Митя

Осенью деревья сбросили кожу. Обнажилось древесное мясо, из которого во все стороны торчат провода. Мухи сели на провода. Мите приснился сон. Во сне он встретил отца. Отца Митя узнал по острому запаху преющей листвы. К тому же Митя получил мощную подсказку: слово "ОТЕЦ" было высечено там, где бывает лицо. Огромные надбровные дуги, возникшие ещё до первой палеолитической революции, служили отцу козырьком от дождя, и, конечно, на них уже сидела дюжина голубей и пара плешивых стервятников с розовыми шеями-шлангами, изогнутыми вопросительно. Сверху голову отца венчал чёрный цилиндр с чёрной истлевшей астрой, заткнутой за серую шёлковую ленту. Тело отца находилось в кадке с землёй. Руки отца, задранные кверху, касались небес и постоянно их теребили. Так Митя догадался, что отец не простой, а небесный. Простого отца у Мити никогда не было. Сам же Митя был отсылкой к рассказу Платонова, иронично встроенной в постмодернистский жупел. Образ отца, отмеченный следами не вполне сознательного заимствования, завершал его голос. Из динамика, спрятанного где-то в цилиндре, отец рокотал. Он не мог быть ограничен обыкновенным "сказал", как бы этого желали те, для кого сложность и многообразие выражения означает только соблазн, потакающий их тревожности. Не стоит забывать, отец всё-таки был древней метафизической сущностью, уходящей корнями в допотопные бездны человеческой психики, архетипом, который Юнг откопал у себя на приусадебном участке на берегу Цюрихского озера. Небесный отец рокотал словно Боинг, бегущий по земляничному полю: — Подойди. Ты. Ты. Ближе. Митя подошёл. Вокруг патриарха клубились осенние воздуси, вскипая, они обращались крошечными ураганами. Вместо бороды у отца начал отрастать клетчатый плед. Митя закутался этим пледом. — Так. Хорошо. Теперь слушай. Ты. Который пришёл. Дам тебе великий дар. Но сначала ты должен разгадать японский кроссворд... Или обыграть меня в поддавки... — Я тороплюсь, — сказал Митя. — Я есть высшее означающее! — гневно вскипела атмосфера вокруг, из стиснутых небес потекли вязкие сопли. — Кто это решил? — Митя спросил. — И верно. Однако. У меня тут много игр. "Монополия". Мы могли бы сыграть в "Монополию". — Это уж слишком. — Тогда внемли. Ты. Пеший. Дам тебе три семени. Но помни. Только два из них хороши. — Тогда третье зачем? — Для сравнения, — пророкотал отец и засмеялся так неприятно, словно бульдозер, давящий котят на детском утреннике. И увидел Митя в розовых разломах слова "ОТЕЦ" копошащихся личинок, и будто лицо складывалось из их организмов, и будто оно глумливо подражало самому Мите. От удивления Митя открыл рот. Тут-то и ударили Митю по губам три перламутровые струи.