Отец года

В нос ударяет резкий запах горелого вперемешку с бензином. Я слышу чей-то топот и гулкие звуки сирен, они доносятся откуда-то сзади, так глухо, как будто я нахожусь в бочке. — Носилки сюда, парень живой на заднем сиденье! – крик раздирает мне уши, я еле разбираю слова. Они все сливаются в одно короткое междометие, я не хочу о них думать, не хочу знать кто это, почему он кричит и что вообще происходит. Мне тяжело дышать. Пытаюсь разлепить глаза, их ужасно режет, но мне удаётся. Я в нашей машине. Капот сплющен, лобовое стекло разбито и заляпано чем-то красным. Это правда кровь? Передние сиденья, кажется, пусты, двери машины открыты. Пробую сдвинуться с места, тело отзывается резкой болью, и я понимаю, что не чувствую левой руки. Стук в стекло. Я с трудом поворачиваю голову на звук, за окном стоит мужчина в красной куртке с надписью «Rettungsdienst». Авария. Мы ехали по трассе, возвращались с рыбалки. Весь этот день мы провели на природе, отец рыбачил, я тоже пробовал, но не клевало. Мама накрывала на стол, периодически интересуясь моими успехами, что меня только больше злило, ведь успехов не было от слова совсем. Отец сначала успокаивал меня, ссылаясь на мою неопытность, но вскоре ему надоело играть в доброго учителя, и он стал обвинять меня в то в одном, то в другом. Он говорил, что нужно забрасывать удочку дальше от берега, и что держу я её неправильно. Я окончательно взорвался, когда он сказал мне, что поплавок уже дёргался, а я просто прозевал улов. Больше я рыбачить был не намерен. Я всучил отцу его чёртову удочку и, поспешно поднявшись, направился к рюкзаку. Выудив из него мои спасительные наушники, я заглушил брюзжание папаши оглушительными гитарными рифами и таким родным голосом Пола Стэнли. Рыбалка быстро подошла к своему завершению, рыба действительно больше не клевала. Отец был расстроен и зол, мать обеспокоена нашим разладом, а мне было плевать. Мы так ничего и не поймали. Когда мы возвращались домой, было приблизительно четыре часа дня. Лето подходило к концу, и солнце светило уже не так ослепительно ярко, а скорее мягко и ненавязчиво. Я смотрел в окно, постоянно переключая песни. Меня что-то тревожило, я никак не мог расслабиться и в полной мере насладиться музыкой. Сначала отец вёл спокойно, но когда мы выехали на трассу, стал гнать так, что я вжался в сиденье, хотя своего испуга не показал. Я любил скорость, мечтал уехать в Америку и гонять по пустынным шоссе, врубать любимые песни на всю катушку, так, чтобы дух захватывало и в ушах свистело. Но сейчас я молился, чтобы отец сбавил скорость. Меня пугало его поведение и вся эта ситуация. Мама тоже напряглась и попросила его ехать тише. Он только сильнее завёлся и начал орать, что лучше знает, нечего ему указывать и дальше по списку. Я в очередной раз засомневался кто тут подросток. Я мельком взглянул на дорогу, и меня словно парализовало. Какой-то чёрт на Мерседесе внезапно выехал на встречную. Отец всё орал на мать, вообще не обращая внимания на дорогу. Я хотел закричать, хоть как-то обратить внимание родителей на приближающуюся катастрофу, но смог только дёрнуться вперёд, резко махнуть рукой, заехав отцу по плечу, и истошно завопить «Папа, машина!». Отец ударил меня по руке в отместку и уже открыл рот, чтобы высказать мне какой я безмозглый, неблагодарный гад, как вдруг, к нему пришло осознание моих слов. Он широко распахнул глаза и быстро повернул голову в сторону дороги, но было уже поздно. Всё произошедшее словно пролетело перед глазами. Сердце бешено билось, внутри всё сжималось, но боль была ни сколько физическая, сколько эмоциональная. Я почувствовал вину. Она сдавила мне горло, я опять задыхался. Как я мог, зачем я разозлил отца? Я сам спровоцировал его, мой бедный папа, он ведь совсем не отдыхал последнюю неделю. Он много работал, иногда пропадал на полночи, всё это, чтобы оплатить моё обучение, чтобы моя жизнь сложилась лучше, чем у него, чтобы мои мечты исполнились. Он ведь любит меня, он и мама - единственные, кому я нужен. Глаза защипало, по щекам побежали солёные дорожки. Я чувствовал, что меня качает. Я плыву, плыву по