***
Шарифов был одесситом из приличной семьи, учился в школе, вёл дружбу с соседскими ребятами, собирался на рабфак. Но один из случаев заставил родителей отказаться от ребёнка и выслать его как можно дальше, дав с собой лишь минимум на проживание на неделю. Побираться Артуру не позволяла гордость, воровать не умел, работу стал искать, но не успел. В одной потасовке на базаре на него налетела толпа мальчишек, пробежала мимо да и Бог с ними, ошалелого парня схватили жандармы и куда-то повезли. Документов с собой не было — все вещи остались в каком-то из обжитых заброшенных чердаков. Опознать некому, Шарифова признали мелким воришкой и отослали в ближайшее исправительное учреждение, коим оказалось экспериментальная колония им.М.Горького. Одессит был в третьем наборе и ехал с девчонками и грозного вида пацаном.***
Только сошел снег и просохли дороги, а во дворе уже прогрохотала государственная телега с новыми ребятами. Их стоило устроить, рассказать, показать и выяснить, на сколько они образованы. Хоть сколько-то учёным был Артур, он почти закончил 7 классов — больше чем кто-либо тут и обучение ему требовалось какое-то отдельное, да и могли ли ему дать что-то ещё здешние две учительницы? Так что мальчика просто оставили до лучших времен. Шарифову указали на кровать, всучили одеяло, штопанное постельное белье, подушку и на этом хорошо. Мальчики косились настороженно. По виду они различались несильно, после недели почти уличной жизни одежда одессита изрядно поизносилась и испачкалась, хотя было видно, что одежда добрая и не из дешёвых — штаны, ботинки, плотная рубашка с клетчатым жилетом и куртка. Скорее всего это скоро растащат — для приличия, нечего тут выделяться. Старшие ребята лет семнадцати — девятнадцати на новичков внимания не обратили, а второй набор заинтересовано окружил. Негласный лидер в образовавшейся в эту секунду шайке — Женька — протянул руку Артуру, но тот не ответил взаимностью и враждебно посмотрел на ладонь незнакомца. Тогда тот просто схватил и с силой сжал кисть Артура, скорее всего, до синяков. — Женька, — с нажимом проговорил парень и ослабил хватку. Рука новоприбывшего оказалась мягкой, не видавшей холода и тяжелой работы, хотя у всех тут были загрубевшие мозоли, а кто и приехал белоручкой, тот уже и не признается. — Артур, — нехотя сказал он. — По какой причине тут, Артур? — По ошибке, — руку наконец отпустили и мальчик зашипел, пытаясь стряхнуть с нее боль. — Мы все тут по ошибке, — сказал парень, который прибыл с ним. — Валя. Он пожал руку Женьке добровольно. Он тоже был тощим, и вытянутым и, скорее всего, ему тоже было около 16-17. Мальчишки потихоньку разговорились втроём, втроём пошли ужинать, сели на кровати вечером. Так Шарифов узнал, за что засадили Женьку и как тут всё устроено, кратко об остальных колонистах. Валя, будучи подмастерьем у механика, сбежал с чем-то ценным, был пойман и увезен в колонию. Одессит выразился кратко: спутали с воришкой в толкучке, а как он таким оказался на улице не сказал. Объявили отбой, но Артур долго вертелся на кровати, в конце концов на него кто-то шикнул и парень перестал. Спал плохо, снились кошмары, и только сон об одном человеке грел душу. о человеке, который перевернул всю его жизнь.***
Шла неделя за неделей, воспитанников запрягли на восстановление ближайшего имения, на вспашку поля, на ловлю рыбы. Всё давалось тяжело, ребята голодали, но Антон Семёнович не мог дать большего, тем более в условиях, когда старшие воровали еду со склада напрямую. Мягкие руки покрылись кровавыми мозолями, и Женька почему-то тайно этому сожалел, хотелось бы вновь пожать чью-то такую же мягкую и тёплую ладонь, как у колониста в первый день. Если вы думали, что худой не похудеет, то вы ошибаетесь, этому процессу не было предела, и он активно шёл как у Вали, так и у одессита, который, несмотря на подростковую костлявость, любил хорошо кушать. Но это осталось в прошлом, к сожалению, и с этой мыслью надо было как-то мириться. В один из вечеров, когда все ребята были вымотаны физическим, но не умственным трудом, Попадинец со своей койки предложил сыграть в картишки, все, кроме новеньких и неопытных, отказались, а согласившиеся разместились на дальней кровати. Женьке удалось выиграть первую партию в сухую, во вторую победу делили между собой спершие по карте Валя и хозяин карт. На третьей игре Артур не выдержал. — Женька, ну положи по хорошему карты обратно, ну нет в этом никакого твоего интереса, — и мальчишка будто пристыженно положил, одну из двух украденных