***
Это случается в тот день, когда впервые за много лет жизни на севере Юрия одолевает простуда. Юрий уже давно не молод; пусть он по-прежнему и крепок, и вынослив, но здоровье подводит его всё чаще в последние годы. Снова приближается период полярных ночей, и несмотря на привыкший закалённый организм, с годами ему всё тяжелее становится переносить отсутствие солнечного света. В отличие от человека, природа создала полярных медведей идеально приспособленными и к беспощадно холодному климату, и к астрономическим особенностям Арктики. Белый с удовольствием поделился бы всем этим с человеком — и молодостью, и здоровьем, и силой. Поделился бы сейчас, чтобы тот наконец смог одолеть затянувшуюся простуду и поправился, и делился бы всегда — сколько понадобится и больше, гораздо больше. Но каким бы искренним ни было его желание, одного его недостаточно. Тем утром Юрий много чихает, беспрестанно шмыгает покрасневшим носом и часто присаживается на стул, чтобы передохнуть. Белый настоятельно рекомендует ему остаться сегодня дома — у них запланирована рыбалка, и длительное неподвижное пребывание на холоде может сыграть злую шутку с ослабленным организмом. Юрий лишь недовольно машет рукой в ответ и вдевает руки в рукава толстого тулупа. Он упрямо считает, что его иммунитет по-прежнему способен вынести такую нагрузку. Белый не перечит: знает, что в этом толку нет. К тому же, Юрий любит, как он готовит рыбу, а у них совсем закончились её запасы. На такие случаи у него уже есть нехитрый план действий. Пока он ныряет под лёд в отдалении, Юрий сидит у проруби ближе к берегу. Они могли бы сидеть с удочкой рядом (Белому нравится так проводить время с человеком), но вручную у него всегда получается наловить и больше, и быстрее. Сегодня его преимущество весьма кстати, и он активно им пользуется. Выныривая из-под толщи ледяной воды, он бросает пойманную рыбину в ведро, стоящее на краю льдины, и устремляется обратно в глубь, успевая перед этим кинуть внимательный, обеспокоенный взгляд на сгорбленную над прорубью фигуру вдалеке. Он даже не отвлекается на наблюдение за подводным миром и плавание с тюленями наперегонки: сегодня на это нет времени. Когда с крупной треской в зубах Белый показывается на поверхности в очередной раз, то сразу понимает, что что-то не так. Привычно вглядываясь в сторону берега, он моментально различает белые шкуры на фоне серебристого снега. Считанные секунды у него уходят на то, чтобы, выплюнув полуживую рыбину обратно в воду, добраться до человека, окружённого стаей из трёх полярных волков. Ещё пара мгновений — на то, чтобы, промчавшись мимо него, сбить с ног самого крупного, подкрадывающегося к Юрию со спины. Он откидывает волка в сторону за шкирку легко, как нашкодившего щенка, затем во мгновение ока возвращается к человеку, закрывая его собой и отрезая от атаки. Юрий растерян и напуган, но быстро берёт себя в руки, вставая позади своего защитника. Краем глаза Белый с ужасом успевает заметить, что тот едва держится на ногах. Вот почему он заметил нападающих зверей слишком поздно: его самочувствие, как Белый и предвидел, только ухудшилось. Оба они понимают, что в таком состоянии человек мало чем может помочь медведю. А даже если бы и мог — их единственное оружие, ружьё, всё равно осталось в багажнике снегохода. Дикие звери озлобленно скалятся и низко, утробно рычат. Их глаза ярко сверкают в сумерках тёмного полярного дня. Инстинкт безошибочно подсказывает им о недомогании человека и о том, какой лёгкой он станет добычей, стоит им нейтрализовать белого медведя — в нём они видят лишь своего пищевого конкурента. Поэтому все трое сосредотачиваются именно на нём: втроём против него одного у них есть хорошие шансы. Уже знакомые ледяные птичьи коготки цепко впиваются Белому куда-то под рёбра. Это страх не за себя; за себя он уже давно перестал бояться. Это страх, что его дорогому существу грозит смертельная