Ученик чародея

      Рос царевич Бокуто мальчиком здоровым, крепеньким, добрым и улыбчивым. Родители нарадоваться не могли на сына, окружая любовью и заботой, гладя по светлым прядям и смотря в ясные, словно золото расплавленное, очи. Уже в подростковом возрасте вымахал царевич почти под два метра, могуч стал, силен, руки крепкие, спина широкая, загляденье просто. Тогда же и осознал он, что болеет недугом заморским, не милы ему были красны девицы, что приезжали в их терем со всех краев, желая отхватить жениха красоты неписанной, да с приданым хорошим. Заглядывался он на ребят с подворья, чувствуя небывалый прилив энергии, когда устраивали они бои шуточные, катаясь по двору и весело смеясь. Приходилось потом самому себе удовольствие доставлять, а не лезть под юбку дЕвицам, готовым в любой момент отдаться царевичу. Беспокоило это Бокуто, которому шел уже двадцать пятый год, и маменька с папенькой все яростнее настаивали на женитьбе.       — Не приведу домой жену, не нарожаем с ней детишек, пока землю Русскую не очищу от нечисти! — выдав речь геройскую, схватился парень за меч, на время угомонив родителей, осчастливленных отвагой отпрыска.       Так и бродил царевич по лесам да болотам, гоняя нечисть всякую, не нанося увечий, не собираясь никого искоренять. Недолго жил молодец спокойно, снова маменька начала просить внуков, уповая, что на старости лет хочет детишек понянчить. Дрогнуло сердце сына, зашевелились извилины с небывалой раньше скоростью, и сорвалось с уст очередное обещание, наполненное отвагой.       — На Кощея пойду, он источник всех бед на Руси! Его изведу — и сразу же жену искать будем, матушка, — женщина всплакнула, любовно смотря на сына, прижимая его к себе и гладя по светлым волосам.       Бокуто знал, что Кощей мужик умный, заклятий много ведает, он и помочь сможет, найти лекарство от недуга. Вот только не нужно это ироду костлявому, не станет он царевича исцелять, разорвет его щелчком пальцев. Пришлось выжидать, подстерегать и вынюхивать. Долго Бокуто у жилища его бродил, по кустам прятался, но прознал все же, что колдун к Яге путь держать собрался. Как умчался тот, на коне гнедом, так ломанулся царевич в терем его, случаем пользуясь, чтоб отыскать в записях колдуна заклятие нужное. Став перед теремом, мечом размахивая и выдавая речь залихватскую, кривил губы в усмешке, сам собой забавляясь.       — Хэй-хэй-хэй. Выходи, нечисть поганая, бой прими. А не выйдешь ты, так я сам войду, — сыграв на публику, если вдруг отец к нему слуг приставил, спрятал Бокуто меч в ножны и пошел в дом, зная, что у Кощея библиотека есть с книгами волшебными. Ступая по полу деревянному, искал мужчина помещение нужное, желая успеть до возвращения колдуна, чтоб домой вернуться на своих двоих, а не прахом по ветру. Оправив на себе одеяния дорогие, бело-красные, ступил царевич в помещение просторное, с полками, заставленными книгами. Где искать нужное? Мысли ни одной, а время поджимает. Как вернется Кощей, так и излечит его ото всех хворей, посмертно.       — Ты еще кто такой, мальчик? Почто в этом тереме играешь? — звучно проговорил Бокуто, невольно сжав рукоять меча, увидев здесь человека.       Вот только сердце дрогнуло у мужчины при виде тела мальчишеского, глаз необычайных, притягивающих к себе все внимание. Нахмурился царевич, скрывая свою заинтересованность, и нагло прошел к первой попавшейся полке, пробегаясь взглядом по корешкам книг, но постоянно скашивая глаза золотистые на мальчонку. Высок тот был, да больно худ, рубаха льняная висела на тонком теле, открывая ключицы, окостенелостью взятые. Да и на скуле у мальчишки кожа стаяла, но не отталкивало это царевича, так и поглядывал на лицо, обрамленное кудрями черными, пропадая в глазах серых.       Бокуто мысленно уговаривал себя искать то, за чем пришел сюда, а не зыркать на мальца, стоящего немного в стороне. Но как же это трудно было для мужчины, у которого жесткая нехватка ласки и приятной юношеской компании. Взгляд золотистый из раза в раз проскальзывал по брюнету, и становилось царевичу жарко немного, особенно в чреслах, ведь такого красавца гордого у них во всей округе не было.       — Акааши Кейджи мое имя, ученик Кощеев. Не дерзите, вы здесь гость непрошеный. Вы зачем сюда пришли? Жизнь вам больше не мила? — Бокуто в голос тихий вслушивался, в интонации ровные, и на губы сочные смотрел — любуясь.       Вот только стоило в слова вникнуть, как сначала позеленел Бокуто, потом покраснел, после побелел и обмер, недолгий ступор. Очи вперились в книжную полку, пока мужчина соображал, что ему делать, ведь он никак не рассчитывал наткнуться на ученика Кощея. Тот — сильный колдун, а значит, и этот мальчишка не промах, ежели выдержал все учения. Решение все же вскоре пришло, Бокуто, как самый добрый молодец, оправил белую рубаху с красным узором и подпоясанную красным поясом, и повернулся всем корпусом к мальчишке, смотря на него сверху вниз. На руках тонких залип, видя, как пламя их черное облизывает, а кожа-то у чародеева ученика белая-белая, молочная.       — Царевич Бокуто я, хворь меня сжирает страшная. Не мешай мне, малец! — только вот поджилки тряслись у храбреца при виде магии, хоть и трусом не был, а вот прекрасно понимал, что против колдунства с мечом не попрешь.       А Кейджи красив, и имя у него благородное, ласковое, мужчина чуть не расплылся в улыбке, проскальзывая по чужому телу взглядом, замечая все, но не видя ни единого изъяна. Так же резко отвернувшись, Бокуто снова забегал глазами по полкам, натыкаясь на красный корешок толстой книги. То ли цвет привлек, то ли шрифт мудреный, но достав именно ее, мужчина раскрыл на середине, скользя взглядом по непонятным словам, принимаясь лихорадочно листать, чувствуя себя слишком неуютно под тяжким взором Акааши. И томление в теле такое сладкое, отвлекающее, Бокуто снова взгляд скосил на Кейджи, изучая его гибкий стан, прикрытый простыми одеждами. Уста бы его медовые испить, волос смоляных коснуться и прижать к груди широкой тонкое тело… Воровато отведя глаза, Бокуто испариной покрылся, чувствуя, что накликает беду на свою головушку буйную мыслями развратными, действиями наглыми. Давали же возможность отступить, ан нет, остался остолоп, книжки изучить захотел.       Царевич чуть было сквозь землю не провалился, когда ученик Кощея приблизился, даже не дернулся в попытке бегства, так и обмер, отдавая книгу. Хоть и магией более не стращал Акааши, но опасен был.       — Вы книгу про заговор рек взяли, отдайте. Не поможет она вам, — тяжкий вздох чародея юного вновь к губам внимание притянул. — Помогу я вам найти лекарство, если это знакомая нам хворь, хоть библиотека и обширна, всего мой учитель не знает.       Со стыда он чуть не сгорел, во все очи смотря на мальчишку, чела коснувшегося губами мягкими, будто бы клеймом пометил, да не лоб, а сердце, гулко отстукивающее в груди. Аки девица красная заалел, пряча взгляд, забывая и про страх, и про колдуна могучего, о непотребствах одних лишь думая, о губах вишневых, спелых, так и напрашивающихся на поцелуй.       — Лихорадка вас съедает? Али простуда? Или болезнь по линии родственной, скажите. И идемте за мной.       Не сразу Бокуто понял, что вопрос в воздухе витает, не отвеченный, и кинул на Акааши взгляд искрящийся, замечая еле уловимый румянец на щеках белых.       — Аа… эээ… — дар речи как отбило, слова не шли, хоть и не глуп был царевич, да только сообразить ничего не мог, не в силах признаться во влечении нездоровом. Как зачарованный поплелся за Акааши, смотря на него жадно, так и схватил бы его в объятия медвежьи да не выпускал бы, пока жар пожирающий не спадет.       Уводил его ученик Кощея мимо полок высоких к закутку потаенному. Книги колбами сменились, да не обращал на это Бокуто внимания, взор его к телу тонкому, гибкому был прикован.       — Зелья только не заденьте, особенно алые. Для совращения они, делать их непросто, а эффекта я не знаю, — обернулся Акааши, сталью глаз блеснув, и царевич совсем пропал.       Всего как подкосило белокурого, ноги ватные, координация хромает, и не успел Кейджи фразу молвить, как рукояткой меча смел мужчина флакончик один на пол, тупо уставившись на красную жидкость, от которой поднимался розоватый пар.       — Это зелье? — покраснев пуще прежнего, ощущая стыд несоизмеримый, поднял виноватый взгляд Бокуто на парня, так и замерев у лужицы. — Ненароком я, не со зла, ученик Кощея.       Стараясь вернуть себе лицо, выпрямился царевич во весь рост, грудь колесом, выправка военная, да только морда-то вся красная, а в паху процессы необратимые происходят, жар усиливая.       — Лихорадка у меня, да… Горячка горячечная, неизлечимая будет, лишь симптомы сбить можно, не иначе, — уверенно выдавая полнейший бред, мужчина улавливал чуть сладковатый аромат, заполняющий небольшое пространство этого закутка.       А Кейджи-то, проказник этакий, с каждой секундой все краше становился, от губ его очей не отвести, так и хотелось уткнуться в них своими, да языком, как те девки смелые делали, чуть ли силой не целующие царевича невинного. Бокуто шаг уверенный вперед сделал, будто бы магнитом его к Акааши тянуло, и сил нет противиться, да и желания на это нет, зато других хоть отбавляй.       Заметил Бокуто, как глаза колдовские сиреневым полыхнули, да страху-то не было, от другого он мучился сейчас. Подошел к нему ученик Кощеев, книгой по плечу вдарил, но не больно то было, лишь обидно немного. Акааши книгу ему вручил и отпихнул слегка от лужицы зачарованной.       — Почто дерешься? Злобный какой, — невдомек царевичу, за что схлопотал он, но пылу это не сбило, как горел он, так еще жарче распалился, тупнем стоя на месте да книгу врученную прижимая к себе.       — Нерасторопный вы, царевич. Подите сядьте на кресло и не шевелитесь оттуда, мне убрать это надо как можно скорее.       Котом обозленным зашипел Акааши, облизав губы налитые свои, глазами сверкнув. И рукой махнув в сторону мебели, сел на колени перед лужей, пояс развязал, да рубаху снял, ею принимаясь вымакивать зелье. Вину свою чуя, не стал Бокуто перечить, отступая к креслу и садясь на самый краешек, пытаясь устроиться удобнее, чтоб не давило ничего на пах пылающий. Стыдоба несусветная, мужик взрослый, а как юнец неопытный — от одного вида парня привлекательного члену больше не хозяин. Жаркий вздох с губ слетел, стоило взору наткнуться на торс оголенный, худобою помеченный, и румянец ярче на щеках загорелся, выдавая Бокуто с головой. Поерзав на кресле, книгой убийственной прикрывая чресла, натягивающие свободную ткань штанов красных, в сапоги высокие заправленных, голодно мужчина на Кейджи смотрел, да не видел его, а картинки развратные в его исполнении просматривал. Ох, что только не чудилось неопытному царевичу, да только все желания инстинктами полезли, представая пред мысленным взором и усиливая стояк в штанах. Не подминал никогда под себя мальчонку он, не ведал всех тонкостей своей хвори, но пару раз у купцов записи иностранные покупал, где поверхностно рассказывалось о сношении двух мужчин. И дурно тогда Бокуто стало, и жарко в одночасье, не в силах он был справиться с болезнью своей, продолжая на парней заглядываться, да только не рискуя родичей опозорить срамотой такой.       Проморгавшись чуть, отгоняя порочные видения, распалившие огонь в чреслах и томление в груди, заметил наконец Бокуто, как мальчика-то скрутило. Запрокинул Кейджи голову, воздух жадно глотая, да за живот себя обнимая. А по шее тонкой капля пота сползла, да на ключицу окостенелую перекатилась. Тяжко ему, плохо, помирать собрался. Неужто та же хворь Акааши подкосила, что и его? Но не до размышлений было, спасать надо было соблазнителя, зачаровавшего устами сочными, локонами кудрявыми, глазами бездонными…       — Что же натворили вы, царевич? Помрем мы тут, — со всхлипом прошептал брюнет и глянул просяще очами своими, как серебро расплавленное, да на тихий, полный мучений стон сорвался.       Не выдержал царевич мучений чужих, стонов, бьющих по самому сокровенному, ринулся к Акааши он, уронив книгу на пол. Рухнув перед страждущим телом на колени, исполнил свое желание мужчина, сгребая в тесные, но безболезненные, заботливые объятия стан тонкий, ладонями большими спины касаясь и прощупывая худобу.       — Рано помирать тебе, юн ты, света белого не видел… — хрипловато выдавая, не узнавая голоса собственного, руками загребущими по спине сполз и ягодиц открыто коснулся, сжимая их осторожно и жарче к себе прижимая, выдавая стон постыдный.       