с совершенно чужим человеком, в чужом доме. Мне внезапно стало страшно, неизвестность пугала не хуже ночных кошмаров, я съёжился, по спине побежал холодок. Пауль вопросительно на меня посмотрел. — Ты в порядке? Я хотел было ответить, что нет, ни черта я не в порядке, но в моей голове уже всплыл тот роковой день. Сердце застучало как бешенное, я покрылся испариной и весь затрясся. — Рихард, что с тобой? Рихард! Я очнулся в медпункте. Голова раскалывалась, меня мутило. Как я сюда попал? Нужно было что-то вспомнить, но мыслей как будто совсем не было. Повернувшись на бок, я заметил Пауля, сидящего на стуле рядом с моей кроватью. Он смотрел куда-то в сторону и теребил салфетку, его лицо выражало тревогу. Тут в голове начало проясняться, я вспомнил завтрак, вспомнил, как Пауль измазался в каше, а салфетку я ему кинул, чтобы он вытерся. Затем мы о чём-то поговорили, но дальше воспоминания обрываются. Я больше ничего не помню. Внезапно я почувствовал, как меня дёргают за руку. — Рихард, Господи, не пугай меня так больше! – Пауль сначала вцепился мне в руку, а когда заметил, что я окончательно пришёл в себя, сгрёб в охапку и крепко сжал в объятиях. Я никогда не понимал, откуда в этом маленьком теле столько сил. — Ну, отпусти уже, задушишь, — я кое-как выбрался из тисков Пауля и сел на кровать. — Мне медсестра сказала, что у тебя был приступ. Видимо я погорячился, когда сказал, что ты у нас здоров, — хохотнул Пауль. Я не обижался на друга за его откровенно чёрный юмор. Сейчас мои мысли занимало совсем другое. Я боялся загреметь в психушку и больше никогда не увидеть этот белый свет и наглую рожу Пауля. Тут в палату зашла медсестра. — С добрым утром, Рихард, — сказала она самым снисходительным тоном, на который вообще способен человек. — Со вторым на дню, — тихо заржал Пауль. Я на него шикнул, требуя тишины. — Тебе уже лучше? У тебя был приступ ПТСР, ты ведь знаешь о своей болезни, верно? — Да, да, - начал тараторить я, - Я прекрасно себя чувствую, думаю, я иду на поправку. — Это, конечно, хорошо, Рихард, но тебе стоит увидеть доктора, - у медсестры был просто ледяной тон, я занервничал ещё сильнее. — Но ведь я был у него совсем недавно, — начал я. — Рихард, — медсестра присела на мою койку, — ты пережил серьёзную травму. Твоё состояние не улучшится само собой, тебе требуется увеличить дозировку лекарств. — Но ведь мне правда стало лучше, — промямлил я. Судя по всему, в психушку меня пока сдавать не собирались, и я немного расслабился. — Возможно, это действительно так, но твои отключки стали продолжительнее, а это ни о чём хорошем не говорит. Тут меня как током ударило. Я ведь отключился, так, сколько я спал? — Насколько продолжительнее? — тихо спросил я. — Ранее ты не выпадал из реальности больше, чем на час или два. Сейчас ты пролежал без сознания более шести часов, врач всё расскажет тебе в подробностях, вставай. Сколько? Шесть?! С ума сойти, сейчас что, уже одиннадцать? Боже, да лучше бы я вообще не просыпался. Ко мне довольно часто приходили мысли о смерти, иногда я думал, что лучше бы погиб с родителями в той сраной автокатастрофе и не страдал бы сейчас от внезапных приступов тревоги, не сидел в этом плешивом детском доме, а лежал бы где-нибудь под землёй рядом с моими родными. Похоже, я снова задумался, потому что очнулся уже в кабинете доктора. Лишь бы не оказалось, что я опять отключился. — Рихард, ты меня слышишь? — доктор Лоренц щёлкал пальцами в нескольких сантиметрах от моего лица. Этот человек мне совершенно не нравился. Высокий и тощий, он был