***
Казармы Святого Престола мало отличались от тех, что были в Мидланде — одинаково шумные, смердящие и похабные, только с другими декорациями: флагами, гривами на шлемах и повсеместным изображением ангелов. Едва Фарнеза преступила порог, как все построились и отдали ей честь, и следующий час я надевал на неё латы командира. Они были намного тяжелее её платьев, но она не жаловалась, заплела волосы в косу и надела шлем. Фигурка обнажённого ангела, застывшая в неприличной позе на нём, показалась мне слишком низменной для религиозного ордена, но, увенчав Фарнезу, шлем как будто оказался на своём месте, и я с некой гордостью осмотрел её со стороны. С каждым застёгнутым ремешком она утрачивала внутреннюю дикость, словно становясь серьёзнее и старше, и я почувствовал, что она на самом деле изменилась, когда преклонила колено и приняла меч из рук понтифика. Когда Фарнеза поцеловала распятие, всё вдруг наоборот сделалось комичным и гротескным, но она выглядела гордой, непримиримой к приговору, подписанному отцом, и доспехи были ей к лицу. Она усердно учила заповеди и переписывала религиозные тексты; не имея больше никаких выходов, она вцепилась в возможность утвердить себя командиром и отказывалась видеть преграды на пути. В декоративную армию сестра вписалась безупречно, хоть и сыграла главную роль в этом родословная, но внешность и безукоризненная осанка придавали ей какую-то суеверную властность и одновременно с этим женственность — не железной леди, но божества, символизирующего боевой дух. Конечно же, командиром рыцарей Железных Цепей всегда была женщина, похожая на Фарнезу. Теперь это место принадлежало ей. Со мной же обошлись без торжественных церемоний — госпожа просто сунула мне личную печать, пока я помогал ей облачиться в броню перед парадом. — Теперь будешь герольдом. Я вопросительно посмотрел на неё. — Сейчас возьмёшь себе доспехи и регалии, я напишу приказ. — Она отвернулась, не желая смотреть в лицо. Когда я закончил, она неуверенно замерла в дверях перед тем, как выйти. — И оруженосцем тоже. Держись поближе ко мне. Рыцари Святых Железных Цепей целиком состояли из дворянских сынков — я бы не удивился, если бы узнал среди них бывших гостей, вальсировавших в нашем прежнем доме. Как ни странно, моё происхождение тут отпустило меня — на балах часто сыпались оскорбления и сплетни, но здесь всем было всё равно. Я улыбнулся числу этих пижонов, влез в седло и занял место во главе построения рядом с Фарнезой; нахлынула барабанная дробь, и парад в её честь начался. Конечно, при разных внешних атрибутах, внутренняя напыщенность дворян никуда не делась — что в поместье, что здесь каждый старался разыграть джентльмена рядом с Фарнезой, но теперь она оправдывала свои капризные отказы обетом командира и забавлялась этим, наслушавшись подобного ещё дома. Я повеселел и перестал быть таким мрачным. У госпожи наконец-то появилась цель, и это вселяло мне надежду, что судьба больше не потрепет нас. Она снова властвовала надо мной, и это приятно тяготило грудь. Новые обязанности отвлекли меня от грешных мыслей, а наши отношения снова стали почти дружескими, но без той дикой близости. Желание... Нет, вожделение не покинуло меня, но притупилось, закрытое заслоном из кровных уз, религиозного обета и молчания. Сестра же тоже успокоилась, перестав дразнить и наступать на мою гордость. Мой сон улучшился, а внутренняя истощённость постепенно пропала. Я позволил себе расслабиться и просто следовал за ней, не примеряя на себя и не оценивая её поступков и чувств, пока однажды нас не отправили разгонять еретиков. После этого я вцепился в Фарнезу, как если бы она стала единственным, что требовалось в жизни. Это было давно, но вспоминая об этом, я содрогаюсь до сих пор.≫IV. Об одежде и игрушечных рыцарях
1 октября 2019 г. в 09:12
≪До Ватикана мы добирались целую вечность, и я начал нервничать, пусть даже от меня ничего не зависело. Фарнеза же всю дорогу сидела как кукла, недвижно глядя в окно и сложив руки на коленях. Её юбка смялась, а на лбу залегла глубокая морщинка. Мы почти не разговаривали, и зачастую единственными словами, которые она произносила, были молитвы. Я тоже молился — сказывалось влияние монастыря — но относился к этому, как к повседневной обязанности, нежели ритуалу. Господь не был для меня перстом указующим. Сестра как будто молилась от нечего делать.
Едва мы въехали в колыбель Святого Престола, кавалькада рыцарей в парадных доспехах взяла нас под стражу. Я не удивился, и госпожа как будто тоже, но перестала выглядеть совсем уж безжизненной. Рыцари напоминали игрушечных; сестра мрачно улыбнулась, перехватив мой взгляд. Не знаю, о чём она подумала, но стало жутко и неуютно, и Фарнеза едва заметно кивнула, точно и впрямь хотела напугать.
Возле всадников я вновь почувствовал себя маленьким и слабым ребёнком. В детстве я часто бегал с другими мальчишками посмотреть на стражу Святого города, воображая, что тоже когда-нибудь сяду на коня в полных латах, но теперь они выглядели лишь декорацией, накрытой тенью Фарнезы — конечно, сейчас она полностью затмевала их блеск.
