***
Молодая королева кажется едва распустившимся цветком, но тем, что растёт не в садах. Балерион отлично чувствует шипы в хрупком женском теле, подобном дикой розе. Она боится его до сбитого дыхания, до железного обруча, сковавшего горло. До желания отступить, оседлать коня и броситься обратно, под своды Красного Замка, чтобы сжать руку умирающего короля в своих тонких пальцах. Но страх перед смертью от огнедышащего чудовища не затмевает Алис Харровей рассудок, а лишь парадоксально храбрости предаёт, которого порой не хватает и лучшим из мужей Вестероса, что таят в своих доспехах при виде Чёрного Ужаса. — Спаси своего короля, Балерион, — Алис выпрямляется и смотрит прямо ему в глаза. И не думает наверняка обо всех сказаниях о крылатых ящерах, которые способны красть души, перехватив лишь взгляд. Алис не думает об этом и всём прочем, отбрасывает страхи, как подол своего лучшего платья под восхищённые оханья придворных дам. Балерион лишь наклоняет голову и едва перебирает когтями с характерным скрежетом. Под ноги Алис осыпается каменная крошка. Он дышит ей прямо в лицо, обнажив край острых клыков, пока тонкая, светлая, достойная лишь дам её положения кожа не краснеет, воспалённая жаром. Но Алис не отступает ни на шаг. — Или Балерион Чёрный Ужас настолько труслив, что позволит своему второму всаднику умереть, отлёживаясь на камнях? Он мог бы её сжечь. Лапой раздавить. Или перекусить одним махом, что не почувствовал бы даже вкуса крови и прожаренного мяса, что застревает меж клыков, — королева Мейегора слишком хрупкая, тонкокостная. Никаких доспехов и стали. Он мог бы нагнать на неё такого ужаса, что Алис Харровей до конца жизни не смогла бы произнести ни слова, а закрывая глаза, видела бы другие — янтарно-золотые — перед собой. За подобную провокацию он мог бы. Алис шагнула на опасную территорию, но, во имя мёртвых богов Валирии, её отчаяние горчит на раздвоенном языке, и Балериону хочется расхохотаться, пока внутри саднит будто бы застрявшая в спазмированных мышцах заноза — напоминанием о долге и инстинкте. Том, самом важном, который сложно игнорировать. Звериная суть требует сорваться с места, добраться до Мейегора и защитить его, и эта жажда лишь подкрепляется словами Алис. Стоит признать, что его всадник не так глуп в своём высокомерии, раз среди множества дев нашёл ту, что столь сильна духом. Алис Харровей не воин по своей сути, не чета сёстрам Завоевателя в бою, но сталь внутри неё ничуть не уступает валирийской. — Стоит ли твоё бездействие агонии от разорванной связи? — добавляет она. Балерион смотрит на неё долгие мгновения, пока взвешивает что-то глубоко внутри. Он резко клацает челюстями, прежде чем волна призываемой магии не заставляет его подняться на лапы и развернуть крылья во всю мощь. Порывы ветра сбивают Алис с ног и срывают с губ невольный вскрик, потонувший в гортанном рыке, что сотрясает древние камни и всё сущее. Сила драконождённых изменяет Балериона, изгоняя зверя и позволяя родиться человеку. Превращение изламывает, наизнанку выворачивает, искажает, пока на раскалённую землю не приземляется тело, в несколько десятков раз меньшее, чем исчезнувший дракон. Камни впиваются острыми краями в голые колени. Балерион смакует эту боль и даёт себе вдохнуть скребущую горло пыль. Выпрямляется, взглянув на закрывшую ладонями лицо Алис. Свернувшуюся на земле, подобно беспомощному зверёнышу. Не исчезнувшие крылья, но изменённые, обнажающие куски трубчатых костей, раскрываются за спиной, вылезая из кровоточащих ран и закрывая будто бы и плащом его нагое тело, усыпанное островками тёмной чешуи. Балерион бездумно притрагивается к своим волосам, напарываясь пальцами на костные выросты, венчающие его голову рогами. — Не говори о том, о чём не ведаешь, — наконец, произносит он, когда Алис медленно отнимает руки от лица и садится. Её пострадавшая от жара кожа потемнела от сажи, длинные волосы спутались, а платье теперь годится лишь на то, чтобы быть разорванным на половые тряпки, но Балерион знает, что даже так Алис приковывала бы восхищённые взгляды. Слишком изящная работа матери-природы. Он чувствует, что у такого творения не будет благого конца. Но не говорит и не думает об этом сейчас, а только подступает ближе, пока Алис снова смотрит ему прямиком в глаза — открыто и смело, с душой нараспашку, в последней