Последний из стаи
5 ноября 2019 г. в 20:34
В окно его покоев была видна гавань и корабли в порту, среди которых выделялись боевые галеи. Большая часть флота ушла на юг, в Крабий залив, но Мандерли позаботились и о безопасности северных вод. Вот кто истинные хозяева Севера, как Ройсы истинные хозяева Долины. На словах над ними теперь общий сюзерен, носивший небывалый доселе титул, призванный оправдать сохрание короны Арреном.
Человек закрыл толстую книгу в кожаной обложке и распахнул окно, впустив морской ветер в комнату. Для обитателя Белой Гавани это был глупый поступок, но темноволосый юноша в черно-красном наряде привык к настоящим холодам. Он оперся руками на подоконник и вдохнул пахнущий солью воздух полной грудью. Хотя он носил теперь более звучный титул, у короля Севера было больше власти.
«Как не назови правителя, если у него нет власти, он лишь раззолоченный фигляр в короне.»
Покопавшись в висящем на поясе кошеле, юноша извлек золотой, на одной стороне которого изогнулось красовались профиль коронованного бородатого мужчины и его имя, а на другой вокруг огнедыщащего чудовища змеилась надпись «Император милостью богов». Он сунул монету обратно и слабо улыбнулся, собственный титул казался ещё более нелепым, когда был отчеканен на металле.
«Пока я был королем и имел власть, монеты с моим именем не успели отчеканить, когда я имею лишь корону, монетные дворы Белой Гавани и Чаячьего Города чеканят их во множестве, большей частью, серебряные и медные. Правда, казна не в моих руках да и армии у меня нет.»
Он подписал хартию и принёс клятву, что не станет без согласия советников заключать и разрывать союзы, объявлять войны, распоряжаться выморочными землями, принимать послов, решать вопросы о взимании налогов, вербовать наемников и объявлять лордов вне закона. Одичалые отныне не должны были под страхом смерти пересекать границ Дара. Даже отречься от трона император не мог.
Было и ещё немало пунктов, каждый из них урезал власть венценосца до неприличия. На пергаменте новая держава простиралась от Последней Реки до Трезубца, но его собственный замок занимал чужой гарнизон, пусть и облаченный в его цвета. Прежнее имя и то у него отобрали, словно всего остального было мало. Хотя имя пустяк, если вспомнить, что от него потребовали в Снежной Септе. И он согласился.
Настоящими хозяевами страны стали Мандерли и Ройсы, король Долины имел власти немногим больше, чем его номинальный сюзерен. Рунному Камню и Белой Гавани было нужно знамя, пусть потрепанное и видавшее виды, но оно нашлось. Лорду Риверрана просто были нужны союзники против Бракенов и короля Джендри, с благословения Его Святейшества теснивших Талли в Речных землях.
Против лучника пошли лучника, против рыцаря пошли рыцаря… Ему порой казалось, что ничего этого нет, а он все также бредит, одурманенный маковым настоем, а старый мейстер со своим помощником хлопочут над его раной. Или лежит, стуча зубами, в холодном замке на берегу реки, впадающей в стылое полуночное море, ожидая, пока смерть наконец возьмёт то, что магия ненадолго отняла.
Он упрямо цеплялся за жизнь, которая, словно издеваясь, обрушивала на него все новые и новые испытания. Однажды это кончится, говорил он себе. Легковесная корона отлично сядет на голову его сына, а беспутный отец отправится туда, где нет ничего, кроме тьмы, пустоты и безмолвия, что бы там не болтали жрецы и септоны. В отличии от них, ему доводилось уже там бывать.
Если бы его оставили умирать там, где Дрожь скосила его соратников и друзей, переживших вместе с ним столько всего, он бы только сказал спасибо. Остаток жизни превратился в агонию, разве что он был облачен не в саван, а в бархатный дублет и подбитую мехом мантию, а голову венчала корона из железа, бронзы и рубинов. Его никто не лишал меча, но от этого он не становился менее беспомощным.
