In my bones

Киришима знал, что делал своеобразное одолжение для Бакуго. Чтобы он был счастлив. Но самому заметить нетрудно — в нем слабо, но просыпались чувства. Эйджиро это ощущал, он будто из тьмы медленно выходил. Это было странно, так, будто что-то забытое в нем проснулось. В первую очередь это отразилось на Бакуго. Он заметил это первее, чем Киришима смог это заметить. Осознать было трудно, но это не могло не радовать Эйджиро. — Все будет хорошо, если я обниму тебя? — тихо спросил Бакуго. Они уже сделали всю домашку, поужинали и сидели, залипая в телефоны. — Да, — улыбнулся Киришима. Бакуго подсел ближе, давая Киришиме себя обнять, его щеки чуть залило румянцем. Эйджиро обнял его в ответ. По телам сразу разлилось тепло. Стало приятно. Бакуго провел ладонью по спине Киришимы, с улыбкой закрыл глаза, откладывая телефон. — Мне неудобно, — через несколько минут прошептал Киришима, и был утянут за Бакуго на матрац. — Ты засыпаешь? Кацуки приложил к его губам палец и кивнул. — Я тогда пойду? — немного погодя спросил Эйджиро, когда его губы перестал сдерживать палец. — Обойдешься, — Кацуки огладил лопатки. Киришима не спорил. Он спросил чисто из вежливости. Уходить он не хотел точно, а нарушать шаткое спокойствие Бакуго — проще могилу себе выкопать. — Спокойной ночи, — пролепетал почти во сне Бакуго и тихо выдохнул. — Спокойной ночи, — ответил Киришима, устраиваясь на его груди поудобнее. Утром они вдвоем, вместе собрались на занятия. Киришима помнил, что сегодня хотел поговорить с Сэро и Каминари, а также наконец закопать этот топор вражды, попробовать объяснить, что Бакуго правда жаль. Эйджиро знал, что не должен был этого делать из соображений справедливости, и не надо лезть не в свое дело. Но он не хотел терять друзей. Из-за однажды в своих чувствах потерявшегося Бакуго. Он оттащил парней в сторону прямо после занятий, чтобы не терять время. — Простите Бакуго, — Эйджиро сложил руки в молитвенном жесте, закрыл глаза и опустил голову. — Ты о чем? — непонимающе спросил Ханта. Денки нахмурился. — Я же тебе говорил, — Каминари прошептал что-то на ухо Сэро. — А-а, — протянул юноша, улыбаясь. — Мы не держим зла. Для нас, это, наверное, стало даже… — Громом среди ясного неба, — добавил Каминари. — Нет! — цыкнул Сэро. — Озарением. Киришима поднял взгляд, опустил руки, и, наверное, впервые за время после операции искренне улыбнулся, обнимая друзей за все. За их доброту и незлопамятность, за то, что они и не должны были быть так добры к человеку, который почти разрушил их отношения. — Спасибо! — вскрикнул Киришима, крепко прижимая смеющихся друзей к себе. — Все путем, — ответил Каминари, похлопывая друга по плечу. Денки самому тяжело — Сэро не хотел его прощать, но он все же добился своего, и Ханта его простил. Естественно, он изменил. Каминари пообещал себе заниматься только с Яойорозу… мало ли что. Когда Эйджиро радостный вернулся в комнату Бакуго, тот сидел за мангой. Киришима не стал вчитываться в название, но увидел первые буквы «Un»*. — Я поговорил с ними, — объявил Эйджиро. — Ммм, и как? — безучастно ответил Бакуго. — Они тебя простили, — Эйджиро стянул школьный пиджак и повесил его на спинку стула. — А-а… — протянул Бакуго, поднимаясь и подходя к Эйджиро, чтобы, видимо, поприветствовать его. — Зачем? Я извинюсь перед ними сам. Позже. Спасибо. Для Кацуки такие слова всегда говорить сложно. Легкой правды не бывает. Не бывает легких извинений, правда, они по сути ничего и не значат. Извинение — просто слова. Обещания, что, возможно, никогда не станут явью. Бакуго с улыбкой чмокнул Эйджиро в губы, и Киришима слегка опешил, но затем улыбнулся и чуть дольше, но поцеловал Кацуки в ответ. Бакуго перехватил инициативу на себя, и быстро они поняли — им мало. До безумия. До скрипа зубов мало. Кацуки процедил «сначала душ», Киришима идет к себе за сменной одеждой, и они приняли вместе душ, запершись в одной кабинке. Киришима полез к Бакуго сзади, а Кацуки с рыком натирал себя мочалкой, а затем переключился на неугомонного Киришиму. — Ты любишь меня? — почему-то вырвалось у Бакуго. — Люблю, — улыбнулся в ответ Эйджиро, целуя чужие ключицы. — На нас настучат. Пиздуй отсюда, — Бакуго без предупреждения вытолкнул Эйджиро из кабинки и заперся. Когда Киришима переоделся и вышел из душевых, он увидел, почему-то мило разговаривающих Мидорию и Тодороки. Везло им несравненно на присутствии этих двоих. Видимо, они помирились или что-то в этом роде. Киришима даже рад за них. Эйджиро в принципе был счастлив почти каждую секунду своей жизни, когда у него стали возобновляться эмоции — очень уж боялся их потерять. Все-таки равнодушие — самое большое зло в жизни человека. Оно убивает его душу, его гуманность, и Киришима рад, что снова может улыбаться, не фальшиво, а искренне. Может смеяться, может целовать Бакуго также, как мечтал до операции… Возможно, Киришима то еще исключение из правил, возможно, он единичный случай такого поведения организма после операции, но одно он знал точно — любить Бакуго — это все, что ему нужно. Киришима поднялся в комнату Бакуго, высушил волосы, и дождался Кацуки. — Слушай… — выдохнул Бакуго. — Мм? — взгляд красных глаз устремлен на собеседника. — Ты ведь не лжешь мне, — не вопрос, а констатация факта. — К чему ты клонишь? — И тогда не лгал. Когда я пришел к тебе, сказал, чтобы ты признался мне, — нахмурился вдруг Бакуго. — Почему ты все еще здесь, даже когда я нагло врал тебе про то, что не смогу тебя полюбить? Кацуки был спокоен, но его глаза выдавали его состояние. Наверное, он просто опасался потерять Киришиму. — Любовь слепа, Бакуго. Наверное, я всегда тебя любил, — робкое касание чужой руки красноречивее любых слов. Кацуки выдохнул через нос, потянулся вперед, улыбнулся, и их губы соприкоснулись.

Это не мои слова, Потому что они произносятся и тут же исчезают. Но все, что ни убьет — То сделает сильнее. И это не моя кожа Или эти шрамы, которые показывали, что Моя борьба Исходит извне. Я чувствую это в своих костях, Я чувствую это в своей душе, Я чувствую это в своих—