Одна на двоих

      Первым делом Тамаро залечил мне вывихнутую, хвала мраку, не сломанную щиколотку. Вторым — влил в меня какое-то особенно мерзкое зелье, показавшееся мне сперва не то вытяжкой рвотного корня, не то настоянной на самогоне солодкой… Главное, что от этого варева моя кровь едва не вскипела, и вместо ознобной дрожи меня бросило в пот, мигом пропитавший уже далеко не такую чистую рубаху, в которой я выскакивал из купальни.       — Знать не знаю, что я там должен сделать, — бурчал демон, возясь со мной, а его глаза наливались полуночной синевой и звездная бездна проглядывала в них. И это мне очень не нравилось.       — Тамаро. Не глупи, слышишь? Что Он приказал? Колодки? Цепи? Кнут? Ну?       Демон просто взорвался потоком самых грязных ругательств, мешая все известные ему языки этого мира — вообще все, в которых были хоть какие-то непристойности, — с родным демонским.       — Хорошо, я понял — тебе это не нравится. Мне тоже. Просто сделай. Я не смогу тебя защитить от Его гнева, если ты нарушишь прямой приказ.       Звучало донельзя глупо: ну кто я — и кто Тамаро, чтобы я смог быть ему защитником? Но пока что у меня получилось, пусть и вот так криво, подставившись и, по сути, подставив его.       — Тамаро, успокойся. Он зол на меня, в бешенстве, и это понятно. Не распаляй этот напрасный гнев еще больше.       — Ты просто не понимаешь, что именно он приказал, — запустив руки в свои рыжие кудри, глухо сказал демон.       — Так просвети. А еще лучше — ничего не говори, просто сделай это.       Наказанием за дерзость оказалась не самая обычная порка. За тридцать пять лет я успел забыть, каково это — принимать телесное наказание без вины или почти без вины. За двадцать пять — насколько изощренной может быть Его фантазия, подстегнутая гневом. Растянутый на крестообразном основании вниз головой, обнаженный, абсолютно беспомощный, я, как ни старался, не мог найти в себе ни крупицы, ни искорки былого чувства к Нему. Только сочувствие к искалеченной, озлобленной, безумной от череды перерождений душе. Жалость. И жалость улетучилась с первым хлестким ударом тонкой розги по обнаженной ступне.       Тамаро был мастером. Мастером безумной боли.       Так я не орал еще никогда, до сорванной глотки, до кровавых брызг. Поставь меня кто-то после этой пытки на ноги — я бы, наверное, сомлел сразу. Всю нижнюю часть моего тела словно в жидкий огонь окунули, все самые нежные, самые чувствительные местечки моего тела казались мне освежеванными и облитыми крепким рассолом, хотя я, проморгавшись от неостановимо текущих слез, обнаружил, что кожа, как ни странно, на месте, разве что слегка покраснела, да кое-где, на местах погрубее, вздулись следы от розги. Будь у меня силы и голос, я бы, наверное, вслух восхитился мастерством Тамаро. Однако ни того, ни другого у меня не осталось, и я закрыл глаза, провалившись в спасительную черноту не без помощи все того же Тамаро, отправившего меня в беспамятство легким прикосновением к шее.              Очнулся я глубокой ночью. После наказания я как-то не ожидал, что увижу вокруг себя не каземат в подземелье, а собственную спальню. Однако я лежал в своей постели, укрытый любимым меховым одеялом, тело казалось напитанным стылой болотной водой бревном, в нем еще гуляли отголоски боли при малейшей попытке пошевелиться. Осторожно ощупав себя и убедившись, что остался при всех частях тела, и что ноги и все, что между ними, хоть и горячие и отзываются на прикосновения острыми вспышками боли, но целы, я попробовал сесть. Это я сделал зря, конечно. Садиться, а тем более, вставать, мне не светило еще как минимум пару дней. И хотелось бы знать, кто в таком случае станет за мной ухаживать? Или Он счел, что к физической боли мне стоит присовокупить еще и унижение, и все это время мне предстоит провести, либо сдерживая естественные позывы тела, либо в луже, либо пересилить боль и выползти из кровати, чтобы добраться до уборной, которая отнюдь не за соседней дверью, а в самом конце длинного коридора? Может, мне хотя бы горшок оставили? Кое-как перекатившись на живот, я зашарил под кроватью. То ли руки не дотягивались, то ли все же не оставили.       