Бокуто сам помирать собрался, не иначе, ведь необъясним был жар чудовищный, да легкая боль в напряженных чреслах, как и тяга нестерпимая к юнцу прекрасному. Всегда подавлял порывы свои, а сейчас не в силах, значит, болезнь то прогрессирует, убивает организм молодой. Вот только приятно Кейджи обнимать, так хорошо, что плохо, и не думал ни о чем царевич, а принялся губами касаться лица Акааши, осыпая его короткими, совсем не интимными поцелуями, не умея иначе. И уткнулся губами ищущими в уста вишневые, крепко жмурясь и не дыша даже, лишь чувствуя, как жидкое пламя течет по венам, разжижая мозги и вводя в дурман.       — Дурной вы, царевич. Что же сразу не поведали, что мужеложец вы? Я знаю, куда направить вас надобно, кто опытом поможет, расскажет, как сохранить секрет. Хворь эта едкая, и мужей гложет, да только не лечится она…       Краснел Акааши, откровенности говоря, но сам в руки шел, за шею обнимая. Томился сейчас царевич, жаром исходил и тонкой струйкой наслаждение испивал, поэтому лечиться вовсе не желал, не считая себя более больным, вообще почти не думая. Разум туманом обволокло, околдовал его юноша, очаровал, тоску на сердце наложил, по венам жар нестерпимый пуская, чтоб измучился Бокуто, извелся от желаний своих неприличных. Кейджи сам прижимался теснее, в руки шел аки кот ласковый, и Бокуто не скупился на доброту, оглаживал гибкое тело, устроившееся на его коленях. Повело мужчину от тесной близости, напряглось его тело могучее, и дышать стало слишком трудно, так извел его хрупкий мальчик. Акааши медленно двигался, отираясь о плоть стоящую, не знающую еще ничьих касаний. Он услаждал слух царевича стонами и губами обжигал шею, демонстрируя свою осведомленность в делах любовных, ведь каждым действием с ума сводил. Мыкался в руках Бокуто мальчишка, губы свои кусал бездумно и мягко, с закрытыми глазами уст его касаясь, заманивая, соблазняя. То обнимая порывисто и крепко, то наоборот, бежать желая.       — Вернется Кощей, точно шею мне намылит… если выживу… но… мне так… жарко и мокро там, я не знаю, что делать… Но знаю, вот так приятно прижиматься. Ах, — прижавшись вновь бедрами к паху царевича, взрыкнул Акааши и оттолкнулся от него, падая навзничь, отползти пытаясь. — Спасаться вам нужно, может, воздух свежий поможет?       — Не поможет, — упрямо припечатав, Бокуто ухватил беглеца за щиколотку и притянул к себе, нависая сверху, вес свой немалый на локтях удерживая, чтоб не раздавить мальца. — Не хочу спасаться и терпеть больше не хочу.       Тихо, но уверенно проговорил мужчина и прижался нижней частью тела к парню, еще слишком ярко помня, как было хорошо от его потираний. И не прогадал, легкое движение бедрами — и всего сотрясло дрожью, а томление в паху стало сладким, слаще аромата, витающего в воздухе.       — Раскусил ты меня, Акааши Кейджи, о болезни моей прознал… — тихо нашептывая, Бокуто все активнее отирался пахом о пах, мутным взором смотря в очи колдовские. — Ты усилил хворь мою, держи ответ за это.       Вновь уста сочные ощутить хотелось, но не бесчувственным соприкосновением, а лаской неумелой. Рискнул царевич, склоняясь к губам, и не жмуря больше глаз своих, чтоб смотреть на прекрасного юношу, слегка коснулся чувственной линии его, лизнув ее языком, прислушиваясь к себе и Акааши, после действуя смелее, раскованнее. Он прихватил в короткой ласке нижнюю губу, отпустил, коснулся языком и снова накрыл своими устами, чувствуя, как покалывают губы, как тело воспламеняется сильнее, постепенно входя во вкус. Ладонью горячей лица прекрасного касаясь, задевая и окостенелую скулу, не замечая даже этого, продолжая вкушать ощущения первого, настоящего поцелуя. Жадно двигать бедрами не забывая, отираясь о манящее тело, Бокуто хотел большего, и хотел этого именно с Акааши, даже не собираясь искать этому причину.       — Разгадал-то я… но усилило зелье, что вы опрокинули… отчего же мне отвечать? Неужто по нраву я вам, царевич? Опасно это.       