fuck it, i love you

      Однажды это просто случается.       В один день Одасаку просто исчезает и оставляет после себя только старый автомобиль, почти что как тот самый, что у Элвиса, да-да, а еще потертый блокнот и запутанный ворох вопросов без ответа в голове у Дазая.       По крайней мере, Дазаю хочется думать, что у Одасаку были на то свои, существенные, причины, ведь друзья так не поступают, они не бросают, но, так или иначе, однажды это просто случается. В общем-то, как и все остальное на свете. Ничего сверхъестественного здесь нет.       Однако, речь сейчас совсем не об этом.       Его американо (если это дерьмо вообще можно назвать подобным образом) просто безбожно испорчен, а ехать, добираясь до Чикаго, им остается еще порядком около четырех или даже пяти часов, отчего его желудок тоскливо и жалостливо урчит, надеясь, что хоть кто-то заметит его страдания.       Дазай неприязненно морщится, бросая почти полный бумажный стаканчик в урну для мусора, стоящую на выходе из магазинчика около заправки, на которой зависали в основном водители серых пыльных грузовиков и местные работники. От придорожной еды по большей части всегда мутило. Позволить себе он мог только кофе. И, конечно, хотелось бы, чтобы этот кофе был просто на все сто из десяти.       Увы.       До Чикаго еще порядком четыре часа езды, это почти что финишная прямая, но Дазай все равно бы не отказался прямо сейчас упасть на мягкую чистую постель или же от приятного расслабляющего массажа нежными мягкими руками красотки с соблазнительной голливудской улыбкой. Однако ни то, ни другое прямо сейчас ему не грозит.       Дазай почти что готов пустить скупую мужскую слезу.       Долгая дорога всегда утомляет. Снова видеть ту потрепанную карту, что успела, наверное, повидать куда больше жизни за все время своего существования, чем он, ему совершенно не хочется.       Стоит ли вообще говорить о том, что карта так же достается ему в наследство от Одасаку? О, нет, наверное. Это и так довольно очевидно, пожалуй.       Карта шла вместе с подержанной машиной, пылясь в ее бардачке с горой еженедельных старых газет и накрывая собой пневматический пистолет. Где машина, там и карта. Все довольно просто, если так подумать.       Так, однажды Одасаку исчезает и оставляет после себя старый добрый Cadillac Eldorado, почти что как тот самый, что у Элвиса, оставляет свой потертый блокнот, а еще старую карту и Чую Накахару в придачу.       Чую Накахару, что любит совершенно идиотские шляпы, которые она находит в каждом комиссионном магазине, встречающемся на их пути, и красный цвет. Не самый интересный факт о ней как о, безусловно, личности, на самом деле, но откуда-то Дазай знает это.       Чуя Накахара любит красный, и все тут. Просто красный. Люди могут любить какой-то цвет: от черного, до красного. И обратно.       Красный — это символ крови. Восходящей жизни, и все дела.       Медленно, лениво и со вкусом, жарко палящее днем солнце постепенно исчезает за размытой чертой пыльного горизонта, и какое-то время Дазай пристально вглядывается куда-то вдаль, словно заметив где-то там одинокую и до боли знакомую фигуру, а затем снимает солнечные очки в круглой оправе, цепляя их на голову. В сумерках в таких очках нет абсолютно никакой необходимости, если, конечно, нет и острой нужды в то же время скрываться от кого-то, находясь в бегстве.       Хотя, даже если бы перед ними и стояла такая задача, для этого у него есть Чуя, которая любит шляпы и красный цвет, а у Чуи есть Дазай с его любовью к хорошему кофе. Так что они бы как-нибудь справились. Он уверен.       Раз Одасаку поставил на них двоих.       Ветер, должно быть, только каким-то чудом не сносит с головы Чуи дурацкую соломенную шляпу с широкой лентой, а последние всполохи солнечного света то и дело касаются ее ярко-рыжих волос, локонами спадающих на обнаженные плечи, словно заигрывая с ней. Смущаясь, однако, исчезая на мгновение, и следом робко пытаясь заполучить хотя бы толику внимания снова.       