карт, будто этого никто не заметит. Шарифов поднапрягся и всё-таки оставил в дураках обоих друзей, игравших нечестно. — Но как? — Магия математики, — впервые за несколько месяцев проведенных в исправительной колонии искренне улыбнулся. Парень математику любил до безумия, и, наверно, стремился бы не на рабфак, а на какой-нибудь матфак, если бы не родители. Цифры, знаки, задачи, одессит имел талант и щёлкал это как орешки, опережая программу на пару лет. Сейчас он скучал по этой науке, тут учительницы не обладали нужными знаниями, но давали ему привезенные из города книжки, хотя и те были легкими. Женька был искусен во лжи. Он сам умел и на раз раскусывал лжецов. Имел знания отовсюду по чуть-чуть, откуда-то узнавал интересные исторические факты, хотя на истории откровенно скучал. Валя почитал естественные науки, те, казалось больше пригодятся в жизни, но предпочёл бы учительство, чем учёную практику. Если бы он состоял в банде, то точно был бы манипулятором, светлым большим глазам, сладким речам невозможно было не поверить. Ребята любили, когда он объяснял предмет отстающим, читал на ночь сказку, комментировал. Не воруй он то, что не прикручено, цены бы не было. Но когда ему это говорил Антон Семёнович, он только смущённо моргал и выкладывал на стол управляющего украденные вещи.***
В колонии было негласное правило — прошлое осталось в прошлом. Какими бы ворами и убийцами не были бы дети, им всё прощали, давали шанс начать жизнь с чистого листа. Но проблемы были внутри самого коллектива — где твоё прошлое играло роль имиджа, были те кто послабее — мелкие воры и аферисты, и те кто повыше статусом — убийцы, тех, конечно, сторонились и боялись. Когда Артура спрашивали, что он натворил на самом деле, он продолжал говорить об ошибке, когда спрашивали, почему он оказался на улице, краснел и отмалчивался, и всем казалось, что это какое-то очень интересное дело. В дело ему недобросовестные жандармы вписали половину заявлений о мелких кражах посёлка, но в него никто и не смотрел, это просто висело тяжёлой ношей на одессите. Он завёл кое-какие знакомства тут, не все хорошие. Большая теперь одежда скрывала его нередкие побои, ладони он прятал в рукава, чтобы лишний раз не нагонять жалость на учительниц своими истертыми ладонями. Те ни в какую не желали грубеть и облегчать Шарифову работу, будто кто-то проклял, и если парень не работал хотя бы дня три, руки заживали и были такими же приятными как в первый день. Что почему-то радовало Женьку, любившего рукопожатия. Из положительного — Женя и Валя. Валя просто был интересным и имел знакомства с девчонками, а Женька… он теперь был везде и всюду в жизни Артура. Казалось, не настои он тогда на знакомстве, Шарифов добровольно бы ушёл из жизни, а сейчас появилась надежда на добрый исход. Наступило лето и ребят послали в сады. Работа затягивалась допоздна, тогда все строили шалаши и ночевали как можно плотнее друг к другу. Попадинец всегда лежал рядом, он бы лег с двух сторон одновременно, если бы мог. Он помогал ему отмазаться от работы, когда с ладонями был полный швах, он делился едой, когда старшие отбирали, он читал вместе с ним сказки малышам, он… он… он… На время колонии одессит даже стал забывать, из-за кого оказался на улице. И Шарифов благодарил всех богов, за то, что послали ему этого несносного афериста.***
Женька, Артур и Валя забились в угол чердака теплым поздним летом и играли в карты на желание. Надеть на голову портянку, отдать на завтраке весь сахар, дернуть девчонку за косу. Когда одессит проиграл Попадинцу, у него спросили. — Почему ты оказался на улице? И тут парня нефизически загнали в угол. Не умел врать, не умел изворачиваться, ничего не умел, чтобы помочь себе, сумел, правда, густо покраснеть, и почти заплакать, но вовремя вспомнил, в каком месте и с кем он находится. — Я жил в Одессе в хорошей полной семье. Дружил… с одним человеком очень хорошо, а он, ну, подставил меня. Родители погнали из дома, выслали почти к Киеву, а там, вы знаете, базар… Ему ничего не было за это, я узнал перед отъездом, — видно, Артур не договаривал, но пока обоих друзей это удовлетворило. Но один просто сделал вид, что его это удовлетворило. Так что, когда они уже побрели, ближе к отбою, в спальни, Женька незаметно увлёк Шарифова в кладовку, и сказал выкладывать всё. Он же продул Попадинцу. Ничего больше не оставалось, одессит закрыл глаза и начал полушепотом. — Ну, слушай…***