Расстегнул Акааши на царевиче рубаху льняную, нежась под ним, и ноги развел, позволяя на себе устроиться, позволяя видеть Бокуто, как глаза мутнеют от каждого нового движения. Да и ногу одну согнул в колене и к бедру его прижал. Пальцами уст чужих коснулся, оглаживая, ластясь полюбовно, но не спеша.       Как ребенок малый радовался царевич своему первому настоящему поцелую, постепенно вникая в действо, понимая, что к чему, как приятнее обласкать да самому жаром не обделенным остаться. Но сбился он, ощутив на себе ладошки тонкие, касающиеся так приятно, что тело, не знавшее ласки, враз каменеет, впитывая в себя каждое ощущение, еще быстрее погнавшее кровь по венам. Выгнуло Бокуто, чуть дернуло, когда руки умеючи мест чувствительных коснулись. Потяжелело в паху пуще прежнего, пожаром там все облизало, стало теперь мало отираний через ткань, захотел Бокуто знания свои скудные опробовать, да только не уверен в себе был. А мысли то лихорадило, скакали они с одного на другое, то на поцелуях мокрых зацикливало, то все о дальнейшем мужчина беспокоился. И не чуял он зелья инородного, то ли мало вдохнул, что выветрилось, то ли паленое попалось, но к Акааши интерес-то сразу ощутил.       — По нраву, колдун, — честно молвил Бокуто, лаской лицо обдавая, чувствуя, что кожа у мальца нежная, об нее бы щекой тереться, на нежность напрашиваться, да не решился мужчина, неопытность сказывалась. — До зелья твоего еще по нраву был.       Пришлось отстраниться, чтоб рубаху стянуть с торса могучего, и снова покрыть собой тело тонкое, не сломать бы… Выдохнул Бокуто нервно, устраиваясь между ног разведенных, снова в пах своим упираясь, жаром пальцы ласкающие обдавая. Бедрами поведя по кругу и выгибая под собой тело манящее, с жадностью смотрел он на шею подставленную, и не удержал себя мужчина, склоняясь и касаясь губами чуткими кожи ароматной, юной.       Не было больше сухих касаний, были поцелуи робкие, но чувственные. Сминал он кожу губами, пробуя на вкус кончиком языка, наслаждаясь действом. Ладонями большими сжимал талию тонкую и вел вверх по торсу, оглаживая ребра, отмечая окостенелость, но не отталкивало это, не сбивало жара в паху. Продолжал он плавно, настойчиво бедрами двигать, от чего намокли штаны от смазки, но не решался снять их царевич, чтоб не сбежал Кейджи, не лишил жаркой близости. Тот и сам жался, но мало этого, хотел Бокуто взять это тело, сделать своим, и ладони загребущие жадной лаской скользнули по бедрам и снова накрыли ягодицы маленькие, удобно ложащиеся в руки. С большей страстью мужчина бедрами двигал, в пол вдавливая собой, ни за что не собираясь отпускать от себя. И целовал его голодно, осыпая лаской горячей шею, плечи, ключицы, докуда дотянуться мог в таком положении, не в силах чресла горящие отстранить, чтоб вниз чуть съехать. Комкал Бокуто лапищами своими штаны мальчишеские, вниз их тянул, желая тело манящее больше собой прочувствовать, да как кровопивец к шее присосался, дыша тяжело, сбивчиво. Слишком по мозгам ударило с непривычки, в раз самый первый, и отираний ему хватило, чтоб излиться соками наслаждения прям в штаны свои красные, замирая аки мыша, пойманная с сыром в зубах.       Стыдно стало Бокуто, лицо красным заполыхало, спрятал он его в изгибе шеи, продолжая стискивать в жарких объятиях мальчишку желанного, и помыслить не в силах, чтоб окончить на этом. Стыдно было царевичу, в глаза смотреть сил не было, хоть и почувствовал он, что и парень обмяк, не сдержавшись под натиском сильного тела. Не пускал мальца, ткань руками комкая, продолжения желая, да вот начать не решаясь, к телу тонкому чутко прислушиваясь. И слегка напряжение спало, когда ощущение губ горячих плечо обожгло, это по нраву Бокуто пришлось, расслабило и на лад любовный настроило.       Попытался Акааши отстранить его от себя, лицом раскрасневшись, да не пустил его Бокуто, снова в поцелуй втягивая. И не нужно ему больше заклятие исцеляющее, лишь бы юнца прекрасного из рук своих не выпускать, остальное и неважно. Околдовали ли его, погубят? Неважно. Сердце Бокуто любовью объято, отдано в руки ученика Кощеева, что смотрит глазами своими колдовскими и губы изгибает в чуть заметной улыбке.