надежде. Воистину человек, у которого не остаётся выхода, способен на многое. — Я не могу понять природы вашей связи, — её голос шелестит ветром, пока Балерион останавливается совсем рядом, глядя сверху. Не в превосходстве и желании унизить. — Но я знаю. Тебе тоже плохо. Она сглатывает наверняка подступивший к горлу ком и моргает часто, зло прогоняя непрошеные слёзы. И удивлённый выдох слетает с приоткрывшихся губ, когда Балерион протягивает ей руку. Увенчанные кольцами изящные пальцы почти не дрожат в его огрубевшей ладони. Алис поднимается и теперь не глядит на него, будто бы всерьёз напуганная этим проявлением человечности. — Успокой свою душу и езжай домой, — наконец говорит Балерион и сам не верит своему голосу, с горечью осознавая, что оковы на его руках и шее и в этот раз оказываются сильнее, прижимают к земле, изгоняя всю непокорность. — Если ваши боги милостивы, они позволят ему выжить. Он плохо представляет то, как собирается спасти своего всадника, хотя в глубинах нечистых вод своей души знает, что должен сделать. И это знание противно его разуму, но приветствуется зверем. — Если он проснётся, это станет твоей заслугой, — продолжает Балерион, вглядываясь в изгибы нерушимых скал, пока рука Алис, от чего-то прохладная, всё ещё лежит в его ладони. — Ты можешь сказать, что его спасла эта ведьма, Тианна. Он переводит на королеву взгляд, чувствуя, как истончаются собственные зрачки. — Но ты никогда не поведаешь ему правды, Алис Харровей. Ни словом не обмолвишься об этой встрече и не дашь ни единого намёка. В ином случае никакие боги, живые или мёртвые, не спасут тебя и твой род от моего гнева. Алис сжимает его пальцы, не заботясь о заточенных когтях, когда Балерион собирается отойти и отправиться своим путём, что приведёт его к вратам Красного Замка к закату. Если повезёт, когда Алис вернётся, её драгоценный супруг откроет глаза. — Спасибо, — губы королевы трогает неуверенная улыбка. Отголосок веры и поднявшая голову надежда придают ей сил и приносят долгожданное облегчение, столь видимое в опустившихся острых плечах. Можно только позавидовать всей этой гамме чувств, бушующей небывалыми штормами в этом маленьком, измождённом душевной мукой теле. — Я никогда этого не забуду, Балерион. Она не говорит о величии Чёрного Ужаса, не пускается в стремящиеся ублажить его эго речи. Поступает воистину по-королевски. Балерион качает головой. — Не благодари раньше времени, я всё же не бог, — и усмехается углом рта, разворачиваясь. Слова Алис врезаются ударом хлыста между крыльев. — Верно. Но ты единственный, кто меня услышал.Часть I
16 сентября 2019 г. в 00:36
Оно свербит где-то за рёбрами. Мерзкое ощущение, разгрызающее мышцы, чтобы после разлиться агонией в голове, искрой стрельнуть вдоль хребта и щёлкнуть на стыках костей.
Балерион закрывает на неё глаза день за днём, стирает взмахами массивных крыльев, разрешающих небосвод абрисом. И тогда великий дракон отрывается от земли, чтобы скинуть невидимые оковы чужой боли и окунуться в эйфорию полёта, как в долгожданный источник после невыносимой засухи.
Но оно болит — там, за плотной чешуёй, удары пропускает, и ночами Балерион катается на спине, изворачивается и тянет длинную шею, челюстями клацает и скребёт когтями в диком грохоте и, казалось бы, сотрясающейся земле. Он не хочет этого чувствовать, не должен. Его связь должна была умереть вместе с Эйегоном. Он сам должен был умереть вместе с Эйегоном. Но живёт и дышит до сих пор, повязанный с его сыном, которого бы за проклятье принять, но вот незадача — стук его сердца становится совсем привычным, неизменно-правильным. И Балерион прислушивается, пока чужая болезнь капает ему водой на темя.
Он знает, что Мейегор, впавший в беспробудный сон, при смерти, и счёт перешёл на дни. И никакие боги, которым молились те немногие, кто любит короля, прозванного Жестоким, не могут ничего сделать.
Его сердцебиение столь редко и тихо, что иной бы не разобрал ударов, приняв за отдалённое эхо. Но Балерион слышит. И укладывает раз за разом голову на нагревшиеся от жара драконьего тела камни. Людские кровавые игры его не касаются, как и эхо действий его всадника.
Он заставляет себя смириться, что так будет лучше. В конце концов, не чужой удар в голову, а сам Балерион рано или поздно вырвал бы Мейегору Таргариену сердце. Как когда-то и обещал.