Уйди он вместе с Торрегом к Последнему Очагу, ничего этого бы не было, он не оказался бы в Кархолде, когда в устье реки вошел иббенийский китобоец, чья команда занесла болезнь в замок. Не очнулся бы он, слабый и изможденный, в каюте галеи, окруженный людьми Мандерли. Он был пленником, доставленным к новому правителю Белой Гавани, Вилису Мандерли, сменившему своего покойного отца.
Разве что роль поменялась и вместо подземелий Волчьего Логова его поселили в покоях Нового Замка. Вздумай он возмутиться, его жизни пришёл бы конец, а уж Мандерли бы придумали, как объяснить поделикатнее его кончину. Нет, он уже заранее был готов принять то, что ему предложили Вилис Мандерли и Джон Ройс, а Старые Боги…он растерял веру в любых богов, одинаково безразличных к мольбам людей.
Изукрашенные статуи в септе столь же глухи, что и лики чардрев. Тормунд в шутку говорил ему, что кто-то из одичалых решил, что он бог, когда воскрес из мёртвых. Эта мысль насмешила его тогда. Конечно, в этом безумном мире его могли объявить богом, особенно, сохрани он дракона и власть над Севером, но он сомневался, что после смерти смог бы помочь даже себе, не то, что кому-то ещё.
— Все боги — бессильные обманщики, — всякий раз говорил он, слушая с благостной миной бубнеж септонов и пение хора. Чудеса Владыки Света и магия оборотней были материальны, но Трехглазый Ворон не устоял перед натиском облаченных в сталь приверженцев Семерых. Сколь бы не были искусны Дети Леса в магии, бронза Первых Людей и сталь андалов работали вернее их волшбы и молитв.
Нет, никто не собирался корчевать чардрева на Севере, однако что-то говорило ему, что вскоре Семеро заберут и этот полуночный край, уже не ограничиваясь Белой Гаванью. Мандерли не торопит события, но ведь и на юге септон не сразу взяли верх. Дом Старков пресекся, Рисвеллы и Дастины сокрушены, а в руках правителя Белой Гавани слишком большая сила, чтобы ему могли противиться.
Его новое имя возгласили под радужным светом кристалла, а корону на его голову надел этот шутовской Верховный Септон, под ликующие возгласы знати Севера, Долины и Трезубца. Валирийский титул, пустой, как карман его обладателя, прозвучал в септе торжественно. Империя была объявлена, а он сам объявил о защите богов, старых и новых, хотя все знали, что он подписывает приговор Старой Вере.
Вилис Мандерли стал лордом-стюардом Севера и принцем Белой Гавани, новые земли получили его союзники, такие как Гловеры, Стауты и Хорнвуды. Робин Аррен остался королём, а Долина стала скорее могущественным союзником своего номинального сюзерена, как и Речные земли, вернее, их часть к северу от Камнегонки, Красного Зубца и Рубинового Брода, которую ещё удерживали сторонники Эдмура Талли.
Власть Баратеона не признавалась в Дорне, а Ауран Веларион скорее смотрел на Браавос, чем на Королевскую Гавань. Пусть за ним стояли штормовые лорды и Хайтауэры, но враги окружали его королевство, а авторитет Его Святейшества пошатнулся. Кафедр Верховного Септона, чью власть признают на Севере, в Долине, Речных землях и даже в Дорне, располагалась в Чаячьем Городе.
Дорн остался независим, вечная заноза в тылу Простора Штормовых земель, слишком сильный в изнуренным войнами Вестеросе, чтобы Баратеон и его лорды решились бы сунуться в его горы и пески. Порубежные стычки, набеги, рейды, но не открытая война. Новоиспеченная Империя с ее сырыми границами слишком далека и слаба, чтобы требовать большего от Манфри Мартелла.
Эйгон нисколько не огорчался тому, что его эфемерная власть не распространилась на лукавых обитателей дальнего юга. Хватало и того, что они не друзья Баратеону, как и свирепая Грейджой, пиратствовавшая в Закатном море и заключившая союз с врагом ее врагов. Драммов изгнали с Мыса Кракена, а взамен «дружественные» железные люди получили доступ к северной древесине.