реке, на которой мы рыбачили совсем недавно. А кажется, что это было так давно. Может, и вовсе не было? — Парень, посмотри на меня! – кто это? Я совсем один в этой лодке, кто зовёт меня? — Пацана Рихардом зовут, попробуй так, — другой голос, тише предыдущего, но я всё ещё не понимаю, откуда он доносится. — Рихард! Рихард Круспе, очнись! – первый голос снова кричит, становится невыносимо громко, я слышу резкий оглушающий звон, а за ним лишь тишина. Она окутывает меня, густая и тёплая, всё тело расслабляется, но уже через мгновение острая боль тысячами иголок пронзает мне щёку. Я прихожу в себя, стараюсь сфокусировать взгляд. Перед глазами мелькают люди в красных куртках, они все бегают вокруг нашей разбитой машины, мельтешат как муравьи. Пахнет гарью, и я стараюсь не дышать. Передо мной стоит всё тот же мужчина, что стучал в окно. — Рихард, как ты себя чувствуешь? – дежурный тон, спасатель смотрит мне прямо в глаза. — Где мои родители? – стараюсь сохранять спокойствие, но голос предательски дрожит. — Рихард… — Где мои родители, чёрт возьми? – я перехожу на истеричный крик, сам пугаюсь своего сиплого и такого безумного голоса. Я срываюсь с места и бегу к машине. Спасатели что-то кричат, а потом хватают меня под руки. Вырваться не удаётся, и я пытаюсь рассмотреть машину с доступного расстояния. Мой взгляд останавливается на колёсах, вернее на том, что лежит рядом. Мама. Она лежит в луже крови. Ноги неестественно вывернуты, я не вижу её лица, слипшиеся и спутанные волосы закрывают его. К горлу мгновенно подкатывает рвота, и я опустошаю содержимое желудка, согнувшись в три погибели. Слёзы смешиваются с соплями и всем, что я вырвал, от чего меня тошнит ещё больше, меня буквально тошнит от самого себя. Почему я не умер? Они ведь мертвы, они оба мертвы. Из-за того ублюдка на Мерседесе, из-за того, что я разозлил отца. Почему они, а не я? — Мама, мама… — я не знаю, зачем зову её. Она не отвечает.

***

Так уютно. Не хочу открывать глаза. Поворачиваюсь на бок, чувствую нежную ткань под кожей. Приятно. На лицо падает луч солнца, я ощущаю его тепло. Теперь я уже не вижу той умиротворяющей темноты перед глазами и решаю их открыть. Я был готов увидеть что угодно: обшарпанные стены приюта, обои родной комнаты, жужжащие лампы госпиталя, разбитую вдребезги машину, даже чёртова крышка гроба меня бы уже не удивила. Но увидеть просторную светлую комнату с явно дорогой мебелью и панорамным окном я был совершенно не готов. Уже по привычке, я подскочил на кровати, ошарашено оглядываясь по сторонам. Кровать была двухместная, но здесь бы наверняка поместился и третий, настолько она была широкая. Весь интерьер был белым. В комнате стоял большой шкаф, простой письменный стол с креслом и зеркало во весь мой рост. Я посмотрел на своё отражение и не поверил, что это я. В приюте зеркал было мало, но я не упускал ни единой возможности полюбоваться на себя. И всё же, я заметно изменился. Лицо осунулось, из-за чего скулы стали чётче, волосы отросли и теперь были чуть выше кончиков ушей, выглядело неплохо, но расчесаться всё же стоило. Кто-то переодел меня, или я сам переоделся, но забыл. Одежда была не моя: белая ночная рубашка из шёлка длиной до колена, ну и трусы. Мило, сам бы я такое точно не надел. Хоть и выглядел я несколько болезненно, мой новый образ мне нравился. Образ побитого жизнью несчастного сумасшедшего. Немного успокоившись, я встал с кровати. Меня всё ещё малость трясло, я судорожно соображал, как мог сюда попасть. В голову ничего не приходило, прошлое опять было в тумане. Классика. Решив, что всё равно ни черта не вспомню без наводки, я стал исследовать комнату. Шкаф был пустой, стол тоже, зеркало идеально чистое. Здесь точно никто не жил. Я хотел уже покинуть свою белоснежную обитель, когда заметил прикроватную тумбочку. На ней лежал плеер с наушниками и записка: «Доброе утро, Рихард! Ты отключился в актовом зале приюта, и я решил, что ты не обидишься, если я перевезу тебя в новый дом, пока ты спишь. Понимаю, что у тебя много вопросов, давай всё обсудим вечером, сейчас у меня совсем нет времени, я должен уехать в город по