to the moon (and never back)

Два года спустя.

Донхеку собственное пальто казалось настолько длинным, что первые пару недель он даже не мог избавиться от привычки постоянно оглядываться и следить, как бы оно не волочилось по полу, хотя ткань на самом деле едва доставала до щиколоток. Он носил пальто распахнутым, а под ним – всегда мятую рубашку, а еще скетчбук или крупную кожаную папку с рисунками. Расцвет юности настиг его, как гроза в апреле, обнял за плечи и потянул за собой. Донхек вырос в скромность, в молчание, когда оно нужнее всего, в неспособность лечить словами и хаотичную непоследовательность действий. После Марка Ли – так еще ни разу и не влюбился. Их первую спонтанную встречу одноклассников собрала в былые времена главная школьная активистка по имени Суен, и Донхек ехал в назначенное место со странной дрожью в сердце. Чтобы отвлечься, он пытался набросать часть университетских заданий в альбоме, который бессменно носил с собой в рюкзаке. Весеннее солнце ярко светило прямо в лицо сквозь автобусные окна, в салоне толпились и толкались люди, кто-то даже рассматривал донхеков рисунок, и он позволял, потому что ему, если честно, уже очень давно хотелось выпустить из себя все накопившееся. Он не знал, как сделать это иначе, кроме как с помощью бумаги и острого карандаша, а потому просто продолжал портить университетский рабочий альбом страница за страницей. На своей остановке он спрятал его в рюкзак, рюкзак закинул на плечи и выпорхнул на тротуар. Дневная жара постепенно шла на спад, солнце близилось к горизонту, Донхек и без взгляда на часы знал, что точно приехал раньше назначенного времени. Он присел на скамейку неподалеку от неоново-синего бара, закурил мятную сигарету и решил закончить рисунок. Он успел до запястий испачкаться растушеванным грифелем, когда начал замечать знакомые лица: кто-то выходил из автобусов, кто-то – из автомобилей, и Донхек даже успел поймать взглядом одну знакомую машину, но не смог вспомнить, кому она принадлежала. Он немного тревожился от нетерпения и в то же время – страха неизвестности, ведь за эти два года ни с кем не поддерживал контакт. Разве что, первые пару месяцев изредка переписывался с Джемином, узнал, куда тот поступил и что планировал дальше делать с собственной жизнью, да и это общение, не подкрепленное постоянным времяпрепровождением рядом друг с другом, слишком быстро поугасло. Донхек взглянул на часы. Было самое время. Впопыхах закончив штриховку, он забросил альбом вместе с карандашом в рюкзак, потушил и смял сигарету о край каменной урны и выбросил окурок, а после, небрежными жестами рук уложив волосы, направился в сторону бара. \ Донхек был уверен, что не встретит Марка среди присутствующих, но все равно не мог перестать искать его взглядом. Как будто это была его жизненно необходимая потребность. Джено даже принес им выпить, что-то расспрашивал, и Донхек отвечал кратко и нехотя, чувствуя себя виноватым за это. Наверное, он в очередной раз солгал самому себе. И ни черта он не вырос. Ни черта не стал мудрее. И ни черта у него в жизни не получилось. – Эй, – Джено легонько толкнул его в плечо, а после кивнул куда-то в сторону тяжелой двери бара, – кажется, кто-то хочет с тобой поговорить. Проследив за его взглядом, Донхек вздрогнул и резко выпрямился, вглядевшись в знакомую фигуру у самого выхода. Это был Джемин. Джемин, со школьных времен ни капли не изменившийся – разве что вытянулся и спину стал ровнее держать, но, может, Донхеку это все только казалось по-пьяни и издалека. Он ничего больше не слышал и никого рядом не видел. Он поедал Джемина взглядом, как будто ненавидел его сильнее всех людей на Земле и точно так же сильно по нему скучал. Джемин, когда он подошел ближе, улыбнулся – просто, тепло, зрело. Донхек, затаив дыхание, бросился ему в объятия прямо там, у расцелованной барным неоном стены; обхватил руками, помял одежду, почувствовал, как все внутри резко оттаяло и согрелось. – Эй, – Джемин потрепал его по голове, легко и задорно, будто своего ребенка, и кивнул в сторону выхода, – проветримся немного? \ Они не успели выйти на улицу, как Джемин поджег сигарету. – Ты как? – спросил он, затянувшись