Eat Me, Drink Me

Eat me, drink me This is only a game M. Manson * Я сижу на старой бочке, исполняющей роль стула. На квадратном дощатом столе передо мной стоят стакан воды с лимоном и металлическая пепельница с одиноким окурком. В маленьком полуподвальном баре на окраине Шеллз темно, спиралеобразные светильники украшают только стойку, за которой бездельничает парень с иннсмутским синдромом. Единственная полка за его спиной утыкана редкими бутылками, как стариковская челюсть потемневшими зубами. На плакатах, которыми невпопад обклеены стены, обмениваются нежными поцелуями бородатые мужчины и зубастые рыбы. Розовато-серое чучело гигантского сома, приколоченное над входом, облеплено россыпью ракушек и удивительно похоже на бармена. На малочисленных столиках доживают свой срок огарки свечей. За столиками расположилось несколько иннсмутцев и пара обычных рыбаков в сопровождении тусклых, едва одетых девиц. Негромкая человеческая речь перемежается звяканьем стекла и всполохами джаза из круглой граммофонной пасти. Я занял удобное место напротив входа, чтобы среагировать в случае неприятностей, но сколько ни сижу, по помещению лишь пробегает легкий бриз чужих голосов, и мысли болтаются из стороны в сторону, как вода в стакане, к которому я изредка прикладываюсь. Скрипит входная дверь, впуская зеленоватое сырое дыхание улиц, ей вторят ступени, и ночные тени принимают очертания стройной женской фигуры. На секунду мне кажется, что это Джой, хотя что делать этой пугливой пташке в столь позднюю пору в таком непривлекательном месте... Когда тусклое освещение позволяет рассмотреть лицо, я выпрямляюсь, острожным движением расстегивая пальто, чтобы «больт» был поближе. Гомон замолкает и глаза ненадолго оборачиваются к вошедшей, прежде чем рты возвращаются к тихой болтовне. Анна Кавендиш неторопливо осматривается – её взгляд скоро захватывает меня, как объектив фотокамеры. Она делает несколько шагов в сторону моего столика, ровный ритм её каблучков нарушает джазовую импровизацию. Не утруждая себя вопросом, нужно ли мне её общество, она перетекает на противоположную бочку-скамью. Тёмные волосы уложены марсельской волной, на коже ни следа искусственной краски, чёрный меховой воротник пальто подчёркивает нездоровую белизну кожи, во взгляде неизбывное осознание абсолютной истины. Мне кажется, все живые и мёртвые святые отцы Церкви искупления – котята по сравнению с этой фанатичной особой. – Не угостите даму? – она ставит на стол вечернюю атласную сумочку. – С чего бы? Анна оборачивается, в ухе тускло светится жемчужная капелька, и подаёт бармену знак. Совсем скоро у нашего столика оказывается иннсмутец и ставит два низких квадратных бокала с виски. – Тогда дама угощает. – Я, пожалуй, откажусь. Она стягивает бордовые замшевые перчатки, лениво взбалтывает крепкое содержимое одного из бокалов, делает не по-женски большой глоток и передает стакан мне. Я не принимаю подарок, и стекло с глухим звуком опускается рядом с пепельницей. – Без рицина, – в умирающем свечном сиянии, среди густых теней её улыбка особенно ужасна. Я наблюдаю, как она берётся за второй бокал, которым чокается о первый. – Когда я услышала, что за недоразумение произошло с вами на рынке, – её манера пить сделала бы честь любому мужчине, – поверьте, виновные понесли заслуженное наказание. – Вы очень долго собирались с извинениями. Анна игнорирует мою интонацию и раскрывает замок сумочки в виде двух рыбок. Я одной рукой расстёгиваю кобуру, надеюсь, мои движения не слишком заметны. Не хочется устраивать здесь пальбу, но долг платежом красен. Она достаёт тонкую сигарету с белым фильтром и вопросительно смотрит. Хорошие манеры никто не отменял. Я поднимаю со стола зажигалку – прямоугольник из меди и латуни, украшенный изображением морской звезды, – на пару секунд лицо Анны озаряет язычок яркого пламени, вызывая у меня причудливые ассоциации с салемскими ведьмами. Кожа её тусклая и глаза обведены розовой краской воспаления и усталости: в Окмонте сложно выглядеть здоровым. Несмотря на это миссис Кавендиш красива и умения владеть собой у неё не отнять. Тоненькая белая струйка из округлённых губ направлена прямо на меня. – Я в сложном положении, Чарли. – Чарльз, – крышка зажигалки щёлкает, погружая нас обратно в сумрак. – Как вы знаете, мой муж ославил себя на весь Окмонт, его карьера разрушена, а мы ведь ещё не успели развестись… Но что намного хуже – репутация ТОД в обществе серьёзно пошатнулась. Вы в своё время так славно потрудились на наше общее благо, заслужив мою признательность. – То есть, это не вы отдали приказ прострелить мне голову? – я говорю тихо, хотя Анна не стесняется беседы. Её глаза расширяются, но остаются совершенно пустыми. Не сомневаюсь, что в маленькой, безобидной сумочке ждёт своего часа дамский револьвер. – Это чудовищное недоразумение, к которому я не имею никакого отношения, как только вы могли подумать, Чарли… Потрясающе упрямая женщина. Она замолкает, вероятно, чтобы я осознал