***
Либо я так оголодал, либо еда действительно была весьма недурной: после походного костра приготовленная в нормальных условиях пища показалась достойной наградой за все мелкие тяготы и переживания. Для Каски Фарнеза выбрала огромный моток сосисок, потому что остальное она напрочь есть отказывалась. На середине трапезы Гатс высказал обеспокоенность и ушёл: прошло довольно много времени, а дети до сих пор не вернулись. Снова подвернулся удобный случай, но Фарнеза опять помешала мне сбежать: как будто предчувствуя, она снова увела Каску к бадье и заперлась в комнате. Вздохнув, я скоротал время, начищая свою старую рапиру. Не стал жадничать и купил ещё жареного целиком гуся: когда эльфы с Гатсом привели детей, было уже довольно поздно, и я решил, что им тоже стоит поесть нормальной горячей еды. У ведьмы на лице выражение так и осталось подавленное — сомневаюсь, что они помирились. Фарнеза, закусив губу, предложила ей свою помощь с одеждой, и, желая спрятаться от чужих глаз, Ширке сразу же её приняла. Как только они скрылись наверху, Исидоро забахвалился такими внушительными тумаками, что даже болезненный я рядом выглядел приличнее: глаз у него был раскрашен в бордово-фиолетовый, а под бровью синей сеткой вздулись вены. Щеки опухли так, что ему тяжко было есть: каждый раз, откусывая от гусиной ноги, он смахивал слезы и жевал то одной, то другой стороной челюсти. — Кто ж тебя так уделал? Зубы хоть на месте? — Там такое было! — Прочавкал он. — И драка с пиратом, и какой-то выскочка в доспехах — сразу видно зеленый, хы-хы, сияли как кастрюля! Ведьму какую-то искал, я-то решил нашу, а он просто за девчонкой увязался какой-то, дурачье. А еще, ушам своим не поверите, кого я видел. — И кого же? Он изобразил пальцами усы. — Рыжего деда, который за вами ходил! — Офицера Азана?! — Я изумился. — Ну и дела. Он же должен быть в Святом Престоле. — Докладывать отправили, — пожал плечами Гатс. Его сапог вдруг просвистел мимо и тяжело опустился на шею какому-то развязному бедолаге, решившему, что Каска из прислуги и нуждается в компании. — Вы же в розыске. Кстати, мог и поприличнее место найти, тут одни кутилы да шлюхи. Тут уже пожал плечами я: — Повсюду солдаты, никуда особо и не приткнёшься. Повезло вообще кровати найти. И не клади, пожалуйста, ноги на стол, мы же едим. Над головой заскрипели ступени — сестра осторожно вела за руку Ширке в скромном простом платье с чепцом. — Вот что получилось! По-моему, неплохо. — Ого, и правда, как обычная девочка. Ведьма, конечно, засмущалась излишнего внимания, но все же не отказалась от компании за столом, и под догорающие свечи мы снова поели, обмениваясь впечатлениями от городской суеты и планами на завтра.***
Какое счастье: я выспался, хоть и проснулся почти с петухами. Нормальная постель порой творит чудеса! Вышел, однако, сконфуженный тем, что спал дольше других — мои спутники уже давным-давно не спали и жаловались друг другу на ночную драку в трактире. План Гатса был довольно прост — нам стоило обойти все свободные каперские, рыбацкие и торговые суда и попробовать отыскать хоть одного человека, готового взять нас на борт и совершить долгое и опасное плавание в сторону загадочного эльфийского острова, которого и на карте-то нет. Стоит ли говорить, что несколько часов бессмысленного блуждания по вонючей набережной испортили мне настроение. Женщины остались в трактире штопаться и достирываться, и шли мы на пару с Исидоро — я говорил куда, а он бежал впереди и спрашивал у моряков сам, пока я держался на расстоянии, боясь быть узнанным раньше времени. Гатс остался в постели — очевидно, восстанавливал силы. Сомневаюсь, что под доспехами