и взглянув на Донхека немного свысока. Донхек спрятал ладони в карманы наспех наброшенного на плечи пальто, улыбнулся мимолетно какой-то луже на асфальте, отражавшей ночные огни, и задумчиво пожал плечами. Он у Джемина многое хотел спросить и многое хотел ему ответить, но не смог подобрать слов банальнее, чем: – Порядок, – и кивнул, словно самому себе поддакивая. – Я не это хочу знать, – Джемин покачал головой. – Как ты… после всего? Как ты себя чувствуешь? Твои чувства в порядке? Донхек обжегся внезапной мыслью о том, что уже слишком давно не слышал, чтобы кто-то интересовался у него таким. Чтобы хоть кто-нибудь в целом мире желал взглянуть на его обратную сторону. А впрочем, Донхек ничего не скрывал. Наверное. – Я освободился и занимаюсь тем, что люблю, – спокойно ответил он, даже не морщась от запаха чужих крепких сигарет – он просто такие не курил, не любил. – Надеюсь, ты тоже. – В какой-то мере, – ответил Джемин, отведя взгляд, и Донхек все ждал, что он как-нибудь продолжит свою историю, но в ответ ничего не получил. Он решил – ладно – и замолчал тоже. Действительно: им столько всего нужно было сказать друг другу, но по какой-то неясной причине они совсем не могли. Чтобы спрятаться от ветра, они зашли за здание бара, в тесный внутренний дворик, который в такое время пустовал, а высоко над их головами горели редкие окна жилых домов. Донхек следил за временем, чтобы не пропустить последний ночной автобус. Джемин мучил сигарету, докуривая до самого фильтра. Возможно, они оба немного хотели поцеловать друг друга. – Я слегка пьян, – посчитал нужным сообщить вслух Джемин и сам же собственным словам усмехнулся, – и совсем не хотел встречать тебя спустя два года вот в таком виде. Он потушил сигарету об урну и в очередной раз посмотрел на Донхека – словно ему это доставляло какое-то почти мазохистское удовольствие. – Ты скучаешь по нему? – без предисловий, напрямую спросил Джемин. Донхек даже выдохнул резко, приоткрыв губы. Он не ждал этого вопроса, но и лгать он смысла не видел, потому что между ними с Джемином и так всегда была связь довольно сомнительная, шаткая; хоть и Донхек, не дурак, знал, что Джемин искренне его любил, он все равно не мог дать того же в ответ. А потому он сказал правду, которая неожиданно больно ударила даже его самого: – Больше всего на свете, – закусив изнутри щеку, чтобы не расплакаться. Джемин просто сдержанно кивнул в ответ. – Я так и думал, – он опустил взгляд себе под ноги. – Ты был бы счастлив, если бы он попытался с тобой связаться? – К чему этот допрос? – сорвавшись, Донхек сделал шаг ближе к нему, почувствовав, как в уголках его собственных глаз застыли стыдливые слезы. – Встретив меня впервые спустя два года после выпускного, ты не нашел ничего лучше, чем снова разбередить старые раны? Чего ты добиваешься, На Джемин? – Джемин молчал. Переведя дыхание и отрывисто вытерев ладонями замерзшие щеки, Донхек сначала посмотрел куда-то в сторону дороги, а потом – прямо перед собой, сдаваясь: – Да. Я был бы самым счастливым влюбленным идиотом на свете, зная, что ему по-прежнему не плевать на меня. Ты доволен? Джемин сдержал усмешку и, мимолетно облизав губы, кратко кивнул. – Более чем. \ Когда они вернулись за общий стол, все собравшиеся уже успели заказать новые напитки, и Донхек застал Джено в момент, когда тот залпом опрокинул в себя горящий шот, а после звонко рассмеялся их сидящей рядом однокласснице. Донхек с Джемином присели тоже – друг напротив друга – и остаток вечера менялись постоянными взглядами и улыбками украдкой. Разговор шел полным ходом, все шутили, смеялись, делились одинокими воспоминаниями, тем самым делая их общими. И только одному Донхеку совсем нечего было рассказать. Вся его школьная (и не только) жизнь в какой-то судьбоносный момент и сама выплыла на поверхность, так, что в нем по-прежнему для окружающих не было какой-то приятной загадки, – скорее даже, наоборот, все присутствующие в какой-то мере сторонились его и, по всей видимости, не знали, как к нему подступиться. Будто почувствовав, что Донхек думал об этом, Джемин взглянул на него виновато. Донхек махнул рукой, мол, ничего страшного, а потом