Артур вёл знакомство со многими, но лучшим для него был Ян. Острые скулы, высокий рост, тонкие запястья и невероятная энергия. Он поддержал его в увлечении математикой, в желании поступить, вопреки родителям, на матфак. Отражал нападки ребят соседнего двора вместе, рядом. Одессит был откровенно влюблён в своего друга, но не мог ему в этом признаться. А тот, как назло, отвергал всех девчонок и говорил, зачем ему какие-то замухрышки, когда у него есть лучший друг. Шарифов таял и мечтал по ночам. Внутри разгорался пожар, при взгляде на возлюбленного. Они иногда ночевали вместе, часто делали уроки, читали. Хотя парень и был счастлив, лучший друг вытягивал из него все силы и Артур стал угасать. Лишь одной холодной зимней ночью, в очередную ночёвку, что-то произошло. — И я заметил, как целую его щёки, лоб… губы, а он отвечал мне смело. В мою комнату вошла мама в этот момент, вскрикнула и ушла. Ян поднялся с кровати, отряхнулся и сказал не воспринимать это всерьез. Старший Шарифов сильно бил сына. А когда Ян кому-то проболтался про их вечер, на семью обрушился шквал негодования. Родители отказались от Артура и посадили в поезд. На самом же деле, они не отказывались от него всерьез, у Киева жила тётка одессита, и именно туда его отправили, на время, пока не забудется. Но мальчик не знал. Тётка опоздала всего на двадцать минут, а Артура с перрона и след простыл. Потом скитания, базар, отлов, колония… — Я понял, — несмело прервал Женька рассказ, — ничего больше не говори. И выскочил в коридор. Шарифов медленно побрёл вслед за ним, в комнаты, пока не объявили отбой.***
«Валя оказался недооцененно обаятельным» — решили все, когда пошёл слушок, что от него понесла красавица колонии Настя. Оба отнекивались, а с управителем на этот счет всё же поговорили. Было решено поженить их, выпустить и отправить работать. Но пока всё тихо и гладко, скоро должна быть проверка, а если совместное обучение покажет такой результат, как брюхатая малолетняя, то эту передовую идею партия отринет, нечего развращать молодёжь. Женька и Артур об этом знали и всячески сочувствовали тому, что их друг скоро их покинет. Ведь, отринув тёплые дружеские чувства троицы, ситуация между Шарифовым и Попадинцем патовая, неловкость давила и разлучала их. Нет, они, конечно, продолжали общаться как прежде, но когда их глаза случайно пересекались, оба начинали смотреть куда угодно. Особенно это удручало одессита, он ощущал острую необходимость в Жене, который своей энергией исцелял поврежденное отравой сердце. Стоило бы поговорить, но эти мальчишки были ещё совсем мальчишками. Поэтому, на одном из завтраков в августе, Попадинец психанул и толкнул Артура из-за какой-то глупости, второй ударил кулаком первого, первый второго, их разняли старшие и направили на разговор в кабинет Антона Семеновича. Последовала лекция, тихая, с каждым днем в колонии управитель пропитывался духом педагогики и перестал кричать и бить кого-либо, только воспитательные беседы. Колонисты сидели там тихо, стыдливо опускали взгляд и даже переглядывались иногда. Им была назначена совместная трудовая практика, а когда они вышли и пошли на занятия, Женька, что поразило Шарифова, в пустом коридоре взял друга за руку, огладил большим пальцем мягкую тёплую ладонь и осторожно отпустил до того, как они вошли в кабинет. На сердце стало легко, в живот будто запустили бабочек, одессит просидел на точных науках углубленный в себя, иногда его толкали под рёбра соседи, чтобы привести в чувства, но не помогало. ну и всё равно, учительница его любила и ничего не сделала бы за один раз всё равно, а под конец он всё же втянулся в тему и стал отвечать. «Ах… Женечка… Мой глоток свежего воздуха в задымленной комнате…», — думал Шарифов. — «Что ты обо мне думаешь? Может, не настолько я и противен в твоих зеленых глазах?» Дежурить они начали после общественной работы и до отбоя. Тёмный коридор освещался чадящей свечой, отражающейся из наполненного водой ведра. Колония и соседнее имение Терпке активно отдраивались колонистами, так они извели из спальни вшей, убрали вонь и уменьшили количества желудочных болезней. Дежурство было поочередным, но иногда провинившихся ставили дежурить вперед расписания, чему остальные воспитанники были только рады. Коридор, который вёл от входа к более менее оборудованной купальне, после сегодняшней работы в поле после дождя, был грязным, и ребята начали отбывать своё наказание. — Ты это, прости, — Женька заметил, как Артур хромал на одну ногу. — Да ничего. Одессит отжал тряпку, кинул на швабру и с улыбкой посмотрел на друга. Потасовка пошла на пользу, хотя на щеке Попадинца расплывался синяк, а другой чувствовал боль буквально во всём теле. — Кстати, насчет того вечера… Всё нормально, мне всё равно, что у тебя было в жизни в прошлом. Прошлое должно остаться за этими дверьми, — и Женька символично кивнул в сторону выхода. Артур бросил швабру на пол с громким стуком и затянул в объятия друга. Они простояли так чуть-чуть, потом одессит похлопал колониста по плечу. — Спасибо, дружище, я думал, это конец, — Попадинец ответил на объятия и крепко сжал тщедушное тело. — Не конец. Они разошлись и продолжили дежурство.***
