И это наши дети?

      Джульетта       Прелестный ребёнок с яркими глазами был счастьем для родителей. Они любили носить её на руках, целовать и обожали смотреть, как она лучисто улыбается.       Но что-то было не так. Они замечали в ней что-то, чего нет в других детях. Она прыгала на длинные дистанции, заворачивалась в клубок, бегала на четвереньках и издавала какие-то визжащие звуки. Её глаза были как у дикого зверя и в какой-то момент Эмма заметила, что они светятся. Они горели яркими искрами, как у кошки, но потом резко погасли. Через время Джульетта прибежала к матери на четвереньках с мёртвой крысой в зубах. На слюну вокруг её рта прилипли куски шерсти, руки были в крови, глаза блестели чем-то диким и первобытным.       Врачи уверяли: с ней всё хорошо, она абсолютно нормальный и здоровый ребёнок. Эмма не была доктором, но точно знала одно: нормальные дети не едят дохлых крыс. Она с мужем пошла к Голду за ответами. Они больше не враждовали, наглядным доказательством были обе руки Джонса.       Голд нашёл причину её странностей в старинных мифах. Она перерождение Аскилиуса — самого древнего зооморфного божества. Его цель — защищать природу. Каждый народ описывал, называл и изображал его по-разному: Сфинкс, Анубис, Гагеши, Собек. Их суть очень схожая: это зооморф, человек-зверь в котором соединены силы множества животных. Все эти боги были теми, в кого перерождался Аскилиус. Раз в полтысячи лет, для защиты флоры и фауны от человека, силу Аскилиуса получал случайный младенец. С возрастом он становился невероятно могущественным, в его власти находилось любое животное и все природные стихии, в нём очень заметно проявлялась природа сочетаемых внутри него животных натур. Все легенды и истории о напасти животных и внезапных природных катаклизмах — их заслуга. Они приходят в этот мир, чтобы защищать природу безжалостно уничтожая то, что ей угрожает — людей.       Что произойдёт сейчас, когда экология планеты находится в таком кошмарном состоянии? Что она будет делать, когда подрастёт и научится совладать со своей силой? Сколько фабрик и заводов разрушит? Сколько миллионов жизней отнимет? На сколько веков назад она вернёт человечество?       Голд предложил два варианта. Первый: усыпить её. При таком раскладе Аскилиус снова переродится в каком-то другом младенце. Но это будет не их проблемой, по крайней мере пару десятков лет. Второй вариант: можно попробовать временно сдерживать её силу. Но этот барьер не будет вечным. Со временем её звериная природа вырвется наружу и тогда её придётся убить. Таким образом они выигрывали себе ещё около полувека без нового взрослого наделённого силой Аскилиуса.       Джонсы не могли её усыпить. Убить ребёнка? Нет, это неправильно. То, как она будет жить, и то, что умрёт, когда будет в сознательном возрасте их не волновало. Это будет потом и жить этой жизнью не им. Главное, что сейчас им не придётся брать на себя груз вины за её смерть.       Она дважды в день пила по таблетке и её звериные повадки перестали быть такими заметными, но Джонсы знали — она животное. У неё звериный отблеск в глазах и животная натура. Она не человек, она зверь.       Бен       Никого другого в этом мире она не любила так сильно, как своего сына. Голд тоже его любил, но именно с Белль их связывала какая-то особая природная связь. Она носила его в себе и чувствовала, что он продолжение её самой. Бен с рождения был обласканным и любимым. Рядом с ним Белль была в состоянии абсолютного счастья и уже видела его продолжение. Она научит его читать, они вместе будут сидеть над книгами, вместе играть, бегать и смеяться. Она и её сын будут жить как нечто целое и делить свое счастье напополам. Только, что это? На что она смотрит? Это её сын?       Он не разговаривал, был замкнутым и нелюдимым, жил сам по себе, со своими играми и забавами. Он подбегал к Белль и молча смотрел на неё будто чего-то ожидая, но смотрел как-то не так, как должен. С ним что-то было не так. Белль не получала от него ничего, никакого контакта. Его не интересовало то, что она могла ему предложить. Он играл в свои игры, примитивные и странные — с собственными руками. Его больше интересовали какие-то непонятные забавы, чем мать.       Он заговорил в четыре года. Он говорил «мама» и «папа», но в словах будто не было никакой детской нежности. Он смеялся и улыбался, но чему-то своему, а не вместе с родителями. Белль обнимала его, но он будто не чувствовал её прикосновений, а она не чувствовала его. Она больше не ощущала в нём часть себя. Бен жил без её участия. Он ел, играл, убегал на улицу, приходил спать, будто постоялец отеля. Ему не нужны были родители, они жил отдельной от них жизнью.       Белль скучала по своему сыну. Она снова хотела почувствовать, что он её неотъемлемая часть. Хотела поцеловать, приласкать и почувствовать его объятия. Но её сын исчез, а Бен это… это что-то другое. Это не её пухлый и розовый младенец. Бен — не ребёнок. Он что-то другое. Только что?       Оно       Нил был их счастьем. Они любили его больше всего на свете и не выпускали из рук. Он — их ангел, их любимый ребёнок, на нём они концентрировали всю свою заботу и любовь. Их радовал каждый его шаг, слово, улыбка и даже шалость. Ещё один ребёнок был их обдуманным решением. Они уже видели, как двое их детей играют вместе и оба одинаково счастливы. Все с нетерпением ждали его появления.       