отвлекся, потому что его позвала Сыльги, которая как раз нетерпеливо спрашивала у всех собравшихся, какой они ее запомнили со школьных времен. Донхек напрягся, призадумавшись, а потом легко улыбнулся. – Помню тебя в форме в школьных стенах и в лиловом кроп-топе вне их, – тут все собравшиеся поддакнули, а кто-то даже рассмеялся. – А еще у тебя было много подвесок со стразами на браслетах и цепях, и ты постоянно вытворяла что-то причудливое с волосами: то срежешь, то перекрасишь, то косички детские заплетешь. И смеялась ты всегда забавно, будто качели старые скрипели. Сыльги в ответ рассмеялась, тем самым подтверждая донхековы слова, а потом только пожала плечами: – Я давно не ношу кроп-топы, – она потянула из трубочки какой-то нежно-зеленоватый коктейль. Казалось, время, о котором она говорила, было, плыло и трепало их по щекам, как весенний ветер, по меньшей мере, сотню лет назад. – Но мне приятно, что ты до сих пор помнишь это все. Донхек скромно улыбнулся. Ему хотелось бы сказать то же самое в ответ, но он не успел собраться, упустил нужную секунду и тем самым снова перестал быть всеобщим центром внимания. Под столом он стыдливо прятал ладони, которые не успел оттереть от пятен карандаша, и засохшие мазки краски на кремовых манжетах рубашки. Он никогда не думал, что станет чем-то таким. Он никогда не думал, что Кан Сыльги перестанет носить лиловые кроп-топы. Он никогда не думал, что по окончании школы больше никогда не увидит Марка Ли. Все снова что-то обсуждали, вспоминали, яро дискутировали и спорили, и в какой-то момент всего этого безудержного вопроса Донхек решился задать единственный вопрос, который тревожил его и неприятно скребся внутри. – А кто-нибудь знает, где сейчас Марк? Все сидящие рядом ненадолго приутихли, хоть и в другом конце стола все еще слышался чей-то голос и смех, а Донхек резко почувствовал себя маленьким-маленьким. И недостойным даже упоминать вслух кого-то такого как Марк Ли. Но, хотелось этого жизни или нет, в конце концов у них двоих осталось слишком много общих воспоминаний и ассоциаций, чтобы Донхек сейчас мог просто промолчать о них и отпустить. Ведь его действительно тревожило это. Ни единой весточки за два года, ни единого звонка, несуществующий телефонный номер и пустой дом – Донхек пробовал, Донхек стучался днями и ночами, Донхек царапал ногтями его двери, будто нетерпеливая кошка, бился о нее лбом и сквозь зубы стонал от собственной беспомощности. Кажется, будто Марк предпочел стереть с лица этого города любое напоминание о себе, любую свою черту, а все окружающие просто взяли и так легко отпустили его, и только один Донхек до последнего держался за тень его бледной ладони. – Я не знаю, – в конце концов ему ответила, пожав плечами, Сыльги, и спокойно вернулась к своему коктейлю. – Он со мной после школы так ни разу и не связался. Может, с кем-то из вас? Донхек окинул взглядом стол. Никто так и не отозвался, а после все, как ни в чем не бывало, продолжили ненавязчивое общение. Мысленно Донхек обвинил себя в том, что, возможно, своим неуместным вопросом напрочь убил былую атмосферу. Но ему нужно было узнать. – Думаю, – прошептал Джено, низко наклонившись к нему; от него ощутимо пахло алкоголем, но при этом он сохранял удивительно ясный разум, – Сыльги хотела спросить у тебя то же самое. \ Остаток встречи прошел спокойно, только наутро Донхек проснулся с легкой головной болью после количества влитых в себя коктейлей. Он принял душ, побрился и переоделся, а когда спустился завтракать, мама, сидящая за обеденным столом с кружкой кофе и сигаретой, пододвинула к нему какой-то тонкий белый конверт. – Торчало из почтового ящика утром, – сообщила она, не отрываясь от чтения чего-то на экране планшета. – Кто-то еще пользуется бумажной почтой? – хмыкнул Донхек, но письмо забрал. Он вышел в гостиную и остановился прямо по центру, осторожно отрывая краешек конверта. Его адрес на нем был выведен точно и аккуратным почерком, а вот отправитель указан не был, что сильно Донхека смутило. Он осторожно выудил небольшую яркую открытку с нарочно стилизованной ретро-фотографией дороги, уходящей куда-то в холмы, пальм и крупной надписью «Калифорния». На