Уткнувшись носом в подушку, я постарался вернуться в уютные объятия сна, там хоть не было боли и ощущения голода и жажды. Но куда там: почуяв, что мой разум способен на хоть какую-то деятельность, стаей голодных воронов налетели мысли, вбиваясь раскаленными гвоздями тревоги в виски: как там Элем? Мой солнечный, мой любимый — держится ли? Не погребло ли его сознание многотысячелетнего Некроманта окончательно? Но я верил, что Элем еще борется, и лишь этой верой жил. И пусть в Его распоряжении — гигантский массив знаний, накопленный за эти тысячи лет, но ведь точно так же он и в распоряжении Элема! Я был уверен: у него хватило ума затаиться, а не бросаться в открытое сражение с перекореженным сознанием Некроманта. Элем чуток, умен, где-то даже хитер и коварен, я и демоны его таким воспитали. Он справится.              На рассвете в мою комнату пришел скелет. Признаться, я очень удивился: несмотря на очевидную полезность этих созданий, Элем как-то сразу отверг их, как слуг. Да и нам хватало помощи демонов, почти не покидавших замок, разве что на короткое время, чтобы подпитаться мраком, и творить скелетов он не стал. Хотя и умел, да.       Костяной слуга без церемоний сдернул с меня одеяло, а меня — с постели за шкирку. Я только губу закусил, не удержавшись на ногах, и кулем свалился, треснувшись коленями о пол. Хорошо хоть, не о голый камень. Скелет тупо покачался, видимо, пытаясь сообразить своим куцым обмылком разума, вложенного в черепушку волей Его, что со мной таким, на ногах не стоящим, делать. Потом, то ли додумавшись, то ли получив какие-то указания магическим способом, снова вздернул меня на ноги и придержал. Я взвыл и повис в его костяных объятиях. Надо Ему — пусть меня хоть волоком тащат, ногами я просто не дойду.       Через минуту в комнату прискребся еще один скелет. И меня таки потащили. Голого, босого, с вусмерть спутанными волосами… Прелесть. Пришлось, кстати, ноги все-таки потихонечку переставлять, волочься ими по ледяному камню было хуже, а поджимать не получалось: сразу начинали бешено пульсировать огненными вспышками мышцы в паху и на бедрах. И хвала мраку, что путь был недолог: до конца коридора, вниз по лестнице два пролета и еще немного — до Его кабинета. Элем, кстати, здесь бывать не любил, разве что изучал документы, в изобилии заполняющие полки массивных шкафов.       У меня кабинет этот ни с чем плохим не ассоциировался, но, когда скелеты втащили меня в предупредительно распахнутую дверь, сердце защемило от нехорошего предчувствия. Швырнув меня на оттоманку, втиснутую меж двумя шкафами, скелеты ушли, закрыв дверь. Его в кабинете не было, и я, приняв более-менее сидячее положение, прикрывшись волосами, сложил руки в медитативном жесте, пытаясь отрешиться от тревоги, буквально вгрызшейся в мой и без того измученный мозг. Не получалось, я понял, что дышу все быстрее и мельче, а к горлу подкатывают спазмы, оставляя мерзкое ощущение горечи на корне языка. Такое со мной было только пару раз. Первый — в далеком-далеком детстве, когда меня, четырехлетнего, впервые посадили в седло маленького мохнатого пони. Второй — когда два скелета, заломив мне руки, втолкнули в шатер Некроманта, вытащив из замка, в котором резали спящих вповалку, кто где, защитников. Если подумать, нынешняя ситуация очень напоминала мне тот второй случай.       Я знал Его десять лет. И пусть Он был тогда немногословен, но я мог по косвенным признакам, по результатам Его приказов, по действиям слуг выстроить ход Его мыслей более-менее точно. И сейчас я понял: Он не просто так обставляет мое пребывание в кабинете вот так, почти повторяя ситуацию тридцатипятилетней давности. Хотя мне давно не пятнадцать, но сейчас я почти так же замучен, как тогда, голоден, боюсь и не знаю, чего ждать. Или знаю… Я слишком привык к тому, как… О, боги! Мрак и демоны!       Я ждал, сжавшись в комок, что дверь распахнется, и все равно ее грохот отдался дрожью в моем теле, диссонансным аккордом на струнах моих натянутых до предела нервов. Заставив себя выпрямиться, я посмотрел на Него. Как же трудно было отрешиться и не видеть сейчас перед собой Элема! Помогало то, что я смотрел в Его глаза и помнил, что у моего драгоценного никогда не бывало столь ледяного и равнодушного взгляда.       — Мой Повелитель? — прокаркал я.       Он молчал, только разглядывал меня, и я видел, как чуть брезгливо изгибается его рот. Это тоже было Его выражение, Элем никогда так не гримасничал. Потом он сделал шаг к оттоманке, а я лишь огромным усилием воли не позволил себе отшатнуться. Схваченный безжалостными, как капкан, пальцами под подбородок и за волосы у затылка, я вынужден был подняться, опираясь на полыхнувшие болью ноги, схватился обеими руками за Его запястье, почти повисая на нем. Когда Элем успел стать таким сильным? Нет, не Элем — Он, только Он.       — Так трогательно, Бран. И так по-детски постыдно.       Я заморгал, пытаясь понять…       — Сколько раз ты подглядывал за мной, мой ландыш? Ревновал, мучился, да?       Я? За ним? О… О, мрак и демоны!       — Ничего, я дам тебе шанс на маленькую месть. Право же, ты это заслужил.       И меня рывком перекинули через плечо, как куль с овсом. Я мог только болтаться, выдыхая остатки боли, и недоумевать. Отомстить? Что за… А потом полетел спиной вперед на громадную кровать в Его спальне. Мрак и демоны, здесь я не был ровно четверть века. Нутро скрутило мерзким спазмом в ожидании Его приказа. И ведь я не смогу ослушаться… Я не знал, как, не знал, почему, но этот приказ я выполнил бы в любом состоянии. Даже подыхая, я отправился бы в крохотную уборную, примыкающую к этой комнате, чтобы подготовиться, услышав его. И вот это стало для меня настоящим ударом, зазубренным, зачарованным клинком в беззащитный живот, перемешавшим все внутренности и заморозившим их в ледяной ком.       — Только представь, — доносилось до меня, как сквозь комья мокрого пуха, забившие уши, — теперь я буду смотреть, как ты получаешь удовольствие в чужих объятиях.       — Что?!       Я не знал, вслух я это прохрипел или только мысленно, потому что Он не ответил мне. Вместо этого Он щелкнул пальцами:       — Идаро. Тамаро. Я хочу услышать, как мой черный ландыш будет стонать от страсти в ваших руках.       — Нет.       Я забыл о боли измученного тела, о своей наготе, о страхе, обо всем забыл, кроме слепящего гнева, захлестывающего мое сознание. Я встал с кровати и выпрямился во весь свой невеликий рост, встречая Его взгляд.       — Нет, я не стану с ними спать. Ты можешь принудить их, я знаю, приказать им взять меня силой. Мое слабое тело может легко предать меня, особенно в руках палача, который прекрасно знает не только то, как принести человеку безграничную боль, но и как свести его с ума наслаждением. Но я буду знать, что это насилие. И ты будешь знать, что заставил вернейших Твоих меня изнасиловать.       Я смотрел на Него и потому видел, как конвульсивно дернулись разом все мускулы точеного лица, как на мгновение под ледяной маской проступило живое выражение. Такая гремучая смесь гнева, непонимания, растерянности. Самым краем глаза я видел застывшие, напряженные, словно взведенные луки, фигуры демонов. Оставалось молить всех богов и силы мрака, чтобы ни один из них не устроил чего-то… Я чувствовал, как во все стороны от демонов рвется, пробуя на прочность узы приказа, ледяная, острая тьма. Еще немного — и то, что сдерживает их, разлетится осколками хрупкого стекла, и тогда… Элем может пострадать. Я не мог этого допустить.       — Прикажи им это сделать, и после я хоть ползком, но доберусь до Драконьей башни, мой Повелитель. Куда проще приказать мне сделать это, не устраивая разврата. Или ты хочешь посмотреть, как уничтожат последнее, что у меня осталось — верность тебе?       Я шагнул вперед — и Он отступил, отвел глаза.       — Верность… Ты так странно понимаешь ее, Бран.       — Как уж научился, мой Повелитель.       Он словно не слышал, бормотал себе под нос что-то, опуская плечи и внезапно сутулясь. Потом заговорил громче:       — Что ж… Я обещал тебе награду, Бран Черный Ландыш. Клянусь своей силой, силой Повелителя Смерти, что исполню одно твое желание, каким бы оно ни было. Желай! Сейчас!       Я почти ликовал: Он торопился, Он хотел, чтобы я сделал глупость, ведь любое мое слово, которое можно будет принять за желание, будет исполнено буквально. Потому что там, внутри Него, сейчас шла борьба не за власть, не за силу — за жизнь! Насмерть!       — Твоя память осталась в камне, мой Повелитель? Вся, без изъятия?       Он почти прорычал:       — Да!       — Я хочу, чтобы в памяти Элема остались только чистые знания, накопленные всеми предыдущими воплощениями Некроманта, а память о их жизнях стерлась. Таково мое единственное желание, Повелитель.       Он понял. Я видел это по тому безумию, что мутью застлало Его взгляд, по взметнувшимся рукам со скрюченными как когти пальцами, которые вцепились в мое горло, по плевком вылетевшему из перекошенного рта:       — Преда…       А потом от Него во все стороны шибануло такой волной магии, что взметнулись, словно под ураганным порывом, занавеси балдахина, заколыхались тяжелые гобелены, разметало постель — и отшвырнуло к стенам меня и демонов, словно набитые соломой чучела. И больше я ничего не видел, изрядно приложившись головой.       