С рук Чуи тонкими полосами стекает липкий арбузный сок, стоит ей в очередной раз вгрызться своими хорошенькими зубками в спелую мякоть, но она обращает на это ноль внимания, лишь покачивая правой ногой в такт какой-то незамысловатой попсовой песни, играющей по радио. Шнурки ее излюбленных Dr. Martens едва ли вообще завязаны, а к худой коленке прилипла небольшая арбузная косточка, делая ее еще более комичной, насколько это вообще было возможно.       Дазай с трудом сдерживает насмешливую улыбку.       Очаровательно.       Чуя Накахара очаровательна. Вряд ли бы кто-то не сумел с этим согласиться, ведь она напоминала пирожное. Такое милое и воздушное пирожное, с которыми деятели искусства как науки нередко сравнивают многочисленные постройки в стиле модерн. Может быть, Чуя и не напоминала ему особняк Коробкова, но было у них одно общее — связующее звено в виде пирожного.       С безе или чем-то вроде того, должно быть.       Он не уверен.       — Чего уставился, а, Дазай? — ее губы растягиваются в небрежной усмешке прежде, чем она вытирает их тыльной стороной ладони и тонкой кисти руки.       — Чуя, я смущаю тебя? Так и скажи, я ведь перестану, — слегка склонив голову набок, отвечает Дазай.       — Ну и идиот, — беззлобно фыркает Чуя, снова вгрызаясь в кусок арбуза. Подол ее цветастой комбинации задирается, обнажая белоснежную, почти фарфоровую, как по канонам бульварных романов для милых дам, кожу, и сок брызгает прямо на ее ляжки.       Чую это совершенно не заботит.       — Нам пора.       В ответ на его слова Чуя бросает на него быстрый взгляд и ерзает на капоте авто.       На самом деле она и без него прекрасно знает о том, что если добраться до ближайшего мотеля до полуночи, то можно успеть снять весьма неплохой такой номер, в котором даже будет душ, что также входит в круг ее интересов. Их мнения сходятся в этом вопросе, и именно поэтому Дазай не слышит никаких возражений.       Это забавно, но, когда Дазай встречает ее впервые, Чуя, кажется, готова придушить его собственными руками (а он бы, наверное, не отказался от подобной участи), потому что ей пришлось искать его чертову кучу времени по всей Атланте, параллельно с этим скрываясь от местных копов, и он всерьез думает, что у них вряд ли получится стать партнерами, несмотря на то, что даже сам Одасаку хотел бы этого, но —       Где они сейчас?       С какой-то стороны, это чрезвычайно философский вопрос, над которым можно задуматься по-настоящему. Однако у них попросту нет на это времени: Чуя забирается в машину почти сразу вслед за ним и сразу же тянется за пузатой упаковкой влажных салфеток, ощутимо пахнущих спиртом и цитрусом; устраивается поудобнее, по привычке разводя ноги как самый настоящий парень, с которым ее действительно можно было спутать время от времени, ведь она плоская абсолютно, да и эта походка, не типичная для девушки, а еще у нее были короткие волосы когда-то, и едва слышно вздыхает, снимая шляпу.       В общем-то, им обоим не помешал бы горячий душ и хороший, крепкий сон, не в кресле автомобиля, нет. Чуя устала от дороги так же, как и он сам, если не больше, по причине чего она ведет себя гораздо тише, чем обычно, и Дазай попросту не может упустить такой прекрасной возможности.       Он бросает на нее взгляд и тут же отводит его в сторону, когда их машина наконец-то выезжает на широкую трассу, начиная набирать скорость, минуя многочисленные указатели пути. Звучащая фоном радиостанция начинает захлебываться в рекламе, и это просто идеальный момент:       — Эй, моя милая сиротка?       — Чего тебе, ублюдок? — Чуя спрашивает это сквозь зубы, даже не глядя на него.       — Куда мы потом? Если ты не забыла, то твоя очередь решать, — заботливо напоминает он. — Ведь согласно нашим правилам для дорожных путешественников, о которых мы говорили позавчера ночью, а в частности главе первой и ее четвертому пункту, мы должны делать выбор по очереди, но если ты все-таки решила положиться на мое крепкое мужское плечо, что так рядом с тобой, то я не против, в общем и целом, даже «за», только стоило сперва уведомить меня об этом, так как, — его слова обрываются вместе с резким и сильным ударом в плечо (на этом месте уже и так не сходит синяк вторую неделю, ах!). — Оу. Чуя.       Когда Дазай встречает Чую впервые, он думает, что ей, пожалуй, лет пятнадцать или около того, а еще она рыжая, с парой-тройкой веснушек вокруг носа, и в ее глазах отражается такой знакомый ему оттенок синевы, но оттенок этот в то же время другой, что, конечно, сразу наводит на определенные столь очевидные для подобного рода ситуации мысли.       К тому же, это Одасаку рассказал ей о Дазае, но все оказывается куда проще, чем он мог подумать.       Чуя всего-навсего одна из тех брошенных сироток, и ни черта ей не пятнадцать.       Они, вообще-то, ровесники. Только вот партнеры из них, ну, откровенно говоря, плохие. Здоровое партнерство не предполагает наличия у одного множества синяков и едва заживших царапин, ведь так? Не это ли в наше время называют «токсичными отношениями»?       (Не в их случае.)       Чаще всего они движутся вперед в полной тишине, что разбавляет первая попавшаяся под руку радиостанция. Чаще всего они ругаются из-за того, что какая-то песня пришлась кому-то из них не по вкусу. Чаще всего они сбиваются с маршрута из-за того, что им нужно было остановиться хоть где-нибудь по какой-либо важной, каждый раз важной, причине, а затем наворачивают круги в поисках нужной дороги и показушно гордо не пересекаются взглядом друг с другом.       Но когда Чуя приносит ему ароматный хот-дог, щедро политый кетчупом, и вручает ему капучино так, что оно проливается из-под закрытой пластиковой крышки прямо на его футболку, его и без того истерзанное сердечко крошится на мелкие кусочки.       В этом все равно было что-то такое. Даже несмотря на то, что они, вроде как, друга друга особо терпеть не могут. (Но терпят же как-то. Со всеми вытекающими из этого шишками, синяками и царапинами.)       Да и Одасаку всегда оказывался прав. Даже несмотря на то, что его друг словно исчез с лица земли, оборвав все свои существующие связи с кем-либо, Дазай все равно ему доверяет. Больше, чем всецело.       Соломенная шляпа оказывается у нее на коленках, когда сама Чуя, точнее, семьдесят процентов ее тела оказываются скрытыми за сложенной, наверное, тысячи раз, картой.       Дазай снова надевает солнечные очки и лишь иронично шмыгает носом. Летящая в глаза пыль — так себе удовольствие. Не хотелось бы ему проснуться на следующее утро с красными, словно после слез, глазами, ведь он уже предвидит все эти дурацкие насмешки Чуи, черт бы ее побрал.       — Ах, малышка Чу, я от тебя без ума, — почти что пропевает Дазай, даже не глядя в ее сторону. Так, мысли вслух, не более того.       — А? — синие глаза показываются из-за широко развернутой карты и смотрят на него пристально. Недоверчиво. — Что на тебя нашло, Дазай? — то, как она произносит его имя, вызывает очередную усмешку. Как в таком маленьком тельце помещается столько экспрессии и эмоций? Ему трудно понять это.       — Я всего-навсего наслаждаюсь нашей поездкой. Разве что-то не так? — Дазай покачивает головой, не скрывая улыбки.       Чуя громко хмыкает, сворачивая карту, удостоверившись в чем-то окончательно.       Азарт разозлить ее в сотый, наверное, за весь день раз куда-то исчезает. Все-таки, они оба устали.       