опасность. Страх, что он не сможет его защитить. Однако Белый научился хорошо контролировать свои эмоции — суровая, первобытная отстранённость Арктики стала ему хорошим учителем. Он отпускает себя и позволяет своему страху превратиться в ярость: ярость даст ему больше сил. Он успевает среагировать и сгруппироваться за мгновение до того, как вся троица набрасывается на него разом — даже тот волк, которого он только что отшвырнул в сторону. Какое-то время они проводят в ожесточённой борьбе, превратившись в гигантский белый ком и разметая вокруг снег вперемешку с клочьями волчьей и медвежьей шерсти. Белый чувствует на своём теле то тут, то там острые клыки и когти, пытающиеся сквозь мех добраться и прокусить его толстую кожу, чувствует мощные толчки нескольких пар мускулистых лап и вкус чужой крови во рту. Он и сам не даёт им спуску. Чем больше боли он ощущает и чем больше её причиняет, тем сильнее нарастает в нём ослепительная животная ярость. Глаза застилает мутная белёсая пелена. Если придётся, Белый готов убить своих врагов. Возможно, он даже хочет этого сейчас... Отрезвляет его внезапный выстрел в воздух откуда-то со стороны — это Юрий, воспользовавшись тем, что волки отвлеклись от него, всё-таки добрался до снегохода и достал ружьё. Человек. У него есть человек. Громкий звук оглушает и дезориентирует уже изрядно потрёпанных волков; Белый пользуется этим, чтобы с рыком отбросить зверюг подальше, напоследок прикусив самому крупному — вероятно, их лидеру — загривок: чтобы впредь было неповадно. Стая злобно, но бессильно рычит. Волки понимают, что против медведя и вооружённого человека им уже не выстоять. Рысцой они убираются восвояси, периодически поскуливая и поджав хвосты. Крупный волк хромает на одну лапу. Белый сразу бросается к Юрию. — Невероятно… — слабо бормочет тот, опуская ружьё и сдвигая шапку со вспотевшего лба. — Просто невероятно… А затем сотрясается в приступе сильного кашля, и его ноги начинают подкашиваться. Белый действует быстро и чётко. Он заботливо придерживает Юрия за плечи и, закинув ружьё обратно в багажник, усаживает его на снегоход. Сам он садится впереди него за руль и кладёт ладони человека себе на пояс, чтобы тот держался за него. Снасти и сегодняшний улов он бросает там: нет времени на сборы. Удочку он сделает для Юрия новую, а рыбы он легко сможет наловить в любой другой день. Сейчас главное — поскорее привезти Юрия домой и позаботиться о его здоровье. Руки в плотных рукавицах обвивают его сзади и цепляются за мокрую, местами окровавленную шерсть. По дороге Белый внимательно следит за ними и успевает несколько раз проклянуть себя за то, что утром не настоял на своём и не попытался убедить Юрия остаться в тепле и безопасности. При подъезде к палатке хватка рук начинает ослабевать, и внутрь жилища Белый уже вносит человека на своих лапах. Тот слишком слаб, чтобы протестовать; простуда напару с пережитым стрессом совсем вымотали его. Белый бережно усаживает его на кровать, стаскивает ушанку, тулуп, тяжёлые войлочные сапоги и мягко укладывает головой на подушку. Затем он быстро кипятит воду, запаривает немного замороженной малины из запасов и поит Юрия горячим травяным чаем с ягодами и мёдом. На лоб ему он кладёт смоченное полотенце, чтобы смягчить жар. Когда Юрий покорно отставляет пустую кружку на тумбу, Белый невозмутимо командует, зная, что в этот раз ему точно перечить не будут: — Юрий ложится спать. Тот долго смотрит на него воспалёнными и покрасневшими, но по-прежнему внимательными, добрыми глазами. Затем негромко спрашивает: — Медведь цел? — Да. Юрий коротко кивает и послушно закрывает глаза, забываясь беспокойным сном.***