делам. Я оставил плеер на случай, если тебе станет одиноко или скучно. Я знаю, что ты любишь рок, надеюсь, то, что я скачал, тебе понравится. Тилль.» Вот это новости! Так, кажется, я что-то вспоминаю. Тилль, актовый зал, директор, Пауль… О боже, Пауль! Чёрт, я даже не попрощался с ним, зачем Тилль сразу меня увёз? Ладно, думаю, я ещё успею вернуться в приют. Теперь я наконец обладаю правами человека, могу поехать куда угодно и когда захочу. Неужели настал день, когда у меня снова будет свой собственный телефон, несколько пар обуви, карманные деньги и самостоятельная (пусть и относительно) счастливая жизнь? После четырёх месяцев, один из которых я провёл в приюте, а остальные в госпитале, все эти обычные для каждого подростка, да и вообще человека вещи стали для меня настоящей роскошью, и я был просто в восторге. Отойдя от эйфории, сопутствующей моему возвращению в цивилизацию, я повернул ручку двери и вышел в коридор. Нет, я определённо спал. Похоже мой усыновитель просто сказочно богат. Никакого коридора за дверью не было, там был настоящий рай для такого меркантильного человека, как я. Комната, из которой я вышел, находилась на неполном втором этаже, с которого открывался вид на огромный холл с фонтаном и шикарной люстрой на потолке. Я не мог поверить в то, что теперь живу в чёртовом замке. Меня словно окрылило, и я как будто полетел по мраморной лестнице на первый этаж. Холл был совершенно пуст, да и если бы не был, мне бы сейчас ничто не помешало. Я как идиот стал бегать по помещению, выкрикивая то какие-то бессмысленные междометия, то «свобода», а напоследок я полез плавать в фонтан. К моему разочарованию, фонтан оказался всё же тесноват, и плаванье пришлось преждевременно завершить. Весь вымокший, я вылез из своего импровизированного бассейна, расплескав воду по всему периметру досягаемости. Тут в моей голове промелькнула мысль, что я, должно быть, делаю что-то не так, в первый же день нарушая порядок в новом доме, но она была так некстати, что я быстро о ней забыл. В сырой одежде было холодно и неприятно, так что я рванул обратно на второй этаж с целью найти в комнате что-нибудь из своей старой одежды, но при этом, совсем забыв о том, что после моего купания пол стал мокрым. Я грохнулся прямо на задницу, сильно ударившись о твёрдый мрамор. Боль отрезвила меня. Какого чёрта я творю? Что скажет Тилль, когда увидит всё это? Да он сдаст меня обратно в детдом! Сколько мне лет, в конце концов? Я так перевозбудился, что не выдержал и просто зарыдал, свернувшись калачиком на холодном полу. Я не понимал из-за чего плачу, наверное, из-за всего сразу. Мне было так плохо и так хорошо. Так грустно и так весело. Я не понимал себя. Потом я вспомнил маму и папу, и мой плач перешёл в истерику. Спустя несколько минут мне полегчало, и я вырубился прямо на полу. На этот раз из сна меня вывел женский голос. Это уже становится традицией, просыпаться не от утреннего солнышка, а от взволнованных голосов, зовущих меня по имени. — Рихард, просыпайся, — я отчаянно не хотел вставать, пусть на полу было холодно и жёстко, но женщина настаивала. Приподнявшись на локтях и поморщившись от ушиба, дающего о себе знать ноющей болью, я поднял голову и увидел женщину в униформе уборщицы. На вид я дал бы ей лет 40, может чуть больше. Она была немного полная, наверное, моего роста или несколько ниже. У неё были рыжие волосы, собранные в пучок сзади, круглое лицо, пухлые губы, небольшой вздёрнутый нос, который напомнил мне мой собственный, и светло-карие добрые глаза. Думаю, если бы у меня была какая-нибудь родственница, которая могла бы взять меня под опеку, она бы выглядела именно так. — Извините, знаю, что глупо получилось, но как объяснить не знаю, — честно сказал я ей. Почему-то при этой женщине мне не хотелось оправдываться или врать. Я был уверен, что она сама всё поймёт. — Можешь не объяснять, Рихард, поднимайся лучше на ноги, — она подала мне руку, и я торопливо встал, — Я Клара, работаю в особняке герра Линдеманна горничной. Она слабо пожала мою руку и посмотрела на меня с какой-то жалостью. — Будем знакомы, — улыбнулся я, представляться