Разгоняясь еще сильнее, Дазай чувствует колючий холод ветра на своем лице и свободной рукой зачесывает растрепанные темные волосы назад. Наверняка прямо сейчас от них пахнет ветром, пылью и долгой дорогой. О, он так чертовски хочет в душ. Ужасно. И хочет выпить хорошего кофе. Ему не хватит всех слов мира, чтобы рассказать кому-нибудь об этом, и —       — Утрируешь пиздец, — Чуя раздраженно цокает языком и отворачивается в сторону, к сумеречно-лиловым горам, виднеющимся где-то вдали.       Нескольких секунд хватает для того, чтобы сообразить, что обращается она к ведущему очередной бессмысленной программы на радио, в слова которого он даже не вслушивался, всецело погрузившись в собственные мысли и заветные мечты о хорошей жизни. А зря. Реклама, как правило, довольно быстро заканчивается, на что часто не удается обратить внимание.       В повествовании о том, как стать идеальной женой и прекрасной домохозяйкой, он пропустил самое важное. Все самое интересное.       Собственно, то, как же именно ей стать.       Какая жалость. А ведь он уже почти решил, что неожиданно Чуя Накахара научилась читать его мысли.       Хотя, стоило признать, что ей и без этого прекрасно удавалось влезать в его голову, даже не снимая с нее скальп. Одасаку, однако, удавалось делать это более деликатно. Но Чуя, кажется, и не знала, что можно как-то по-другому.       (В чем не было ее вины.)       — Кто вообще всерьез прислушивается к этим тупым советам? Большего бреда в жизни не слышала, — раздраженно продолжает она, накидывая на плечи мягкое коричневое пончо, что до этого лежало где-то аккуратно сложенным рядом с ней. — Ебаные идиоты.       Плечи Дазая подрагивают в порыве беззвучного смеха, что, конечно же, не укрывается от взгляда ее пытливых глаз.       — Что, блять, смешного? — Иисусе, Чуя, должно быть, его просто ненавидит.       Только вот почему-то от осознания этого хочется запеть. Сладко запеть. Как раз одну из тех самых дурацких песен про самоубийство, возможно, чтобы раздразнить Чую еще сильнее.       О, Боже, они ведь и правда влюблены. Именно сейчас сей факт и становится безумно очевиден.       — Хочешь конфетку? — Дазай протягивает Чуе две карамельки в пестрых обертках, что с утра, наверное, завалялись в кармане его джинс.       Чуя вот-вот прожжет в нем самую настоящую дыру одним только своим взглядом.       Конфетку, правда, она все-таки берет.       А до Чикаго, тем временем, остается совсем немного.       Дазаю кажется, что один его давний хороший приятель не простил бы ему даже саму идею того, что время, проведенное в дороге, в принципе гораздо удобнее измерять не в часах или минутах, — ведь это так банально! — а в количестве прослушанных альбомов Ланы Дель Рей, Дэвида Боуи, ну или кого-либо еще, и он в какой-то степени даже рад, что прямо сейчас его нет рядом. Ведь Дазай бы точно озвучил свою гениальную идею, а Мистер Пунктуальность в один миг вспыхнул бы как самая настоящая спичка, и не совсем не важно, что время, которое они проводят в дороге, равняется уже двум альбомам Ланы Дель Рей и половине последнего альбома Рианны.       В какой-то момент Чуя говорит, что это идиотское радио ей осточертело. Ну, а Дазай не собирается с ней спорить. По крайней мере, сейчас. Момент, определенно, не самый подходящий. Для яркого, живого и запоминающегося вкусного спора необходимо, чтобы у двоих оппонентов на то были силы и энергия, иначе сложить два плюс два и в итоге получить пять с половиной попросту не получится. Его пик продуктивности — это первая половина дня. Пик продуктивности Чуи, судя по его продолжительным наблюдениям, — раннее-раннее утро.       Время самое, что ни на есть, неподходящее.       Чуя лишь забирается на сиденье с коленками, сильнее кутается в свое пончо и фальшиво (до безумия) подпевает одной из песен, кажется, думая, что он ее совсем не слышит.       —…как мол-ни-я.       Их взгляды пересекаются, и Чуя устало прикрывает глаза.       