Схватка была непростой, но всё же, в отличие от волков, Белый действительно в полном порядке, не считая пары неглубоких царапин и усталости — больше эмоциональной, нежели физической. Пока Юрий спит, он тщательно отмывает с себя волчью кровь и соль океана, потом долго обсыхает у печи, довязывая рукав новому свитеру. Периодически он поглядывает в сторону кровати и встаёт, чтобы освежить компресс. Стараясь не шуметь, готовит ужин и ест в одиночестве, так и не решившись разбудить человека. Во сне, Белый знает, выздоравливаешь быстрее. Юрий не просыпается до глубокого вечера. Ближе к полуночи Белый всё-таки будит его, чтобы тот поел и попил, после чего человек, пошатываясь, сразу возвращается в кровать. — Белый виноват, что Юрий заболел, — говорит он ему перед сном. — Глупый медведь. Юрий качает головой. — Нет, — нехотя буркает он. — Глупый человек. Нужно было послушать Белого. Белый отворачивается, пряча улыбку. Впрочем, мог бы и не прятать — Юрий всё равно уже спит. А ночью, несмотря на тёплую одежду и плед, которым Белый его укрыл, его начинает сотрясать озноб. Белый, которому всё равно не спится, откладывает нож и незаконченную деревяннную фигурку тюленя в сторону, подходит к кровати. От вида большого мощного тела, охваченного мелкой дрожью, ему становится не по себе. Но прежде, чем поддаться иррациональной панике, он повинуется странному, какому-то инстинктивному порыву и осторожно ложится на кровать рядом. Та прогибается под его немалым — нечеловеческим — весом, но каким-то чудом выдерживает. Белый ждёт несколько секунд, чтобы убедиться, что человек всё ещё спит. А затем бережно обнимает его со спины. Жарко. Логика говорит: человеку сейчас нужнее прохлада. Да и сам Белый, конечно, предпочитает холод. Но что-то не даёт ему отстраниться. Что-то заставляет его не выпускать человека из объятий. Он укладывает голову на подушку рядом с головой Юрия и тычется мокрым холодным носом в могучую шею, выглядывающую из-за ворота плотного шерстяного свитера. Осторожно, тихо втягивает терпкий запах, идущий от разгорячённого тела. Белому нравится этот запах человека, но сейчас он чувствует в нём что-то неествественное, неправильное. Ненужное. Его человек болен; Белый хотел бы слизнуть эту нездоровую солёную влагу с его шеи, с его висков и лба, хотел бы впитать этот мучительный жар, хотел бы забрать себе все его страдания и боли, но он не может. Ему остаётся лишь прижимать человека крепче, окутывая своим теплом и надеясь, что это поможет унять дрожь и внести немного спокойствия в его сон. Они лежат так до тех пор, пока дыхание Юрия не становится глубже и размереннее, а озноб не отступает, позволяя наконец расслабиться скованным напряжением мышцам. Нужно встать и сменить влажный компресс, думает Белый, а потом снова разбудить Юрия и напоить горячим бульоном и чаем. Проверить запасы аптечки и, вероятно, добраться до ближайшего поселения, чтобы с раннего утра добыть недостающие лекарства. Но ему хочется хотя бы ещё чуть-чуть полежать вместе с человеком вот так — почти как в детстве. Почти. А затем Юрий ёрзает под его лапой и вдруг поворачивается на другой бок, оказываясь с медведем нос к носу на этой бесконечно тесной кровати. Белый замирает, боясь пошевелиться, но человек по-прежнему спит. Или?.. — Мокрый… — бормочет Юрий сквозь сон. Белый почти уверен, что сейчас он откроет глаза и разозлится, или инстинктивно отодвинется подальше, или даже вовсе отвернётся. Но Юрий лежит, касаясь носом его носа, минуту, вторую, третью. Белый смотрит, как краешки тонких обветренных губ, запрятанные в густой бороде, едва заметно поднимаются. А может, Белому это только кажется. Он чувствует, как крупные мозолистые пальцы вцепляются в мех, как бьётся чужое, но такое родное сердце прямо напротив его собственного. Белый однажды уже чувствовал его так близко. Это было много лет назад, и он был тогда ещё маленьким зверёнышем. В новогоднюю ночь они вместе слушали какую-то далёкую русскую радиопередачу. Юрий почему-то даже не был против, когда сначала медвежонок, чтобы лучше слышать сквозь шипящие помехи голос диктора, забрался ему на широко вздымающаюся грудь, а потом и вовсе заснул на ней, распластав в стороны