обратной стороне была подпись в один худой абзац: «Прости, что так долго не пытался связаться. Я укатил в кругосветку и возвращаться в Сеул не планирую. Извини, мелкий, что все у нас так получилось. Надеюсь, ты запомнишь обо мне только хорошее. – Марк». Донхек несколько раз перечитал написанное, чтобы убедиться, что собственные глаза ему не лгали. Но открытка действительно была подписана Марком Ли. – Калифорния, – прошептал практически беззвучно Донхек, распробовав это слово на самом кончике языка, и почувствовал, как его руки, сжимающие картонку, задрожали. \ За какой-то месяц таких открыток в донхековой тумбочке насобиралась приличная стопка. Хоть он и не писал ничего в ответ (потому что банально не знал, куда), Марк продолжал слать ему письма, краткими предложениями рассказывал, как обстояли его дела, куда он ездил, где останавливался и жил, с кем встречался и с кем расходился, и Донхек представлял себе это все в таких ярких красках, что порой невольно начинал плакать от того, как собственное воображение его подводило и делало больно. Но это было не воображение. Это все еще был Марк. И, возможно, Донхек так и остался бы жить в мире прекрасных иллюзий, в мире, где Марк Ли был достаточно далеко, чтобы к нему можно было хоть что-нибудь еще чувствовать, если бы не тот один безоблачный день летних каникул, когда он оделся, обул кроссовки и вышел за порог дома, направляясь в сторону автобусной остановки. Здание «Мотеля и кафетерия» выкупили еще несколько месяцев назад, и сейчас там активно продвигался ремонт, хоть и пока не было понятно, во что должно было превратиться место, сыгравшее столь важную роль в донхековой жизни. Исчерченную черными полосами стену закрасили вообще в первую очередь, потому что та стала (как-то, конечно, слишком поздно) тревожить и даже пугать горожан, пускай и население в той части города было далеко не столь густое, как где-нибудь в районе Тондэмуна. Как бы не видоизменялось это место, Донхек по неясной причине не мог прекратить в него возвращаться. И Джемин, и Сыльги, вероятно, забыли о нем буквально через неделю после того, как Марк их туда привел, но у Донхека за все это время так и не получилось. Словно что-то держало его связанным в том переулке, как в клише низкосортного боевика, безмолвным узником. И в этот солнечный день, ровно через неделю после того, как он получил очередную открытку – на этот раз, из Ванкувера, – Донхек спрыгнул с последней ступеньки автобуса непопулярного маршрута и направился вперед по сотни раз изученному тротуару, пока не дошел до белоснежного здания. И обомлел, увидев в уголке стены переулка тонкую черную черточку. Затаив дыхание, Донхек подошел близко-близко и вытянул вперед руку, коснувшись ее пальцами. Он прикрыл глаза и всем телом почувствовал странную иллюзию присутствия, будто кто-то стоял прямо за его спиной и молчал, но, обернувшись, Донхек никого не увидел. Вернувшись домой, он, вывернув на пол целый ящик тумбочки с бельем, дрожащими руками перебрал все присланные Марком открытки, вчитываясь в послание на каждой. Они все были одинакового смысла и приблизительно одинакового содержания: я уже далеко, пожалуйста, не держи меня, забудь, прекрати хвататься за прошлое, – сквозило в каждой фразе, даже если не было написано напрямую. Если Марк так хотел, чтобы Донхек забыл его, почему он продолжал писать все это? – Снова тебе, – мама, поздно вечером вернувшись с работы, поднялась в его комнату и устало бросила на кровать небольшой, но с виду увесистый сверток. Донхек окинул его скептичным взглядом и приблизился, лишь когда снова остался один. Осторожно развязав ленту и размотав несколько слоев упаковочной бумаги, Донхек достал оттуда затертый изумрудный бомбер с нашивками на обеих плечах. Тот самый, в котором Марк провел свои последние школьные годы. Тот самый, в котором они опрометчиво сбегали от полиции и охраны на неоновых ночных улицах города. И тот самый, в котором Марк точно так же следующим утром притворялся, будто ночей этих не существовало. Не сдержавшись, Донхек прижал бомбер к лицу и втянул его заученный наизусть запах. Его терзала на части одна-единственная мысль. Марк был где-то рядом. Не