***
— Иван четвертый Грозный… — нудно начал учитель истории, старик Захар Палыч. И Женька хотел снова незаметно погрузится в сон, как на других его уроках. Но этот предвещал стать иным по содержанию. — Им было казнено четыре тысячи человек, по официальным данным. Его современники — правители казнили много больше… Из них две тысячи — это грязь, убийцы, ворьё, предатели… Захар Палыч ненавидел свою работу, не то что прошлая их учительница, ушедшая из колонии беременной. — А остальные две тысячи… Содомиты, да, — и вдруг ударил по столу и закричал. — Извращенцы, мужеложцы!.. На кол их сажали… Удовольствие до конца жизни… Ха-ха… В классе кто-то так же зло засмеялся, кто-то непонимающе оглядывался. И вдруг Женька словил испуганный взгляд Артура на него через плечо. Друг заметно побелел, и просидел таким до конца занятий. Сегодня произошло нечто выходящее за рамки, Захар Палыч был совсем не в настроении, срывался на ребят, прерывал урок на какие-то слабо поучительные истории. Возможно, не так уж и нарочно он обронил ту фразу про две тысячи казненных, но по какой-то накалившейся атмосфере вокруг двоих, Артур и Женька поняли, что уход надо организовывать скорее. Это подтверждалось и делом, в один из дней, колонисты зло пошутили и подбросили Шарифову колышек, через несколько дней другой. Стали сдавать нервы, так недалеко от угроз перейти к делу. В общем всё что нужно было одесситу — попросить дать Антона Семёновича свои документы, собрать пожитки и уйти, но Женьку просто не отпустят. Слабая успеваемость и лишь небольшие сдвиги в исправлении, если и получится получить справку, то без каких-либо рекомендаций на работу и поступление.***
— Женя, — прошептал Артур в темноту прохладного утреннего чердака, — мне страшно возвращаться к ним. — Хочешь сегодня кому-нибудь врежу, — ответил таким же шёпотом. — Нет, — одессит перевернулся на живот и посмотрел в зелёные глаза, — я хочу уйти, Женя, с тобой и далеко. Ты знаешь что для этого нужно? Попадинец не был настроен на серьезный разговор, тоже перевернулся на живот и с хитрой улыбочкой спросил: — Что же? — Хорошо себя вести, — пытался сказать строго, но не вышло. Улыбка сама набежала на лицо, на щеках появился румянец и Шарифов просто отвернулся от возлюбленного, потом получил толчок бедром, его ухо защекотало теплое дыхание. — Ради тебя хоть на край света. Потом ушко было поцеловано, потом была поцелована горячая щека, потом шея, так как Артур так и не решался повернуться. Рубашка сползла с белого плеча, но коснуться его Женя не успел — прозвенел звонок на подъём. Попадинец резво подскочил и занялся уже привычными утренними делами, а одессит с силой уткнулся лицом в одеяло и не решался вставать, чтобы не выдать реакцию организма ни цветом лица, ни кое-чем горячим пониже пояса.***
Поведение Евгения всю следующую неделю можно было назвать почти примерным, он даже единожды заслужил похвалу от Антона Семёновича, но этого оказалось катастрофически мало, как невзначай разузнал Артур. Наступала осень и мальчишек массово посылали на добычу леса, снаряженные топориками и пилами, они группами пропадали на целый день, а в колонию возвращались уже с большим объемом древесины. В особо опасные компании двое не вмешивались, но судьба бывало распоряжалась жестоко. Этим днём Артур пошёл в лес вместе с парой старших ребят и несколькими его возраста без Жени. Когда солнце почти коснулось горизонта, работа стала сворачиваться, в телегу загрузили дерево, все направились к дороге. — Стой, стой, — дорогу заступил один из малознакомых ребят, — ты никуда не идёшь. — С чего это, — Шарифов хоть и испугался, но виду не подал, толкнул парня. Тот толкнул сильнее, и одессит отступил на пару шагов, хотел было бросится на обидчика, но по затылку сзади ему прилетело древком топора. В глазах потемнело, в колонию делегация отправилась с одной потерей. Антону Семёновичу все лишь пожали плечами, мало ли, заблудился, вернется, может быть. Женя разозлился, знал, что что-то не так, выловил одного в коридоре