с его телом всё было в порядке. Мои собственные планы в жизнь претворить казалось почти невозможно, и я устал зря тревожиться и на какое-то время решил повременить с удачным для них моментом. Разумеется, результатов наш обход не принёс, и вернулись мы ни с чем, так я и сказал. Действительно, нас гнали прочь, даже не выслушав: военное положение запретило судам любые перемещения вне продовольственных и военных целей, так что эта затея заранее была обречена на провал. — Я переоценил наши возможности. — Гатс пробасил из кровати, — Достать корабль намного сложнее, чем просто заявиться в порт. — Ну тогда сопрём лодку! — хмыкнул рыжий. — Даже если сопрём, думаю, моряки из нас не очень, — отхлебнул я из кружки. — Да и как ты собираешься угнать корабль? — Я могу…помочь. Фарнеза держала наградной меч. Я мгновенно понял, о чём она, и испытал широчайшую гамму чувств. Нет, она не собиралась угонять корабль, она собиралась воспользоваться тем единственным, что у неё всё ещё было при себе: дворянским титулом. Я был ошеломлён тем, что она сама сейчас готова направиться домой, взволнован этим, даже восхищён вдруг тем, как она решительно собралась помочь людям, о которых знала не так много, и даже может быть самую малость раздосадован, что её гордость непременно разобьется об отцовскую холодность. Она выбежала на улицу, а Иварелла задумчиво заглянула мне в лицо. Укорив себя за все подлые мысли последнего дня, я извинился и покинул трактир, покорно пошёл за ней следом, ступая точно на те места, где только что прошли её сапоги. Она шла самым кратчайшим путём, ни разу не ошибившись ни в улице, ни в переулке, а едва вышла на прямую дорогу к поместью, как быстрый шаг почти перешёл в бег. Я шёл за ней и думал лишь о том, как сильно изменилась за это путешествие её воля, из подавляющей всех и вся постепенно становясь созидательной и мягкой, но твёрдой. Пусть же оно закончится здесь, когда она достигла подлинной человечности, прежде ей недоступной. Пусть стылый холод дома не заморозит её оттаявшие чувства.***
От вида длинной живой изгороди упало сердце — мы словно и не покидали дом. За её молодыми, свежеостриженными ветками пряталась прислуга и боязливо глазела на нас. Неужели двор всегда был таким безобразно чистым? Ни камешка, ни дикой травинки. Неужели даже птицы не разрешали себе присесть на стриженную траву? Я вздохнул. Вместо ощущения выполненного долга мной овладела тревожность, когда ворота со скрипом отворились, и Фарнеза шагнула на дорожку. Она тоже не выглядела столь уверенной, как раньше: кажется, мой тревога передалась ей, и она никак не могла унять пальцы, впиваясь в гарду своего игрушечного меча так сильно, что с пальцев сбегала кровь. Переступив порог, я снова вдохнул тот одуряюще кичливый запах роскоши, которым, казалось, провонял с малых лет: у матери задубевшие руки пахли лемонграссом, которым здесь мыли полы. Въедливый цитрусовый запах покрывал и стены, и мебель, растворялся в воздухе, сворачивался шарфом вокруг шеи, и больше всего на свете захотелось открыть окно, но я не посмел даже заикнуться об этом: нелегко быть гостем в собственном доме. Фарнеза остановилась в центре галереи, не решаясь сделать больше и шага в сторону знакомой лестницы. Вновь представившись, она отдала лакею меч и покорно замерла, ожидая отца. Когда этот высокий, суровый человек вышел, первым он глянул на меня, а не на Фарнезу, и глубокая морщина между его кустистых бровей залегла ещё глубже. Он остановился в конце галереи, и она сама медленно направилась к нему, все же остановившись на почтенном расстоянии в легком поклоне. «Какой позор!» — Вот были первые его слова собственной дочери.