не пришлось, вероятно, Тилль уже предупредил её обо мне. Я уже представил, как он говорит ей: «Знаешь, я тут забрал из приюта одного пацана. Он немного двинутый, постарайся отнестись снисходительно». Хоть я и понимал, что это чушь, всё равно расстроился, прослыть здесь припадочным не хотелось. — Думаю, тебе стоит переодеться, я отведу тебя в гардеробную. Ого, гардеробная. Я знал о существовании этой комнаты только из голливудских фильмов про богатеев, где у главного героя шмоток всегда было невпроворот, и в обычный плебейский шкаф они бы просто не поместились. — У Тилля есть одежда для меня? – в глубине души я надеялся на то, что мне не придётся снова надевать мою многострадальную футболку со стариной Оззи, она напоминала мне об аварии и выглядела уже совсем некошерно. Мы с Кларой вышли из холла и сразу вошли в другой, уже более скромный, без фонтана и огромных люстр. — Да, герр Линдеманн уже всё тебе купил, — всё – это что? Хотелось верить, что в списке не только одежда, но и телефон. Плеер – это, конечно, круто, но… Стоп, я ведь оставил его в той комнате. Нужно будет вернуться после переодевания, хотя я уже начинаю сомневаться в том, что найду дорогу назад. Дом был просто огромен, это был даже не дом, а как выразилась Клара, особняк. Мы прошли ещё одно помещение, практически пустое, с такими же панорамными окнами, как в той белой комнате. Наконец, Клара распахнула какую-то дверь, их здесь было много, но все были одинаковыми, и мы зашли в комнату чуть больше той, в которой я проснулся утром. Она уже больше походила на жилое помещение, по сравнению с предыдущими официозными, вычурными холлами и пустыми унылыми залами. Я прошёлся по мягкому ковру, непроизвольно намочив его водой из фонтана. Ладно, за хорошего мальчика меня здесь уже всё равно не примут, отступать некуда, да и бессмысленно. Лучше сразу показать себя настоящего, а не оттягивать до последнего, притворяясь идеальным сыночком. Внутри комнаты была ещё одна дверь, за ней и скрывался гардероб. Он представлял собой небольшую комнату с точечным довольно ярким освещением. Все стены были заставлены стеллажами и в некоторых местах ящиками. К слову, одежды было мало, большинство полок пустовало. А та, что была, оказалась целиком и полностью чёрной. Я ещё в приюте понял, что Тилль тяготеет к чёрному, но чтобы настолько? Это уже напоминает траур. Или он гот? Да ну, чепуха. Спрошу его, когда он освободится от своих дел. Интересно, мои шмотки тоже будут чёрными? — Вот твоя одежда, — Клара указала мне на полки в углу комнаты. На верхних лежали несколько аккуратно сложенных стопок, на нижних - серые кроссовки Nike, спортивные сандалии, чёрные кожаные ботинки и домашние розовые тапочки с кроликом. У Тилля явно было чувство юмора. Я начал рыться в одежде и совсем забыл о Кларе. Когда я обернулся, её уже и след простыл. «Невелика потеря» - подумал я и продолжил свои раскопки. Вещей было много и разных, что не могло не радовать. Вся одежда выглядела дорого, но ценников я не заметил. Мною были найдены несколько рубашек с коротким и длинным рукавом разных цветов. Они все лежали в одной стопке и в основном были тёмных оттенков, но была и парочка белых. В другой стопке я обнаружил несколько однотонных футболок разных фасонов, кофту с полосатыми красно-белыми рукавами, которая выглядела нелепо, но мне понравилась. Затем я перешёл на полку ниже. На ней лежали три пары джинсов, чёрные спортивные штаны с лампасами, шорты до колена, которые были больше похожи на укороченные брюки, я понятия не имел, как они называются, так как модой никогда особо не интересовался. Просто носил что нравится, правда любил повычурнее, чтобы выделяться из толпы, так сказать. Справа от полок висели строгие брюки, пиджаки и жилеты. В ящиках я нашёл носки и бельё, Тилль позаботился обо всём. Больше всего мне пришлась по вкусу чёрная рубашка с коротким рукавом, похожая на ту, что была на Тилле в день усыновления. Я примерил её вместе с чёрными джинсами и ботинками, выглядело потрясно, но умом я понимал, что в ботинках ходить по дому запарюсь. Ну не надевать же мне эти глупые тапочки! Тилль, чёртов