и с разгону врезал по лицу, завидев нагленькую ухмылочку в ответ на вопрос. Оружие Евгения — слова, но телосложение было крепким. Следующий удар пришёлся в живот упавшего, он завизжал «Ничего не знаю», да так мерзко, что носок сапога на автомате врезался в лицо колониста. Попадинец резко поднял заревевшего парня за грудки и впечатал в стену. — Повторять не буду, — прошипел Женя. Сквозь всхлипы он услышал, что Артур должно быть остался лежать на их обыкновенном месте добычи. Коня Попадинцу, конечно, не дали, только масляную лампу, но и это уже благо. Парень бежал очень долго, казалось, немного промедлит и может случится непоправимое. Когда он добежал до импровизированной лесопилки, стемнело окончательно, или это у Женьки так темнело в глазах от усталости. Он зажег лампу поярче и начал звать друга по имени, ему никто не отвечал, пришлось искать самостоятельно. Артур обнаружился возле одного из старых пеньков ближе к дороге. На затылке были следы крови, на похлопывания он не отвечал, но дышал. Сил нести его на руках не было. Женя потушил лампу и сел рядом с Шарифовым, стало холодно, голодно и грустно. И в пик напряжения Попадинец выдал не привычную агрессию, а безмолвные слёзы. Изредка парень пытался разбудить возлюбленного, иногда проверял дыхание. Положил его голову себе на колени и прислонился спиной к тонкому деревцу, вытирал слёзы. Если бы он послушался его, то никто бы не пострадал. Чего от него требовали? Не вести себя по-идиотски, так сложно? А может он теперь не проснется… Из-за морального утомления и по привычке Женька уснул к полуночи.***
Артур очнулся ночью, сразу почувствовал пульсирующую головную боль, холод, и что голова покоится на чём-то мягком. Парень слегка повернул голову и постарался сквозь тьму, с помощью света луны, разглядеть подушку. Женечка… И снова погрузился в забвение. К ним пришли утром, никто не искал, просто пришло время очередной рубки дров. Артур не мог ровно стоять на ногах, его единожды стошнило желчью, самостоятельно бы не дошёл, поэтому его отправили на телеге обратно в колонию. На каждой кочке он постанывал от усиливающейся боли, Женя давал ему попить, прикладывал ко лбу влажную тряпочку и всячески пытался отвлечь. По приезде он положил его в кровать и позвал врачиху, она пришла с Антоном Семёновичем, но на все вопросы Шарифов внятно мог ответить только «Не знаю». Диагнозом было «Тяжелая степень сотрясения». Кровать переставили в самый темный угол, запрет на чтение, на обучение. Еду носил ему Женька, первое время помогал ходить в нужник. Когда Артур буквально завыл от скуки, в свободное время Попадинец стал читать другу вслух. Старался это делать тихо и максимально нежно, чтобы не усугублять боль. На вторую неделю стало легче, так что одессит стал посещать занятия, но по возможности старался не читать и не писать. Поведение Жени значительно улучшилось, и в сумме он уже 3 недели (с вычетом потасовки с пацаном в коридоре) вёл себя примерно и надеялся на досрочное освобождение. Он не раз просил об этом Антона Семёновича, но тот откладывал, но когда Шарифов уже окончательно выздоровел, заявил в ультимативной форме, что если ему не выпишут справку и рекомендации немедленно он сбежит сегодня же. Смотритель зло бросил документы на стол. Ещё бы ему малолетки ставили условия. Никакой справки, никаких рекомендаций, и даже дело не будет закрыто, если потянуло на самостоятельную жизнь, то пусть и разбирается самостоятельно. Артур зашёл почти сразу после Жени, ему выдали полный пакет вместе с деньгами, просто досадливо поморщившись. Уходить было решено с утренней повозкой.***
