Hidden thoughts

Когда Селенити печалилась, наблюдать за этим было невыносимо. В такие моменты Сецуна только и ожидала окончания званых вечеров (приемов, балов и аудиенций), чтобы постучаться в ее покои. В силу своего дара Селенити знала не только все мысли давным-давно приближенных к ней королевой Сереной принцесс — тех, кого звали внутренними воительницами, — но даже и тех, кого видела в первый раз. Своим сестрам в глаза она смотрела — и видела все их страдания и несчастья; видела все, чем они ради нее пожертвовали. Чужим смотрела — и у всех видела еще худшие червоточины. Но ладно чужие люди — близкие тоже в своей усталости порой мыслили нездорово. И оттого было ясно еще в Серебряную эпоху, что она не сможет до конца времен оставаться светлой золотовласой девочкой, ведь очень сложно сохранять в себе этот свет, когда знаешь, что рано или поздно твои близкие предадут тебя. Да, формально они были к этому неспособны, и это были исключительно миражи — видения, тени сомнения в их глазах. Они не были реальными и оставались всего лишь страшными снами серебряной принцессы. И они глодали ее больше всего на свете. Ее младшие сестры теряли родителей и убивали своих любимых — чтобы Селенити была счастлива и окружена заботой. И Селенити старалась им отплатить — возвращала долги сторицей, каждый раз возрождаясь из пепла и даруя приносящим ей в жертву свое благополучие принцессам успокоение и тепло. Чтобы каждый раз они вновь жертвовали ради нее всем — и в конце оставляли ее одну, слишком уставая нести свое бремя и опуская руки в самый важный момент. Получалось противоречиво — ее сестры боролись за нее как могли, но в итоге силы их оставляли, потому как они проявляли слабости своего духа. Одна боялась, что не сможет познать еще множество тайн вселенной, другая — что не сможет более покорять сердца… Для них это было важно. Для Селенити важнее всего было сохранять баланс. Именно для этого нужны ей были их протянутые к ней руки. Ради этого она закрывала глаза на их все обнажающиеся пороки. У нее ведь были собственные грехи, и оттого осуждать других она считала себя не вправе. Плутон смотрела на принцессу — и знала обо всем этом больше любого другого существа во вселенной, потому что именно она всегда была исключительно наблюдателем. Пока принцесса сама не пришла к ней и не освободила ее от этого бремени. Она просто пришла к ней и протянула руку, и в тот же момент, сама того еще не поняв, Плутон упала в омут глубоких глаз молодой монаршей четы. А когда поняла — пытаться вернуться во времени, чтобы все исправить, уже было поздно. Лавандовый король и васильковая королева. Они были добры к ней, и она отплачивала им тем же, в знак уважения поначалу стараясь притушить в их присутствии полные темного вожделенья взгляды и отринуть желание каждую секунду быть подле них. И какое-то время у нее даже все получалось. Одна эра преломилась другой, и принц с принцессой на ее глазах сочетались браком, став теми, кем им было суждено. Хрустальный Токио вознесся над землею сияющими шпилями, и Плутон с гордостью и восторгом преклонила колени перед своими хозяевами, расценивая их вовсе не так, как ее младшие сестры, счастливые уготованной для них долей и пригревшиеся в выстраданном для них тепле. Для них Селенити всегда оставалась мамой, сестрой, подругой, к ней они приходили, когда их терзала боль, ее благословенья они искали. Они были рядом с Сецуной совсем детьми, и она не могла винить их в том, что, несмотря на свою преданность королеве, они в итоге оказывались слабее и эгоистичнее, чем следовало бы. Слабее и эгоистичнее, чем нужно, чтобы стать настоящими хранительницами планет. Внешние воительницы этим сильно от них отличались. Будучи старшее, мудрей, печальней, они лучше понимали свою госпожу и воспринимали ее именно так, как должно. Да, она продолжала быть им сестрой и подругой, и