шутник, зачем ты их вообще купил? Я всё же остановился на ботинках, решив, что красота требует жертв. Мокрую одежду я так и оставил одиноко валяться на шикарном ковре гардеробной. Буду я тут прибираться, для этого явно есть соответствующие люди, не одна же Клара здесь работает. Выйдя из гардеробной, я отправился дальше обследовать дом, лелея надежду вернуться всё-таки в свою комнату и забрать плеер. Бродил я долго, но ничего особенно интересного не нашёл. Особняк по большей части пустовал, многие комнаты были заперты, а те, в которые мне удалось попасть, по сути ничего собой не представляли: высокие потолки, белые стены, огромные окна. Скука. Но одна из них отличалась. Она тоже была пуста, но стены были поклеены розовыми обоями, а за дверью я нашёл несколько закрытых картонных коробок. Я подозревал, что там тоже не окажется ничего примечательного, может, строительный хлам или какие-нибудь документы. Но любопытство в очередной раз взяло вверх, когда-нибудь оно точно загонит меня в могилу. Я начал открывать коробки, отковыривая скотч ногтями. Наконец, мне удалось добиться желаемого. Я распахнул створки коробки и был крайне удивлён, когда обнаружил внутри кучу разноцветного хлама. Это были всевозможные игрушки: пластиковая посуда, плюшевые звери, куклы. Всё это радужное безобразие изверглось на меня, как лава, только вместо вулкана была обыкновенная коробка. Порывшись в нёдрах детского счастья, я даже нашёл там миниатюрный старенький Феррари, поблёскивающий красными лакированными боками. Это вызвало у меня некоторые сомнения по поводу владельца игрушек, хотя я процентов на восемьдесят был уверен, что всё это богатство принадлежит девочке, да и стены были розовые. Может раньше Тилль жил с дочерью? Возможно, потом он развёлся с женой, и она забрала девочку. Это тоже нужно будет спросить, наверное, мне уже пора составлять список вопросов к моему новоиспечённому отцу. Следующей комнатой, привлёкшей моё внимание, стал кабинет Тилля. Я понял назначение помещения сразу, как вошёл внутрь. Зря Тилль не запер дверь. Здесь было очень-очень мрачно. Окна заслоняли плотные тёмные шторы, солнечный свет почти не попадал в комнату. Я пошарил по стене в поисках включателя и, к счастью, пластиковый выпуклый квадратик оказался под рукой. Щёлкнув им, я предусмотрительно затворил за собой дверь и принялся рассматривать берлогу Тилля. В принципе, кабинет как кабинет, я примерно так себе и представлял его. Стены комнаты были заставлены шкафами с книгами, у левой стены стоял массивный кожаный диван. Посередине находился величественный стол из какого-то тёмного дерева, к которому я поспешно зашагал. Он был завален бумагами, а у меня почему-то сложилось впечатление, что Тилль - жуткий педант, хотя, может, он просто торопился и не успел разобрать этот бардак. Я понимал, что поступаю неправильно, что рыться в чужих вещах нельзя, ну а что мне ещё оставалось делать? В этом огромном доме совершенно нечем заняться, Тилль сам виноват, что привёз меня раньше времени и оставил одного. Пусть получает по заслугам. Кучи бумаг в основном состояли из отчётов, от всех этих таблиц у меня зарябило в глазах. Всем, что я извлёк из написанного, было «Lindemann Enterprise» - вероятно, компания, которой владеет Тилль. Что он производит, меня не особо волновало, главное ничего незаконного. Его громкая фамилия в названии вызвала у меня прилив гордости. Я теперь сын чертовски важного человека, подумалось мне. Но почему-то называть его своим отцом я не мог. Просто не воспринимал его в этой роли, хоть и убеждал себя, что потом моё отношение изменится, нужно только поближе узнать Тилля. Однако, в глубине души меня не покидала уверенность, что этот человек никогда не заменит мне отца. Я решил, что осмотр кабинета окончен, и, прихватив пару чистых листов с карандашом со стола, так как знал, что рано или поздно захочу порисовать, покинул комнату. Спустя ещё несколько минут моих тщетных попыток вернуться в белую комнату, я понял, что заблудился. И ещё жутко проголодался. Живот издавал устрашающие звуки, и мне подумалось, что найти кухню сейчас важнее, чем плеер.