в Калифорнии, не в Ванкувере, не в Амстердаме. Он все еще ходил по тем же самым сеульским улицам, возможно, сменил только адрес и номер телефона, но он абсолютно точно дышал Донхеку в спину на улицах, наступал ему на пятки в толпах метро и ехал навстречу на эскалаторах. Это был он, и мысль о нем рядом штопала Донхека, соединяя по частям, как некогда разорванную тряпичную куклу. \ Еще через несколько дней как гром среди ясного неба раздался звонок в дверь, и Донхек подорвался с дивана в гостиной так молниеносно, будто это Марк мог прилететь прямо к нему из какого-нибудь Амстердама, чтобы обнять, покурить да посмеяться в лицо. Но это был всего лишь Джемин. – Эй, – он оперся на косяк, поджав виновато губы, и Донхек от этой картины испытал какое-то странное чувство дежавю, только за спиной джеминовой не было знакомого зимнего пейзажа, а стояло лето, насыщенное и жаркое, и кроны деревьев шевелились от легкого ветра едва-едва, будто кто-то замедлил кадры. – Прости меня? В который раз Донхек его прощал – он уже сбился со счета. – Тебя точно однажды изобьют в подворотне, – просто сказал в ответ он. – Я знаю, – просто ответил Джемин. Его руки были испачканы чем-то похожим на пятна маркера, но Донхек не обратил на это внимания. Он пригласил Джемина внутрь, они выпили по кружке кофе, обсудили прошлое и школу, посмеялись с актуальных шуток, а после, провожая Джемина до калитки двора, Донхек на долю секунды почувствовал, что абсолютно не хотел его отпускать. – Весело было, – вновь сказал он, мимолетно улыбнувшись в наплыве какой-то странной ностальгии. По большей части – из-за мыслей о Марке, который, возможно, прямо сейчас в какой-то далекой точке планеты тоже точно так же думал о нем. Если только не спал. – Особенно когда мы с Марком всякую ерунду творили, разрисовывали баллончиками стены и сбегали от полиции, например. – Ну, мне этого не понять, – усмехнулся в ответ Джемин. – Я даже жвачку из магазина никогда не воровал. – Зато ты взламывал двери, – вновь предавшись воспоминаниям, фыркнул Донхек. – Ты ведь знаешь, что это не то, что я хотел бы делать, – вздохнул Джемин. Он не жаловался – скорее, просто констатировал факт. Донхек знал. Они оба стали жертвами обстоятельств. Действий. Собственной юности, если угодно. И Джемин еще – Донхека. Донхек никого не хотел выбирать, а потому поступил проще всего – он выбрал свободу. Жаль, что Джемин не смог сделать того же. – Ну, – вдруг произнес Донхек, игриво улыбнувшись и сложив руки на груди. – Мы можем попробовать сделать что-то рисковое вместе. \ – Прячься, – прошептал Донхек, за руку втащив Джемина в переулок. Они одинаково прижались спинами к грязному кирпичу, одинаково сорвано и тяжело дышали, одинаково вскинули лица к ободранным постерам на стене напротив, улыбаясь. Сердце колотилось так, будто они только что, по меньшей мере, совершили покушение на монарха. И как хорошо, что их страна была не монархией. – Слушай, – Джемин, все еще задыхаясь, повернулся к нему и, не отлипая от стены, посмотрел прямо в глаза. Глядел он серьезно, но в то же время была в его взгляде какая-то секундная вспышка, будто короткое замыкание, и Донхеку нужно было бежать и спасаться от скорого пламени, но он почему-то не мог заставить себя сдвинуться с места. – Донхек, я… я хочу тебе кое в чем признаться. Прежде чем он успел продолжить, Донхек подался вперед и прислонил дрожащую ладонь к его губам. – Я знаю, – прошептал он в ответ. – Ты влюблен в меня со школы, и тебе необязательно говорить об этом напрямую, чтобы я мог почувствовать. Я давно почувствовал и прошу тебя об одном: пожалуйста, сейчас не говори ничего. Замолчав, отдышавшись и сглотнув, Донхек медленно опустил ладонь. В глазах Джемина по-прежнему скользила какая-то странная вина, которой Донхек не видел очевидного обоснования. И вообще никакого не видел. Джемин кивнул, отвернулся от него и, вновь глядя в стену напротив, шепотом ответил: – Можешь избить меня. Донхек не желал разбираться в том, что это значило, а потому просто пропустил его слова мимо ушей. Он никогда не хотел драться – и сейчас не хотел. А тем более – с На Джемином. В конце концов, им теперь предстояло пройти длинную-длинную