По наклонной вверх

      Конец года у учителей всегда ассоциируется с адом. Ладно, слегка преувеличиваю, но за один круг его точно посчитать можно, говорю вам честно. Контрольные, итоговые экзамены, оценки, десятки должников, бегающих хвостом, кипа документов, которую нужно подготовить, перепроверить и сдать в район — словом, кошмар. И тут ещё ты.       Ты. Сидишь за своей партой, стараешься не смотреть в мою сторону и делаешь вид, что занимаешься своими делами. Программа учебника пройдена, да и напрягать большую часть класса уже не имеет смысла, поэтому занимаюсь я только с парой человек, отчаявшихся сдавать мой предмет. В это число ты, к счастью, не входишь. — Лера, — полушёпотом, пока дети заняты заданием, — подойди.       Ловишь мой взгляд и задерживаешься на месте, хотя ты уже почти встала со стула. Снова начинаешь эту игру. Игру, во время которой время растягивается, собственное сердце отбивает слишком слышный, пусть и мерный стук в голове, а перемена настроения в твоих глазах заставляет уголки моих губ скользнуть вверх. Я тоже буду скучать по этому, не сомневайся.       Спокойно, как ни в чём не бывало встаёшь, поправляешь волосы и покорно останавливаешься возле учительского стола. — Прорешай этот вариант, сколько успеешь, а вечером проверим, — наигранно надуваешь губы, — не дуйся, всё равно бездельничаешь. — Хорошо. — Твоя первая фраза за сегодняшний день.       Увлекаюсь задачами, объяснением материала и почти забываю про твоё присутствие в кабинете, но что-то заставляет повернуть голову в твою сторону. Ты — негодяйка. Развалилась на два стула и сосредоточенно пишешь что-то в своём ежедневнике. Распечатанные листы, которые я только вручила тебе, мирно лежат на краю стола — тебе явно не до учёбы. Что ты пишешь? Что там, в твоём тревожном мире?

***

      Три вежливых стука и открытая дверь, на пороге которой, конечно, ты. За последние годы я научилась распознавать тебя — даже не поворачиваюсь. Заходишь внутрь, медленно приближаешься и молча ждёшь, пока я закончу. Слишком тактично. Слишком в твоей манере. Поднимаю голову. — Во сколько подъезжать сегодня? — А ты вариант решила? — Хитро и победно улыбаюсь, зная ответ. — Решу, можете быть уверены, — взаимно смягчаешься, — не хотела делать этого на уроке. — Писала что-то? — Ничего особенного, — в смятении отводишь глаза. Я не настаиваю, хотя и отвлекаюсь на пару лишних секунд. — К семи подойдёшь? — Хорошо, — и не двигаешься с места. Обычно ты не такая задумчивая и отстранённая. Тревожишься. — Опять пропускаешь историю? — Сколько раз ты так уже делала? — Нет, сегодня английский, — вижу твою улыбку. И почему я, завуч, никогда не отчитывала тебя за это?       Когда это успело стать нормой и даже привычкой — пить с тобой чай во время уроков? Упустила этот момент. А ты наверняка чувствуешь себя свободнее в эти секунды, ведь тебе дозволено больше, чем кому-либо ещё в этой школе. — Я собираюсь вниз, — встаю с рабочего кресла, — так что сегодня без чая.       Твой взгляд немного меняется, но ты словно не слышишь меня вовсе. Где ты, Лера? Подходишь ближе, смотришь на меня своими грустными и тревожными глазами, а я не могу и слова вымолвить. Ну не могу, и всё. Я поняла тебя, твои ощущения и ступор, когда язык заплетается, а слова ищутся с такой сложностью, как не подбираются перед самой важной речью. Я всё вижу. А знала бы, сколько раз ещё буду ловить тебя с таким состоянием, сколько ещё молчания от тебя услышат мои перепонки, не допустила бы и этого раза. Но уже поздно.       Молчание, как гром, раскаляется в стенах кабинета, что совершенно непривычно для этого места. Ты хочешь что-то сказать? Сделать? Нет, не смотри на меня так. Не броди взглядом по моему лицу. Не смей останавливаться на губах. — Мне пора идти, Лер, — возвращаешься к глазам, — работы море, — молчишь.       Все ещё стою напротив тебя, а ты словно заледенела. Такой живой, пусть и беспокойный, взгляд сменился на непробиваемое стекло, ногти, вижу, до боли вжались в шершавые ладони (опять ты не пользуешься кремом), а тело почти зримо дрожит под натиском собственных мыслей. О чем ты думаешь?       Обхожу тебя, направляясь к двери, дабы избавиться от этих электромагнитных волн, вылетающих с твоих серо-зелёных глаз, и тут — твоя рука на моём запястье. Грубо, Лера. Не стоило, девочка моя. Никакого оцепенения, мурашек или сбитого дыхания. Что мне, семнадцать лет? Немой шок, снова эта перегородка у горла, мешающая говорить, и полная неразбериха в голове. Может, всё-таки семнадцать? Чувствую твои ногти, впившиеся в мои вены; слышу, как от испуга ты рвано дышишь. Не поддаваться.       Оборачиваюсь, надуманно грозно сверкаю глазами, а потом вижу твоё лицо — растерянное, раскрасневшееся, с приподнятыми бровями и полуоткрытым ртом, которым ты так и хватаешь воздух — и теряюсь сама. — Простите, — резко отпускаешь руку, за секунду огибаешь меня и также быстро уходишь со сцены. Когда-нибудь ты поймёшь меня. Поймёшь, почему я молчу, почему не могу ответить на твои выходки, но и не могу оттолкнуть тебя и удержать в положенных рамках нашего, по идее, формального общения.       Выхожу за тобой, ведь собиралась идти в завучевскую, и слышу грохот скамьи, твоё раздражённое, беззащитное «чёрт» за углом и резкий хлопок двери, спрятавшей тебя за стеной туалета. Только не плачь, Лера. Скоро всё кончится.       А пока,             до вечера.