Пришла противная осень, стали убирать урожай, новоприбывших уже селили в соседнее Терпке, финансовое положение выравнивалось, становилось понятно, что от голода, стараниями Антона Семёновича, тут никто не умрет. Стали поправлять внешнее состояние колонистов, чтобы не стыдно больше было их выпускать в город. Ввели военное дело, заключающееся в простых упражнениях по физической культуре. Мальчики стали выглядеть подтянутыми, на сухое тело Артура наложились мышцы, а Женька больше окреп и раздался в плечах, тем более у них сейчас самая активная фаза роста. В их отношениях всё наладилось, Валя пока не собирался уезжать. Тем более после ужасной новости. Его вероятная благоверная потеряла ребёнка, она будто специально таскала грузы. Не то что это огорчило детей, проблем поубавилось, уезжать не надо было, но какого-либо продолжения между ними не намечалось. Да и Валя будто нагулялся и стал больше времени проводить с друзьями. Они играли в карты на облюбованном чердаке, делали уроки, читали книжки, работали на поле. Да… — Артур? — А? — Можем сходить поговорить? Шарифов разволновался, немного вспотел, но вышел в коридор вслед за Женькой, а дальше пошёл за ним на одинокий чердак. Аккуратно закрыл дверцу и с интересом подошёл ближе к другу. — Что случилось? — Я долго думал о тебе… о себе. И в общем, вот, — Попадинец подошёл ближе к одесситу и быстро, пока не передумал, поцеловал того в уголок губ. Касание прошлось электрическим разрядом по всему телу, разжигая что-то в груди, Артур нежно взял друга за руку, поддерживая в начинаниях. Тогда Женька поцеловал уже в губы, мягкие, в отличие от шершавых ладоней, лежащих в бархатных руках Шарифова. Одессит провел языком по губам возлюбленного, приоткрывая их, и вот был готов немного углубить поцелуй и обнять Женечку за шею, но в один миг изменился в лице и обернулся на выход, будто кто-то там мог стоять и разочароваваться в нём. Колонист понимающе сжал руку друга и повёл его на выход. Продолжения он не дождётся, пока Артур не почувствует себя в полной безопасности и обособленности от враждебного мира.***
Дело близилось к новому году, чувства между нашими двумя мальчиками становились нежнее, на грани того, чтобы их заметили. Старшие ребята притащили небольшую ёлку, младшие наделали украшений. На кухне поднакопили средств и решили порадовать колонистов пирогами. В воздухе витало эдакое предчувствие чего-то особенного, все улыбались, баловались. Женя несколько раз отлавливал Артура одного и целовал, приручал, что с ним ему не грозит опасность, вот он-то не предаст. Он не Ян, он его колонист Женька. Но давалось это трудно, всё же, здесь народу в одной только колонии М.Горького человек под пятьдесят, все снуют туда сюда, будто специально хотят подловить мальчишек. Стоило уходить. С уровнем прилежания и образованием Шарифова у него это выйдет намного быстрее, но, теплилась надежда, что ради своего друга он задержится ещё на годик — другой… А Валя жил. Всё еще близко общался с девчонками, усваивал азы педагогики, строил планы на ближайшее будущее. Всё как у других колонистов. А единственным благом у Попадинца и Артура, что с революцией ушли и всякие обязательства на счёт религии, а то бороться с моральными ранами, так ещё и считать себя грешным мужеложцем — далеко не приятное времяпровождение. Женька любил гладить и целовать нежные ладони возлюбленного, видеть как тот краснеет до ушей, как учащается дыхание, как блестят глаза. Оказывается, встретились два романтика, и теперь кружат вокруг друг друга. Хотя и могло показаться, что у них было достаточно времени, по настоящему одни они оставались ровно 4 раза за 3 месяца. В ночь на новый год Попадинец так притомился, что заснул на коленях друга, а тот стал задумчиво перебирать его волосы. С тех пор остальные колонисты стали смотреть на них настороженно. Прошёл январь, за ними усилили наблюдение, чуяли ребята, что скоро им не поздоровится, но перестать смотреть друг на друга не могли. Надо было уходить.