Обет твоего молчания я скреплю кровью

Вино лилось рекой, столь тёмной, что принять бы его за кровь или бездну Черноводной. Балерион не знал, что именно оказало на него такое влияние: веселье, передающееся из уст в уста с дыханием захмелевших гостей, или отсутствие мрачных дум в, казалось бы, внезапно опустевшей голове. Но он чувствовал себя пьяным и поразительно слабым, погрязшим в гомоне гудящей музыки и всех этих людей, похожих на копошащихся муравьёв. Празднующих в этот миг не что-то конкретное, а саму жизнь. Возможно, и жизнь самого короля, чудом воскресшего после, казалось бы, безнадёжно тяжёлого ранения. Рассеянные и расслабленные, бравые лорды, владельцы огромных и величественных замков, с высеченными гербами на дорогих одеждах — они то и дело стремились схватиться за плечо Балериона для поддержки при слишком ярой жестикуляции и тут же отдёргивали руки, на кривые оскалы самого дракона разевая рты. Он пробирался сквозь толпу, то ли всё дальше, то ли ближе к выходу, когда ощущение чего-то знакомого мазнуло шелестом юбок по каменной плитке — сквозь весь шум, резонирующий эхом от увенчанных гобеленами и канделябрами стен. Но Балерион узнал чужую поступь да стук каблуков. Вокруг всё неожиданно замерло, словно бы кто-то надул огромный пузырь, за тонкими стенками которого стихла и музыка, и нескончаемый поток сплетен и плетущихся интриг. Балерион обернулся, чувствуя, как мягкая улыбка королевы Алис обдала теплом его лицо. Королева стояла в двух шагах от него, на пустом пятачке, тут же освободившемся от раскрасневшихся леди в цветастых платьях, укрывающих лица за крыльями вееров, и сопровождавших их же лордов, неустанно цедящих вино из кубков. Балерион не видел, но знал, что с высоты Железного Трона за ними пристально наблюдают. — Здравствуй, Балерион, — произнесла Алис, не повышая голоса. Уверенная, что её услышат. Она была так же молода и прекрасна — неизменна в своей хрупкой красоте, которую хотел бы изобразить на полотне любой художник и воспеть в своих одах всякий бард. Балерион слышал весь завистливый шёпот, змеиными кольцами опоясывающий их обоих, но льющийся ядом вовсе не на голову страшнейшего чудовища Семи Королевств. Алис смотрела на него, едва приподняв голову. Как и подобает истинной королеве, знающей, что сила и власть — величины столь непостоянные и не стоит задирать нос больше нужного. — Ваше Величество, — Балерион ответил, но пузырь тишины вокруг них не лопнул. Словно бы каждый, кто смотрел в этот момент в их сторону, ждал, что огнедышащий ящер бросится на хрупкую девушку дабы порвать её милое личико на лоскуты. Он едва склонил голову. Меньше, чем подобало бы любому другому человеку перед королевой. Но Балерион не был человеком даже в этой хлипкой шкуре, что люди зовут кожей. И позволил себе больше, чем мог бы любой другой драконорождённый. Но Алис Харровей, сама того не ведая, заслужила его уважение. Не манерами, не умением держаться — абсолютно противоположным. Алис Харровей была способна на жертву. — Рада тебя видеть, dārys zaldrīzes, — не переставая улыбаться, она присела в коротком реверансе — жесте вежливости и того же уважения. Расшитая орнаментом ткань платья заблестела тёмно-рубиновым, переплетающимся с мерцанием камней на лебединой шее. Уголок губ Балериона дёрнулся на льстящее и одновременно шутливое прозвище. Он знал, что за произнесёнными репликами последовала бы неловкая пауза, но и продолжать разговор не был обязан, способный уйти в любое мгновение, не связанный всеобщими навязанными правилами. Но внутри что-то шевельнулось, и Балерион не дал себе времени на обдумывание. — Не станцуете со мной, ñuha dāria? — и протянул руку ладонью вверх, немногим склонившись вперёд. Если бы Алис не была леди своего дома, королевой Вестероса, то её молочно-белые щёки непременно бы заалели. Но она лишь моргнула удивлённо и, мгновением позже, протянула руку в ответ. Балерион сжал тонкие пальцы, легко умещающиеся в его огрубевшей ладони, и почувствовал на себя жалящие уколы взглядом, как если бы они разворошили осиное гнездо. Он посмотрел на Алис, в чьих глазах плясали смешинки да все демоны, что жили нынче в землях обратившейся в преисподнюю Валирии. Они думали об одном и том же, и Балериону не нужно было лезть в чужие мысли, чтобы в этом убедиться. Он усмехнулся. И, подняв выше их сцепленные пальцы, повёл в самую гущу празднества.