***

      Очередное мое пробуждение показалось повторением предыдущего, и это сперва напугало меня. Должно быть, я как-то выдал себя, то ли вырвавшимся стоном, то ли прошившей тело дрожью, потому что рядом тут же заворочался кто-то, сонно бормотнув:       — Тише, Бран, тише, все хорошо.       Прогнав секундное оцепенение, я повернул голову и увидел накрывающие мое плечо и руку золотистые кудри, потом почувствовал тяжелую руку, обнимающую меня поперек живота и щекотное сопение мне в подмышку.       — Элем? Драгоценный мой…       Он поднял голову, явив мне помятое, заспанное, с дивным синяком в полморды, лицо, недовольно прищурил тот глаз, что не заплыл.       — А ты сомневался во мне?       — Никогда! Никогда, любимый мой, я в тебе не сомневался, — сказал я, улыбаясь ему.       Потому что так оно и было.              Много позже, когда мы все — и Элем, и я, и демоны, и даже Айдо — успокоились, я все-таки спросил, хоть и не надеялся на то, что это осталось в памяти Элема:       — Зачем ему нужно было это дурацкое сражение на Яумских полях?       Элем пожал плечами:       — Заметал следы, Бран. Ты не знал, а я только перед самым пробуждением Его памяти нашел кое-какие бумаги. Орден Молчащих — это Его детище. Понял, что создал неуправляемую махину, которая, руби ей головы или не руби — рано или поздно доберется и перемелет. И предпочел трусливо сбежать в смерть. Так же как и все остальные воплощения. Кто-то бежал от сумасшествия, понимая, что заигрывается во всемогущество и надеясь, что новое воплощение сумеет это преодолеть. Кто-то просто уставал жить в полной изоляции, кто-то в самом деле хотел могущества и власти и умудрялся настроить против себя сильных мира сего.       — Ты помнишь? — осторожно спросил я.       — Конечно, я помню. То, что прочитал, не бледней так, Бран! В библиотеке есть дневники многих Некромантов. Занимательное чтиво. Правда, не советовал бы читать на ночь.       Я не успел: за меня Элема по лбу треснул Тамаро, с чувством выругавшись на демонском.       — Эй, за что?!       — Глупый мальчишка!       — Ничего я не глупый. Я же Его победил?       — Если бы ты промедлил еще немного, если бы Он в самом деле приказал нам изнасиловать Брана, клянусь, никакая привязка не смогла бы удержать нас с Идаро, и никакая магия не вернула бы ту душу, что мы разметали бы в клочья и скормили мраку!       Элем притянул обоих демонов в объятия, благо, длины его рук хватило на всех. Поцеловал в лоб сердито дернувшегося рыжика:       — Знаю. И благодарен вам. В вашей стойкости я черпал силы бороться.              Я закрыл глаза и откинул голову на его плечо, улыбаясь. Некромант — тот безумный, изломанный людьми, потерями, экспериментами и властью, — умер. Но Элем, страж этого мира, мой драгоценный любимый Повелитель Смерти — жил. И будет жить столько, сколько будет нужен этому миру. А вместе с ним буду жить и я, выбранный самой Смертью стать хранителем памяти. Иногда самый хрупкий сосуд может вместить в себя самый страшный яд и оберечь от него все живое вокруг. Я буду нести в себе этот яд очень бережно, завернув в свою любовь: не мягкое гнездо для стеклянного фиала, а несокрушимый камень и сталь. Клянусь.