На улице оказалось удивительно тепло, и госпожа скинула пальто мне на руки. Я потянулся к нашей поклаже, но ближайший рыцарь остановил меня, спешившись и перехватив тюки. Нас встретили со странным почётом для узников простого мидландского монастыря, и я вдруг понял, что ничем хорошим это не кончится. Фарнеза двинулась вперёд, и процессия рыцарей плотно обступила её, почти походя на конвой, как будто отрезав мне подступы к ней, и я поплёлся сзади, взятый под стражу меньшим числом охраны.
Зайдя внутрь, мимолётно удивился, что существуют дома с убранством богаче Вандимионов, но тут же отбросил любые сравнения. Воспоминания детства нахлынули и ярко разгорелись внутри: сначала отдалённо, легко, налётом голода, затем всё сильнее и сильнее, пучиной нищеты, матерью, её зловонным дыханием и мечтами про дворян… И я уверенно заключил, что эта жизнь, эта её сторона, блестящая, сверкающая золотом и шуршащая шёлком, не для меня, пусть даже из-за близости Фарнезы временами чудилось иначе. Это был её мир, а я как был, так и остался в нём всего лишь гостем, робко цепляющимся за знакомство с хозяином. Стало очевидно — замешано происхождение Фарнезы, и я успокоился, поняв, что судьба нас двоих снова зависит только от неё.
Мы приблизились к высоким тяжелым дверям, окованным цепями и львами. Мне преградили путь.
— Подождите здесь. Это касается только госпожи ди Вандимион.
Двери приоткрылись, и нас обдало душным жарким потоком, а по ногам пробежал холодный сквозняк. Фарнеза привычно отряхнула подол, стража заняла посты вдоль стен, мне сгрузили поклажу, и я ощутил себя лишним среди некой обстановки торжества, смутно зависшей в воздухе. Двери отворились, и я увидел кафедру, высоченные ряды скамей, наполненных людьми в пёстрых одеждах, мантии сановников, блестящие доспехи, расписные стены с лепниной и удаляющуюся спину сестры. Створки лязгнули, сквозняк исчез, и я остался один в окружении солдат.
В приёмной, помню, присел на край тахты и сложил тюки, набитые туфлями и платьями. Вскоре ожидание затянулось, и, томимый скукой, я скрасил время, разглядывая фрески над головой, само собой, религиозные и пафосные.
Одна из них изображала диковинных существ и монаха, заслоняющего путь, другая — высоченную черную башню и рыцаря в скелетных доспехах. Башню пожирал огонь, а над ней кружили четверо ангелов, воспевая пятого. Центральная фреска была выполнена с особым мастерством, и, в общем-то равнодушный к искусству, я посчитал её действительно красивой. На ней уверенной рукой художника было выведено великолепное пришествие белой птицы, тянущей перья к сводам зала, затем величественный город, напоминающий легенды о древних государствах. На другой стороне, очевидно, мрачной и символизирующей зло, навстречу летела уже чёрная птица, реющая над морем крови и черепов.
Я усмехнулся, пытаясь представить своё место, подобное песчинке, среди этих событий, и не смог, зато Фарнезу вообразил себе живо и натурально и тут же уцепился за её образ, выискивая в нём отличающие лишь её особенные черты. Руки сами нашли пальто и пробежались по ткани — вспомнил, как госпожа куталась в него, и захотел набросить его на плечи, но посчитал это глупым. В конце концов, это всего лишь одежда, и от Фарнезы в ней только принадлежность, но зачастую именно одежда поддерживала во мне сознание слуги: я подавал её, чистил, помогал одеться, но при этом платья сестры во всю кричали мне о пропасти между нами.
Я вспомнил маскарады в поместье, нам двоим совершенно ненужные — Фарнеза только морщила нос от надушенных щёголей, приседала в вынужденном реверансе и увлекала меня за руку в центр зала. Мы кружились, механически совершая движения, смотря друг другу неотрывно в глаза, и каждый в зале знал, что Фарнеза танцует со мной — маскарад был ни к чему. Во мне вдруг мрачно шевельнулась гордыня. Разве мог хоть кто-то оказаться к ней ближе, чем я? Сорвав маску, она тащила меня в спальню; я расшнуровывал её корсет, но просила она об этом как будто не просто потому что трудно дышать. Она глядела с ожиданием, смеясь над нерешительностью, но я отходил в тень, не желая играть в эти игры. В конце концов, несмотря на странное притяжение между нами, это действительно могла быть лишь её игра, и не важно, была Фарнеза мне сестрой или нет. Как и всякий человек, я не хотел оказаться униженным своими чувствами, и потому оставался в неведении, сочтя его за благо. Но если и было где-то моё место, то определённо возле неё.
Когда госпожа выплыла из галереи, я даже не сразу понял, что она реальна, а не нарисована разыгравшимся воображением. На щеках рдел румянец, и выглядела она взволнованной. Мы обменялись взглядами, и я понял — это только начало. На следующий день она вручила мне письмо, скреплённое золоченым сургучом, и я отправился приобщаться к новому миру, центром которого опять стала Фарнеза. Так начался ещё один виток нашей жизни.
Примечания:
Эх, остаётся ощущение, что пропускаю что-то важное, когда не разжевываю канон подробнее.