Когда они начали жить самостоятельно — разбегались глаза, казалось, перед ними все дороги открыты. Но исследование выявило, что большинство из дорог оказались с подтекстом. Можете работать на заводе, но перед партией отчитывайтесь за уголовщину сами. Можете разносить газеты нового издания, но если потеряете партию — платить из своего кармана (, а теряли разносчики почему-то регулярно). Можете, конечно, податься учиться, но через год, и то, мальчишек с улицы вряд ли возьмут. Иногда деньги приносил Артур — подрабатывал кое-где калькулятором-бухгалтером. Когда деньги приносил Женька — это всегда были грязно добытые деньги. Оказывается, Попадинец очень скучал по аферам и азарту, его талант на время колонии будто спал. Сильно не рисковал, ведь в снимаемой каморке квартиры его ждал бледный одессит. Каждую ночь они могли позволить себе провести друг с другом. Поцелуи стали откровеннее, и один раз Женя зашёл ещё немного дальше и таки раздел друга. Рукой коснулся там уже не сквозь ткань, партнёр изогнулся под ним и заскулил сквозь закушенную простыню. Это было зимой и они получили такое нужное тепло друг от друга. А в феврале Женечка нашёл работу. — Нам нужны деньги, — вторил Попадинец. Шарифов закусывал до боли костяшки пальцев и думал как его отговорить. Женька был излишне упрямым, слишком, слишком, слишком. В голове его засела мечта, где они в теплом большом и сытном доме живут вместе до самой смерти и никто им не опасность, и никто им не преграда. Да, сейчас бывали они днями не ели, часто болели, штопали одну и ту же одежду. И тут подвернулась работа, которую советовали уличные знакомцы Евгения, съездить туда, потом обратно, подробности почему-то рассказывать друг не хотел, но дело пахло отвратительно. Он обещал писать. И писал три недели, иногда присылал денег. Часто повторял «Люблю». А потом исчез. Знакомцы молчали, в сыск обращаться нельзя, Женю найдут и сразу посадят. Возлюбленный бесповоротно потерялся, понял Артур, когда настала осень, и не единого письма одессит больше не получал.***
Его словили у Москвы и бросили в тюрьму, прошли годы, его перебрасывали из одной точки в другую, отпустили перед самой Второй мировой. Где-то там, может, уже не в каморке, его ждал бледный одессит, точно ждал. И арестант рванул в тот город. Никого не помнил тихого Артура, в соседних городах тоже, Евгений даже наведывался в колонию. Там его тепло встретил преподаватель естествознания Валентин, и сказал, что да, таки видел Шарифова, но года три назад и тот не сообщил, куда отправился с женой. Сдерживаемое надеждой сердце рухнуло в миг. Попадинец вернулся в Москву и там осел. Одессит вернулся в Одессу в полной уверенности, что его просто бросили, в конце осени 1923, он был тепло встречен родителями. Узнал, что тот Ян уехал учится в Киев, что его тут ждали, чуть ли не похоронили. О своих приключениях в колонии и после парень не рассказывал, а родители не спрашивали. Поступил в университет в родном городе, был знаком с хорошей девушкой-сиротой. На хорошей подруге и решил женится после окончания обучения, отдал свой рабочий долг городу и уехал. У Артура родились двойняшки — сын и дочь, в 1942 он попал в плен и там был убит. Евгений так и не получил образования, но, волей случая, судьба свела его с хорошей компанией на этот раз. Ему помогли с работой, жену выбрал наобум, больше в отместку бывшему возлюбленному. Был призван на фронт и чудом дважды спасался от пулевого ранения в госпитале. Дожил до шестидесяти семи, заимел только дочь, с которой не общался, как и с женой, что не простила его сердечного предательства. История могла бы показаться скомканной, но лишь потому, что и не требовала продолжения. В голове читателя двое после колонии могли бы уехать и купить квартиру, получить профессию и исполнить мечту. Но правда в том, что эти оба не хотели бы другой жизни друг без друга, и не должны были остаться таковыми в рассказе после расставания. В счастливом двадцать первом веке, харизматичный зеленоглазый видеоблогер сильно пожал тонкую бледную ладонь Артура. Они познакомились на фесте и подумали, что не найдут общих тем, кроме коллаба, когда договорились ещё встретится. Шарифов стеснялся улыбаться, протирал запотевшие от горячего чая, которым его угостил Топа, очки и наслаждался окутывающим его невероятным голосом. А Женя думал, что эту тайну, сокрытую в глубине льдистых глаз, он будет разгадывать с тайным удовольствием.