Дазай расценивает это жест как что-то вроде «лучше бы тебе помолчать, если ты не хочешь, чтобы я надрала тебе задницу снова». Усталость творит с людьми просто невероятные вещи. По крайней мере, его способность правильно трактовать информацию, что получает он и его тело в процессе невербального общения, буквально увеличивается в несколько раз.       Легендарный Quality Inn из всей череды многочисленных мотелей, стоящих друг за другом на незначительном расстоянии, попадается им на глаза самым первым. О, Дазай никогда не забудет их великолепный омлет и нежнейший, мягкий сыр, что также подавали к завтраку. Но, как правило, ценник в их мотелях всегда был на восемь-десять долларов дороже обычного, а они, вроде как, прямо сейчас немного на мели, так что —       В другой раз.       По крайней мере, в Super8 давали яблоки, а еще у них можно было воспользоваться настоящей вафельницей, но они и правда на мели (ну, до Чикаго точно), так что с выбором они уже успели определиться давно — отвратительно поджаренный тост и более-менее сносный кофе, пусть и отдающий запахом корицы.       О популярности Motel6 среди сетей придорожных мотелей, наверное, слышал каждый.       Номера там, так или иначе, были неплохими, даже несмотря на свою излишнюю, на его взгляд, скромность. Жить можно. Тем более, если останавливаться приходилось только на одну единственную ночь. Или же на две, как максимум.       — Чонха Пак, верно, мисс? — большой пузырь, явными усилиями надутый из вишневой жвачки (а Дазай и не заметил, когда та успела забраться в его небольшую заначку), с шумом лопается, когда Чуя раздраженно кивает в ответ на слова администратора, что так пытливо рассматривал ее лицо, словно намереваясь найти в нем следы корейских корней.       Бесполезное занятие.       — Мистер Смит, — Дазай учтиво улыбается, когда его паспорт возвращается к нему в руки. — Держите ваш ключ. Если вы захотите заказать завтрак, то позвоните по телефону в вашем номере.       — О, непременно.       Ключ от номера поблескивает в его длинных пальцах, и Дазай подхватывает Чую под руку, когда они вдвоем идут к лестнице, ведущей на второй этаж. Было бы неплохо сперва перепарковаться, на самом деле, ведь они остановились у чьей-то чужой двери, но он задумается об этом когда-нибудь потом.       (Окей, скорее всего, просто вспомнит об этом уже утром.)       Добраться до мотеля они успевают ровно до полуночи. Наверное, из них вышли бы просто отличные мистер и миссис Смит. Жаль, чувак, что пообещал раздобыть им новые и классные паспорта, не задумался о том, что Чуя не была похожа на типичную кореянку от слова совсем, ровно как и он вряд ли бы мог носить имя типичного жителя штата Колорадо, родившись при этом в Йокогаме. Его, определенно, ничего не смущало, потому что он был накурен почти что двадцать четыре на семь, но паспорта получились реально классными. Придраться было почти не к чему. А по поводу своего неординарного имени... Джон Смит уже давно сочинил парочку очаровательных, бурлящих интересными подробностями и завораживающими деталями, легенд. Сладкощекие девчонки постоянно клевали на них.       — Если ты вздумал снова посмеяться над всем этим, то не смей, — угрожающе произносит Чуя, когда они приближаются к нужной двери с широкой табличкой на ней. Из-за соседней двери доносится чей-то громкий стон. Мило.       Чуя вырастает перед его носом буквально из ниоткуда и выхватывает ключ с круглым пластиковым номерком из его руки.       Да, стоило признать, что с замками она всегда справлялась довольно ловко, в отличие от него. Но это не было поводом так бесцеремонно перехватывать инициативу в их отношениях. Дазай возмущен до глубины всей своей души. И он более, чем просто серьезно сейчас.       — Если я и собирался сказать что-либо, то только то, что мы с тобой просто прекрасный дуэт. Почти как мистер и миссис Смит, правда. Ты же смотрела этот фильм, Чуя? — Дазай проходит в номер следом за ней, принимаясь оглядываться по сторонам. — Почему ты всегда думаешь только о плохом?       — Заглохни, — Чуя отмахивается от него и падает на гигантскую двуспальную кровать, застеленную широким покрывалом темно-бордового цвета.       — Значит, я иду в душ первым? — Дазай бросает тяжелый рюкзак к своим ногам.       — Еще чего, — словно в доказательство своих слов Чуя швыряет в него подушку и со стоном поднимается с кровати. — Заебал.       Да, этот день был насыщенным. Принять душ и упасть лицом в подушки, пахнущие терпким стиральным порошком, хотелось как можно скорее, но первенство в этом всегда принадлежало Чуе, несмотря на то, что, полежав на кровати в халате около десяти минут, она каждый раз поднималась на ноги, чтобы намазать на свой очаровательный носик необходимую порцию ночного крема, а потом принималась ходить по номеру, рассматривая их верную и бессменную спутницу — карту.       Со временем это стало привычной рутиной. Обыденностью.       Дазай даже успевает съесть несколько соленых крендельков, дожидаясь, когда Чуя Накахара наконец-то выйдет из душа, замотанная в сотни предложенных мотелем полотенец и шмыгающая носом.       Шея болит. Глаза слипаются. Мысль о том, что завтра отнюдь не его очередь сидеть за рулем, двигаясь навстречу ветру и хорошей жизни, тепло греет изнутри. Даже больше, чем нужно.       Даже в своей дурацкой соломенной шляпе, сжимая медленно тлеющую сигарету в тонких губах, Чуя, расслабленно сидящая за рулем автомобиля, была горяча. От такого зрелища просто подкашивались коленки и появлялось вдохновение для того, чтобы писать стихи. Посвящать ей любовные оды, прекрасные сонеты и свою бренную жизнь.       Чуя Накахара, наверное, в своей жизни была или потрясающей мафиози или же разбивающей сердца всем мужчинам и женщинам голливудской актрисой. Одно из двух. Оба амплуа подходили ей на все сто.       Ну, а пока они лишь простые мошенники в бегах от своей старой жизни, что, в общем-то, тоже неплохо, пускай их история и не потянула бы на целый фильм.       С мокрых волос Дазая все также продолжает капать вода, пока по номеру растворяется стойкий запах ночного крема Чуи.       Он зевает и, сложив полотенце, вешает его на спинку стола, стоящим за столом у окна. Наверное, его даже не хватит на их ночные (а ведь уже первый час ночи, да-да) разговорчики о том, как ужасно прошел этот день и как сильно они друг друга бесят.       Явно старый матрас прогибается под его весом, и Чуя недовольно ворчит, когда он устраивается на кровати поудобнее, пальцами поддевая пару прядей ее еще не успевших высохнуть окончательно волос.       — Чу-уя, — протяжно произносит Дазай, улыбаясь.       — Чего тебе? — голубой свет с экрана смартфона отражается на маленьком лице Чуи.       — Спокойной ночи, чиби-Чуя.       Со звонким шлепком Чуя накрывает его лицо своей ладонью — Дазай это предвидит.       То, что в конце-концов она заснет, убрав телефон и уткнувшись лбом в его плечо, и означает ее «спокойной ночи», а еще это говорит громче, чем что-либо на свете. Так что и такой ответ вполне себе принимается.       Они молоды. Они влюблены. Они ищут свой путь и лучшее место под жарким солнцем. Это прощается.       Однажды это просто случается. Как и все остальное на нашей большой планете.       Одасаку исчезает, оставив после себя только старый автомобиль, почти что как тот самый, что у Элвиса, да-да, а еще потертый блокнот, запутанный ворох вопросов без ответа в голове у Дазая и Чую Накахару. Ну, ту девчонку, что лишилась семьи в свои неполные десять лет и что связалась с компанией отмороженных ублюдков из подполья Йокогамы в свои неполные одиннадцать.       Дазай пропускает прядь рыжих волос, напоминающих тягучую магму в жерле огнедышащего вулкана, через пальцы и задумчиво всматривается в ее спокойное лицо, намереваясь не упустить ни одного ровного вздоха.       Чуя Накахара держит его на плаву.       Это прощается.