лапы. Воспоминания об этом так приятны и пронзительны, что Белый не выдерживает. Поджимая когти, чтобы ненароком не поранить, он крепче обхватывает человека лапами и прижимает к себе так, что Юрий совсем утопает в его густом белом мехе. Его голова скатывается к нему на грудь. Юрий снова что-то бормочет; он жарко дышит, уткнувшись носом в шерсть, и Белый чувствует, как горячее учащённое дыхание крадётся вдоль волосинок от кончиков до корней, добирается до самой кожи. Сейчас человек ещё ближе, чем той далёкой ночью в его детстве. Он так доверчиво и уязвимо рядом, что огромное медвежье сердце скручивает, колет, тянет, разрывает от нежности и любви. Белый думает о том, что так будет всегда. Его человек всегда будет здоров и счастлив — уж Белый об этом позаботится. Он согреет его своим теплом и окружит своей заботой. Он закроет его собой от любых невзгод: от злобных завистливых браконьеров, от диких голодных волков, от хворей, от печали, а если понадобится — то от всего мира, пусть они уже живут на его краю. Взамен ему ничего не надо. Белый абсолютно точно уверен в том, что он — однолюб. И это ему проверять даже не нужно.***
Утром он встаёт очень рано, как можно осторожнее высвобождая плечо из-под покоящейся на нём головы спящего Юрия. До его пробуждения он успевает съездить до деревни и купить продукты и лекарства. Весь день он проводит в хлопотах по хозяйству: готовит, убирается, стирает одежду, колет дрова и поддерживает огонь в печи, чтобы не застудить палатку. Юрий уже чувствует себя гораздо лучше и то и дело порывается ему помогать, но тут же ловит на себе строгий взгляд и каждый раз послушно возвращается в постель, где, фыркая, берётся за книжку. Кровать под ним скрипит и тревожно шатается — вчерашнее испытание не прошло для неё без последствий. После обеда Белый говорит: — Белый хочет отдать Юрию свою кровать. Юрий лишь удивлённо хмыкает в ответ и буркает что-то неопределённое, что можно расценить как смесь согласия и неказистой благодарности. Затем он почему-то отворачивается. На лице его успевает мелькнуть что-то, что Белый не успевает распознать: то ли смущение, то ли какая-то неясная, смиренная грусть. Юрий не спрашивает, где будет спать медведь, понимает Белый, потому что и так знает ответ. Его старую кровать Белый разрубает снаружи на дрова, а свою — переставляет к печи и застилает свежим постельным бельём. Вечером он уходит спать в свою снежную пещеру. Это не первый раз, когда он уходит туда на ночь, но именно сегодня приятный ледяной пол и холод снежных стен почему-то не приносят ему привычного удовольствия. Он долго не может заснуть, и сквозь толщу снега его острый слух улавливает, как совсем близко, за тонкой стеной палатки человек тоже беспокойно ворочается на новой широкой кровати. Белый обеспокоенно вздыхает и поднимается, чтобы проверить, всё ли в порядке. Возможно, у Юрия снова началась лихорадка. В палатке темно, лишь теплится в печи тусклый свет догорающих угольков. Но Белый сразу встречает в этой темноте взгляд блестящих, ярких, вовсе не затуманенных лихорадочным жаром глаз. Юрий его ждал. Он включает ночник. — Медведю не обязательно всегда спать снаружи, — тихо говорит человек. И когда Белый под аккомпанемент опасного скрипа и треска забирается на кровать, Юрий даже не возражает. — Не вертеться, — сварливо сипит он просуждённым голосом. — Не брыкаться. — Белый помнит правила, — спокойно останавливает его медведь. Бухтеть Юрий перестаёт, а на заросших жёсткой сединой щеках проступает что-то, напоминающее лёгкий румянец. Даже если Белому он только чудится в тусклом свете ночника — Белый всё равно очень, очень счастлив. И, хоть голос его и ровен, но знакомое сладко-тянущее чувство вновь разливается душистым травяным мёдом в его груди. Оно вспыхивает яркими огнями, переливается всеми цветами Авроры и дарит Белому медведю столько тепла, сколько не снилось даже далёкому, сказочному африканскому солнцу.