совершенно непривлекателен, всем своим видом он напоминал мне какого-нибудь безумного учёного времён второй мировой. Он носил огромные очки на своём ещё более огромном носу, похоже у него была дальнозоркость, ибо глаза доктора, искажённые линзами, были тоже просто гигантскими. Его жидкие белобрысые волосы всегда торчали в разные стороны, выглядели они ужасно, у меня сложилось впечатление, что вообще их не мыл, но от него всегда пахло только медикаментами, так что я не мог знать наверняка. Меня раздражала даже его манера речи, он постоянно шепелявил, при этом говорил тихо, почти не открывая своих противных тонких губ, и мне постоянно приходилось его переспрашивать, если я действительно хотел о чём-то узнать. Но обычно я просто молчал, пропуская его монологи мимо ушей. Меня совершенно не волновало, чем он меня пичкает, как обстоят дела с лечением, и вылечусь ли я вообще. Боялся я только ссылки в психушку, но теперь почему-то был уверен, что меня туда не отправят. Я отреагировал на его щелчки презрительным взглядом и утвердительно качнул головой. Ему этого вполне хватило, и он счёл мою реакцию за положительный ответ. — Что ж, мой друг, думаю, с сегодняшнего дня мы будем относиться к твоему лечению серьёзнее, — сказав это, он как-то криво улыбнулся и снова начал свой излюбленный монолог на тему моего злосчастного заболевания. Он засыпал меня названиями препаратов, говоря что-то о повышении дозы, повторяя «мой друг» в конце каждого предложения. Меня такие фамильярные обращения ужасно раздражали, я всегда воспринимал всё дословно, и моим единственным другом был Пауль. Наконец он закончил бубнить свои тирады и протянул мне таблетки. — Жду тебя завтра на психотерапии, мой друг, — кинул он мне на прощанье. Я замер в недоумении. Какая психотерапия? Он что, совсем сбрендил? — Извините, но… Вы можете повторить насчёт психотерапии? – я сделал виноватый вид нашкодившего щеночка, надеясь, что доктор обойдётся без лишних нотаций и выложит всё по делу. — Ох, мой милый друг, ты совсем меня не слушал? – Лоренц опустил глаза на стол и гаденько улыбнулся. «Милый друг», ну что за гадость? Лучше бы он звал меня по имени или вообще никак не звал. Я снова кинул на него печальный взгляд и слабо улыбнулся. То ли доктора это растрогало, то ли он просто был в хорошем настроении, но его улыбка расплылась ещё шире, и он бодренько мне всё повторил. В этот раз я постарался вслушаться. — И так, мой друг, твоё лечение отныне комплексное: к медикаментам мы добавим психотерапию для большего эффекта. Ты придёшь сюда завтра в 18:00, и мы поговорим обо всём, что тебя тревожит. Будет веселее, чем сегодня, обещаю. Я сжал зубы, чтобы не заорать от злобы и бессилия. Да какого чёрта?! Я уже бывал на психотерапии у другого врача, когда лежал в госпитале после аварии и примерно понимал, что меня ждёт. Ждал меня сущий ад. Психотерапия заключалась в бесконечном окучивании одной и той же темы – добренькая тётенька старалась аккуратно разворошить мои воспоминания, которые я так тщательно зарывал поглубже в мозг. Но если добренькая тётенька не вызывала у меня никакого отвращения, то доктор чёртов Лоренц доводил меня до состояния кипения одним свои видом. Я не представлял, как можно просидеть в его компании час с лишним, а то и больше, ведь психотерапия здесь ограничивалась по времени на усмотрение самого доктора, и при этом не уснуть. Хотелось просто сдохнуть, но вопреки своим желаниям, я вяло потопал из кабинета доктора, даже не удосужившись закрыть за собой дверь. Мне было плевать. Я слишком устал.