они могли прийти к ней всегда со своими бедами. Но и Селенити приходила к ним, обделяя этой честью младших своих сестер. Приходила, делилась с ними раздумьями, радостями, несчастьями… И — принадлежала им всеми своими помыслами, сознательно делая выбор в пользу тех, кто никогда в момент опасности не оставлял ее. Слишком долго бывшие от нее отделенными, старшие воительницы изголодались по ее ласке и теплоте, а потому, с тех самых пор, как она сняла запрет своей матери, они не давали себе ни шанса поступиться со своей верой в нее и никогда не помышляли о том, чтобы оставить борьбу. Слишком дорогой ценой далась им разлука с ней, и оказаться у ее ног после всех лишений было для них величайшей радостью. А потому колени Сецуна преклоняла перед королевской четой не в одиночестве. Но — только она одна по итогу оказалась пленницей синих глаз своих господ. Потому что Уран и Нептун всецело принадлежали только друг другу несмотря на то, что, как и все, имели своих нареченных, а Сатурн всем сердцем стремилась охранять покой наследницы хрустального трона. И конечно, Селенити прекрасно все видела и понимала. И конечно, она не позволила Сецуне мучиться одиночеством и безответной любовью к себе и своему королю. С улыбкой она ее принимала в свои объятья и позволяла целовать тонкие запястья, прижимаясь к нежной коже губами немного жарче, чем это позволено сестре, защитнице и подруге. И конечно, лавандовый король смотрел на это сквозь пальцы, ни секунды не сопротивляясь желаньям своей жены, а лишь потакая им. Бог весть, о чем он думал, но никогда не говорил Сецуне ни слова против, видя ее на пороге супружеских покоев — всегда пропускал и плотно притворял дверь, даже не думая спрятать свою королеву где-нибудь за семью печатями и позволяя Плутон зацеловывать ее от макушки до самых пят. Как будто понимал все порывы одинокой воительницы, все мотивы ее поведения. Как будто сам, совсем как она, пользовался каждым мгновением, оставаясь наедине с супругой. По итогу Селенити спасала от мыслей и одиночества их обоих, а они не позволяли ей вновь печалиться о червоточинах в душах своих сестер — и о гнили в душах у всех людей, живущих на этом свете. Не сразу Плутон поняла тогда, что червоточины беспокоят не только ее королеву. А когда поняла — напряженный как тетива король перестал прятаться от их небольшого чумного пира в глубоком кресле, ожидая своей возможности остаться наедине с супругой. И чем чаще это происходило, тем быстрее оттаивала Плутон от сковавшей ее мерзлоты безвременья. И тем быстрее супружеские покои монаршей четы стали комнатами утех, доступными только лишь им троим. Они приходили, задергивали плотные шторы, скрываясь от любопытных глаз, обрушивали тяжелые складки прикроватного полога — и позволяли друг другу купаться в теплой, спокойной ласке. И Сецуна жила этим каждый миг, раскрывая губы и распахивая грудину настежь. Ведь что в сущности она могла подарить им в качестве благодарности, кроме самой себя? Так что она отдавалась им без остатка, с восторгом чувствуя каждый раз, как тугие пружины в них расслабляются, и раболепно ожидая по вечерам момента, когда королева поднимется с места, чтобы под руку с мужем покинуть сияющий тронный зал, и поманит ее с собой — перекинуться парой слов. Однако же парой слов никогда, разумеется, дело не ограничивалось, и как только тяжелые двери затворялись за их спинами, король отбрасывал свой лавандовый плащ на кресло, и вместе с Сецуной они лишали свою королеву ее шелков, распиная ее в постели и до самого рассвета безжалостно заставляя заходиться бесстыдными стонами. А потом приходило утро, и Эндимион вновь становился самым милостивым правителем во вселенной, Селенити — самой светлой и чистой девой, а Плутон — конечно же, самой мудрой женщиной в целом свете. И острые шпили Хрустального Токио продолжали сиять и упираться в небо.