дорогу вместе. Еще один раз. \ Открытки от Марка продолжали копиться в ящике, а ответов на вопросы больше не становилось, что заставляло Донхека странно тревожиться. Он каждый день ездил к «Мотелю и кафетерию», и каждый день на стене появлялись все новые и новые отметки. Что теперь считал Марк? И был ли это в самом деле Марк, или кто-то просто решил жестоко пошутить над Донхеком, вселив в его новую жизнь красивую иллюзию из прошлого? Прошлого, которое он по-прежнему никак не мог пережить и отпустить, хоть и упорно убеждал себя в обратном. \ Они разошлись, когда окончательно наступило утро, когда все громче с каждой минутой шумела дорога, когда постепенно просыпались дома, торговые центры, кофейни, пекарни, цветочные лавки. Когда Марк добил последнюю пачку сигарет и скомкал ее, прежде чем выбросить. Когда Джемин уже зевал от усталости и бормотал вслух, что по возвращении домой точно уснет на целую неделю. Когда Донхек без конца продолжал думать о том, как солгать родителями о выпускной ночи так, чтобы его самого после не съела совесть. Когда им было по двадцать, и они не видели ничего страшного в том, чтобы быть по-настоящему отчаянными. Напоследок Марк просто молча подошел к ним двоим и заключил в крепкие объятия. Они по-ребячески столкнулись лбами, Донхек ойкнул от неожиданности, а Джемин шепотом рассмеялся, и они какое-то время стояли так посреди узкого двора втроем, не произнося ни слова. Отстранившись, Марк сказал только одно: – Позвоните мне, когда будете дома, хорошо? – Ага, – в унисон кивнули Джемин и Донхек. Но, вернувшись домой, никто из них так и не позвонил. \ «Ты был бы счастлив, если бы он попытался с тобой связаться?» Джемин несуразно и со странной дрожью топтался на пороге, позвонив в знакомую дверь. – Миссис Ли? – ему открыла мать Марка, которая практически перманентно была не в ладах с окружающим миром; взглядом она витала в облаках, расхаживала странной, какой-то почти конвульсивной походкой, никогда не расчесывала копну крашеных белых волос, а еще беспрерывно курила тонкие сигареты. Марк упомянул однажды при разговоре, что у нее было какое-то унаследованное психическое расстройство, но Джемин не запомнил его названия, а потому сейчас осторожничал. – А Марк дома? – Ушел еще утром, – ответила ему женщина, делая затяжку с торчащей в пальцах сигареты. – А, – Джемин вздрогнул от пристального взгляда, которым его прожигали, хоть и видели в этом доме уже сотни раз. – А можно мне в его комнату? Нужно забрать кое-что свое. – Да пожалуйста, – фыркнула женщина, отходя от двери, и вскоре снова скрылась где-то в гостиной, где громко шумел телевизор. Джемин знал, что этот дом пустовал какое-то время, потому что уже приходил и на прошлой неделе, и на позапрошлой, и даже месяц назад, но никто ему не открывал. Возможно, миссис Ли отбывала какое-то время в лечебнице, а Марк просто днями не ночевал дома. Его отца Джемин вообще никогда не видел, хоть и догадывался о его теоретическом существовании. Словом, вся семейка Ли была ветреной и носила репутацию, пожалуй, самой странной в этом тесном спальном районе. Дом насквозь пропах сыростью и сигаретами, Джемину казалось, что этот запах пропитывал его за считанные секунды и жжегся, как будто был ядовитым. Он осторожно поднялся в комнату Марка, закрыл за собой дверь и какое-то время просто стоял на месте, напоминая себе, зачем он пришел. Вокруг был такой же бардак, как и обычно, и Джемин не особо заострял на нем внимание. Он пришел за абсолютно конкретной вещью. Он просто возьмет ее и уйдет. Настежь распахнув дверцы шкафа, он перерыл несколько неосторожных стопок вещей, пока не вытащил с одной из них помятый изумрудный бомбер, который Марк носил еще в школе. На самом деле, это забавная история, потому что в день их первого (и не самого удачного) знакомства Марк зажал Джемина в углу и отобрал этот бомбер буквально силой, потому что он якобы ему «слишком уж понравился». Джемин со временем как-то забил на это, да и Марку он шел куда больше, но, в конце концов, Джемин решил, что рано или поздно нужно возвращаться за тем, что принадлежит тебе. Теперь Джемин пожелал, чтобы его бомбер принадлежал кому-нибудь еще.