Был седьмой месяц беременности. Они уехали в Майами. Их сын плескался в океане, они босыми ходили по берегу оставляя за собой следы на мокром песке — сладкая идиллия.       Пятый день отпуска, раннее утро. Дэвид проснулся на залитой кровью постели. Его жена была без сознания и едва дышала. У неё открылось кровотечение и начались преждевременные роды. В больнице сделали экстренное кесарево. Ребёнок выжил, но спасти его мать врачам не удалось.       В городе была гробовая тишина, на улицах пусто. Все люди были на кладбище. Вокруг открытого гроба собрались толпы людей, все несли цветы, обливались слезами и рыдали. В глухой тишине дома Ноланов спал младенец без имени. Дэвид был уверен: это она её убила. Она отняла у него жену и мать его сына. В глубине души он понимал, что она не виновата в произошедшем, но когда некого винить происходит замена и вина перекладывается на кого-то конкретного. На неё. Это она виновата.       Он не мог её видеть, не мог взять на руки, не хотел слышать её крики. С ребёнком постоянно была няня, но даже за запертой дверью на втором этаже Дэвида раздражал каждый издаваемый ею звук. Он пытался, но так и не смог на неё посмотреть.       Нил — вот кто спасал его от всего происходящего. С ним они делили всю боль и понимали друг друга без слов. Вся любовь Дэвида, которая раньше колебалась между женой и ребёнком, в полной мере сосредоточилась на сыне.       Она в их доме была лишней, непрошенным чужаком. Она пришла на их территорию и вторглась в их жизнь. Залезла внутрь его любимой женщины, чтобы вырваться из неё в этот мир. Она что-то чужое, даже инопланетное. Что-то, что вселилось в эмбрион и разорвало его жену своими мерзкими щупальцами, чтобы ворваться в мир людей. Но зачем? Что оно собирается здесь делать?       Робин       Милая девчушка с длинными косичками и сарафане в кружочек — её любила не только мать, но и тётя. Она росла купаясь в любви и ласке, радовала всех улыбками и звонко хохотала. Но со временем взросления она менялась. До неузнаваемости.       Робин больше не была той, что раньше. Она разбивала колени, ходила в царапинах, сбивала палкой растения и лазила по деревьям. Зелена не верила своим глазам: кто украл её девочку с длинными косичками?       Все её игры были пропитаны жестокостью. Она стреляла из рогатки, постоянно дралась и играла только с мальчишками. Всю свою одежду она рвала об ветки, потому начала носить только грубые тёмные вещи для мальчиков. Она всегда была грязной, от неё несло речным илом и дворовыми собаками, но она засыпала в той же одежде, даже не моясь. Её волосы были растрёпанными, грязными, с кусками сухой травы и мелких листьев. Она запутывалась ими за ветки деревьев, потому решила их срезать. Зная, что мать никогда этого не позволит, она обстриглась сама. Неуклюже, царапая себя ножницами.       Зелену пугало то, что происходило с её ребёнком. Эти обрезанные волосы, ненормальная активность, жестокость. Всё это не могло идти из детства, оно у неё было не проблемным. Значит, это какое-то личностное расстройство. Возможно, наследственное? Но её отец не был таким. Значит, просто какая-то странная мутация генов.       Девочка? Волосы острижены неровными клочками, грязь на теле и под ногтями, царапины, ссадины, синяки. Она крупная, коренастая, с грубым голосом и мальчишеской внешностью. Это её девочка? Нет, не её. И это даже не девочка. Она неудачное соединение генов — ошибка природы.       Джейкоб       Каждое её движение выдавало в ней зверя. Этого мог не заметить тот, кто не знал, но в ней просматривались звериные повадки. Она бросала и ловила мячик, будто кошка клубок и залезала под стол, будто собака в конуру. Джонсы знали — она зверь.       Второй ребёнок должен был стать их спасением. Они собирались жить им и для него, чтобы не думать о животном в их доме. Он должен был спасти их от реальности. Они хотели отдавать ему всех себя, чтобы спрятаться, убежать и забыть о звере.       Джейкоб стал любимым с самого первого дня жизни. Сын — именно об этом Джонс всегда мечтал. Они не отходили от него, носили на руках, целовали. Его кроватка была приставлена к их кровати, чтобы его по первому писку можно было успокоить и закачать, и даже сексом они занимались стараясь его не разбудить.       Он сделал первый шаг, но не заговорил. Этого родители предпочитали не замечать. Эмма боялась увидеть в нём только то, что видела в дочери. Но этого не было и она продолжала его любить. Но потом он ушёл. Её любимый ребёнок ушёл от неё играть на улице с одногодками. Он больше не зависел от неё как раньше. С каждым днём он продолжал уходить ещё дальше и становился чем-то чужим и менее человечным.       Его больше не интересовали родители, и причина была в том, что он неспособен проявлять чувства. Эмма пыталась вспомнить момент, когда он улыбался ей или обнимал. Никогда. Он не разговаривал и смотрел на мир какими-то мечущимися звериными глазами. Эмма смотрела на него и её бросало в дрожь. Он тоже был животным, только какого-то неизвестного вида.