свою бестактность, но я раздумываю над тем, случайно ли она заглянула сюда или за мной следили? Я бросаю взгляд в сторону бара, где иннсмутец смешивает коктейли, такие же бесцветные, как он сам. Сколько бы представителей Ордена тут ни находилось, я успею их перестрелять прежде, чем они выкинуть какую-нибудь глупость. Но я вижу только сгорбленные спины, помутневшие от выпивки глаза и никого, кто мог бы представлять очевидную опасность. Кроме Анны, разумеется. Думаю, мало кто в Ордене обладает таким непробиваемым щитом фанатичной верности, какой есть у моей визави. В затянувшееся молчание вплетаются чужие голоса и монотонная фортепианная мелодия. Мне хочется промочить горло, но я стараюсь не отвлекаться. Совсем скоро свет окончательно растворится в воске. Анна быстрым движением накрывает мою левую руку, которая вместе с зажигалкой задержалась на столешнице. Отполированные коготки впиваются в запястье. – У ТОД есть дело для вас. Насколько же легко эта хрупкая молодая женщина играет на моих нервах, если я готов хвататься за «больт» от любого её движения. – Не заинтересован. – Вы вступили в наши ряды, детектив, не забывайте об этом. – Тогда считайте, что я только что вышел. Я уже не первый день в Окмонте и могу позволить себе выбирать заказы. Анна явно не относится к числу избранных клиентов, однако её уверенность в обратном – очередной повод насторожиться. Её безусловная преданность секте вкупе с лживостью при невинном личике растревожили меня ещё в самый первый раз, когда я увидел Анну в образе спасительницы бедняков среди смрада, чешуи, слизи и рыбьей крови на рынке, – не том месте, где ожидаешь встретить ухоженную образованную женщину. – У нас по-прежнему благие намерения, и я не прошу вас работать волонтёром в этот раз. Я всего лишь прошу вас быть джентльменом. Она давит окурок в пепельнице, подносит мою ладонь к своей щеке и трется о неё, как кошка, не сводя с меня пронзительного взгляда. В угольных зрачках плавают крохотные свечные огоньки. Вдохновенно-влажный блеск глаз, привлекательное лицо и горячая страсть к благотворительности не в первый раз подготавливают почву для всхода причудливых плодов в помрачённом саду моего сознания. Я не отнимаю руки. – Я заплачу. – Оставьте себе. – Когда вы злитесь, Чарли, вы становитесь похожи на быка, сражающегося на корриде, свирепого, но беспомощного. Вы просто прелесть. Её умение отвешивать мучительные комплименты достойно восхищения. Анна улыбается и обхватывает губами мой большой палец, я шумно вздыхаю. Неторопливые непристойные движения гипнотизируют меня. Спиной я чувствую мазки чужих взглядов, а кожей – влажное тепло и невесомое прохладное дыхание. Всё моё честное нутро требует немедленно убраться отсюда, не заводить с этой женщиной никаких дел, тем более позволять ей подбираться так близко, чтобы моё уставшее от портовой вони обоняние дразнил пряный аромат духов, сливающийся с едва уловимым запахом женского пота, запахом тёплого животного, а не липкой рыбины. От него у меня в голове медленно раскручиваются винтики. Я разглядываю нежную линию шеи, обрамлённую мягким глянцевым мехом. Мне нравятся красивые губы, а её рот цвета бледной розы хоть и не изуродован, что только добавило бы ему большего очарования, всё же идеален по пропорциям и будто создан для долгих вдумчивых ласк и эстетического любования. Кавендиш, небось, был без ума от её поцелуев. А уж от рыбоголовых поклонников у Анны, наверно, отбоя нет. Я не вправе судить её личную жизнь, но всё же надо быть человеком определённого склада, чтобы спать с селёдкой. Что, интересно, сталось с её благословенным ребёнком? Кто его нянчит, пока мамочка болтается по предпортовым барам? С чего вообще меня беспокоит судьба её дитя? Я тону в тёмной бархатной воде. В этом безжалостном отчуждённом городе среди больных от кошмаров людей, тайных обществ, воющих монстров, скрытых посланий и параллельных реальностей моё сердце с бумажной лёгкостью размягчается от редкого внимания, отчего я намного острее, чем в прошлой жизни в Бостоне, испытываю признательность за любое чувственное касание. Эта благодарность настолько унизительна в своей искренности, что я не готов смириться с её существованием. – Хватит, – меня не волнует, насколько жёстко прозвучат мои слова. Увы, вместо убедительной реплики из горла доносится жалкий всхлип, гораздо больше похожий на мольбу продолжать, чем на решительный отказ. Анна смешно морщит нос и выглядит очень довольной. Этот раунд я проиграл. – Если это то, чего вы желаете, Чарли, – она притворно легко сдаётся и кладёт мою кисть, словно потерявшую значение вещь, рядом со стаканом виски. – Раз вы такой очаровательный упрямец, мы продолжим разговор позднее. Она берёт перчатки и сумочку и уходит так же, как появилась: кутаясь в ночные тени под надзором чужих взглядов, увлекаемая одной ей известным целями. Я через силу поднимаю правую руку, так долго висевшую безвольной плетью, и проверяю оружие в кобуре. Мои неприятности только начинаются.