Скреплять подписью и печатью договор довелось ему, как номинальному главе того, что пышно именовалось Вестеросской Империей. На печати расправил крылья трехглавый дракон. Отныне его цвета не серое с белым, а чёрное с красным, цвета пламени и крови. Разумеется, Эйгон мог взять личный герб, где соединил гербы матери и отца, но Джон Сноу умер окончательно, чтобы жил Эйгон Таргариен.
Семьдесят семь благородных воинов присягнули ему на верность, а семь сотен гвардейцев облачились в черно-красное, но все это это не были его люди. Отправься он в Винтерфелл и там он имел бы не большую свободу. Конечно, Эйгон мог попытаться отвоевать себе подобающую титулу власть, если бы видел в этом смысл. Смысла он не видел, его стая погибла, а тот Север, который он помнил, уже сгинул.
Джон Сноу на что-то надеялся, Эйгон Таргариен просто жил, устав спасать попавших в беду родичей, державу и человечество. Он любил Игритт и она умерла на его руках, он любил Дейнерис и убил ее сам, Винафрид он даже не пытался полюбить. Старшая дочь правителя Белой Гавани была прекрасна,умна и хорошо воспитана. Вот только Винафрид от него был нужен лишь наследник, только и всего.
«Лучше не обманывать себя иллюзиями, искренне скорбеть по мне прекрасная Винафрид будет лишь если нанятый Хайтауэрами убийца прикончит меня раньше, чем она родит хотя бы одного сына.»
Иные исчезли, чтобы люди могли невозбранно биться друг с другом за власть. Льстивые мейстеры смогут объявить мертвого императора героем и благодетелем, Король Ночи падет в их хрониках от руки Эйгона,Арья будет забыта,а Бран объявлен узурпатором. Говорят, в Староместе стоят каменные статуи королей. Виллис может поставить в Белой Гавани статую, изображающую безвременно усопшего зятя.
Император-Дракон без дракона, это никого не смущало. Дрогон улетел далеко на восток, где явившиеся из-за Хребта Костей дикари на полосатых скакунах терзали владения торговых принцев Эссоса, сметя ослабших дотракийцев и заняв их место. Белая Гавань жила морем и слухи об этих завоевателях дошли сюда быстро. Даже в Браавосе опасались этих неуправляемых степняков.
Сам город каналов им было не взять, но вот в Бархатных холмах уже действуют их авангарды, по древнему Андалосу рассыпались станы кривоногих и косоглазых джогос-нхаев, возмущая этим септонов до глубины души. Император же гадал, устоит ли Пентос или джогос-нхаи успокоятся, получив выкуп. Через море они не переберутся, но его советники уже сетовали на ухудшение заморской торговли.
Если верить книгам из библиотеки Нового Замка, ранние дотракийцы брали даже укреплённые города, ведомые единым кхалом кхалов, прежде чем рассыпаться на отдельные, вечно враждующие кхаласары, ограничивавшиеся грабежами Лхазара и данью с Вольных Городов. Про их победителей говорили, будто вера им запрещает враждовать друг с другом. Но долго ли это ограничение продлится?
Эйгон сомневался, что боги могут долго обуздывать желание своих верующих враждовать друг с другом. С какой стати джогос-нхаи должны быть благочестивее Первых Людей, андалов и дотракийцев? Эти мысли он не высказывал вслух, предпочитая соглашаться с гневными тирадами святош в серебряных одеяниях Праведных и их предводителя в хрустальной короне.
Призрак еще оставался с ним, единственный друг из той жизни, когда он что-то решал. Лютоволк не мешал людям Мандерли, а они не препятствовали ему последовать за хозяином на корабль. Зверь был гарантией подлинности пленника, так что ему ничего не грозило, пока он вел себя тихо, точно большой охотничий пес. Последний из выводка, последний волк из стаи, ибо он уже не чувствовал во снах Нимерию.
— Ты предатель, — проворчал Эйгон лежащему на полу у очага лютоволку, но Призрак притворился, что спит. Его новая жизнь вполне устраивала. Юноша же чувствовал себя как дикий зверь в клетке. Порой ему хотелось завыть по-волчьи от этого.