to the moon (and never back)

Донхековы руки были испачканы чернилами, и спасибо, что – не кровью. Он вышел с экзаменационной аудитории, будто побывал на поле боя, щелчком закрыл шариковую ручку, выдохнул и, отмолчавшись, окинул взглядом коридорную, а после, выйдя подышать, – уличную толпу. Его родители не приехали из-за работы, да и ему это не сильно нужно было. Искусственно улыбаться для фотографий. Делать вид, что он рад, ведь это все закончилось. На самом деле – он был рад. И тосковал – тоже. По чему-то так и не исполненному. Математические формулы, зазубренные за последнюю неделю в библиотеке с Ренджуном, выветрились, стоило Донхеку выйти на улицу и спокойно выдохнуть, расслабив галстук, который утром заставила нацепить мама; мысли – остались; сожаления – тоже. Но он точно знал человека, у которого этих сожалений было на порядок больше. – Ну, как ты? – рядом возник Ренджун – так внезапно, что Донхек даже испугался. Он взглянул на друга через плечо – тот немного дрожал, будто что-то не давало ему покоя, не мог перестать крутить пальцами пуговицу на рукаве школьного пиджака и смотрел прямо перед собой. Их школа стояла на холме, а где-то вдалеке, за домами, торговыми и бизнес-центрами, шоссе, аэродромом, необъятными лесами и несколькими поселками – было море. Донхек так и ответил: – Хочу к морю. А пришел – к Марку. Требовательно вытянул вперед ладонь, и неясно было, чего он хотел: чужого сердца, даже такого, разбитого в осколки и раздробленного в крошки, или проще – сигарету. Донхек больше не пытался делать вид, что не знает Марка, ведь еще каких-то несколько дней – и они все будут притворяться, что не знакомы. Донхек не видел в этом смысла, но Марка он хотел запомнить навсегда. Он сидел на низком парапете возле клумбы и хмуро копался в телефоне. Донхек заслонил его тенью (странно, как теперь они поменялись ролями) и не собирался делать ни шагу в сторону. Или назад. Если понадобится – только вперед, как на войне. Марк не пожал его протянутую ладонь, а просто взглянул на нее недоверчиво. Донхек подумал: «Ну и ладно», – и спрятал руки за спину. Потом, недолго думая, присел рядом. У него в голове было так много всего и ничего одновременно. А он сам себя чувствовал – снова – маленькой системой планет, что вращалась вокруг самой главной звезды. Странно, что Марк заговорил первым: – Надеюсь, я завалил. Донхек растерянно округлил глаза. – С чего бы это? – Я нарочно хотел завалить, – Марк шмыгнул носом и потер его кончик пальцем, все так же не отрываясь от телефона. – Чтобы в колледж не идти. Странно, что Донхек мог ожидать от него чего-то другого. – И куда ты тогда денешься? – спросил он. – На Луну улетишь? – Только потому, что мы видим Луну с Земли, не значит, что она – предел космоса, верно? – Марк зажал в губах незажженную сигарету. – Точно так же и с колледжем. – Ты будешь презирать меня, если я скажу, что собираюсь поступать? – шмыгнув носом, уточнил Донхек. На несколько минут воцарилась тишина. Марк молчал так, как будто сомневался. – Нет, – в конце концов сказал он. – Твоя жизнь – твой выбор. И все такое. Донхек немного скучал. Не столько по Марку, сколько – по адреналину в крови и той безумной каше в мыслях рядом с ним. Донхек не смотрел на время, забывал отвечать на звонки и заряжать телефон, пачкал новую одежду и сдирал кожу на коленках. С окончанием школы ощущение юности не прошло. С уходом Марка – поутихло. Или – прижилось? – Удачи, – Марк поднялся на ноги и протянул ему свободную ладонь. Реверс. Донхек неуверенно пожал ее, горячую и мягкую, и спокойно посмотрел в чужие глаза. Казалось, рана у него внутри перестала ныть так сильно, затянулась, боль успокоилась, размякла, как хлебный мякиш в воде. – С тобой было классно... все это время. Он отпустил донхекову руку и, постояв еще немного, ушел прочь, и только в этот самый момент Донхек вдруг осознал, что его слова звучали как прощание. Он достал из кармана телефон и зачем-то открыл «Мотель и кафетерий» на карте.

Часы работы: неизвестно. Сейчас закрыто. Откроется в: неизвестно.

\ Сказать: «Я тебя прощаю» оказалось еще сложнее, чем «Прости меня». Это был день, когда все фотографировались на школьный выпускной альбом – безоблачный, солнечный день. Донхек помнил их всех отчетливо: девчонок, толпящихся у зеркала в коридоре, пытающихся наспех подкрасить губы и ресницы и разгладить воротники школьных белых рубашечек; парней, высоких, красивых, в одинаковых серых костюмах, пахнущих сигаретами. Донхек одернул пиджак и замер, на несколько секунд всматриваясь в свое отражение в зеркале, а потом забросил на спину рюкзак, поцеловал маму в щеку и выбежал из дома, запрыгивая в нужный автобус почти на ходу. Он не лгал самому себе. Он снова искал Марка взглядом. Но Марка не было нигде. – Донхек? – к нему подошел Джемин, привычно лучезарный и простой, в накрахмаленной рубашке, немного взъерошенный и сияющий, явно хорошо выспавшийся. Донхек немного завидовал его внешности и не знал, было ли правильно – завидовать самочувствию. Возможно, Джемин ощущал себя совсем не так, как выглядел. – Привет, – спокойно произнес Донхек, нарочно бегая от него взглядом, не решаясь посмотреть в глаза. – Ого, – Джемин сделал шаг ближе, сравнялся с ним, они почти соприкоснулись плечами. Донхеку показалось, что он улыбнулся. – Ты со мной разговариваешь. – Я все знаю, – тут же выпалил Донхек. – Сыльги мне рассказала, – он глубоко вдохнул и, выдыхая, решился встретиться с Джемином взглядом. – Давай просто больше не вспоминать об этом, хорошо? Все закончилось. – Хорошо, – немедля кивнул в ответ Джемин. – Давай не будем. Они помолчали. Между ними было странное напряжение, и теперь уже Донхек чувствовал себя виноватым – за то, что погорячился, за то, что даже не попытался выслушать и понять, но то, что Джемин заступился за Сыльги, защитил ее, вселило в Донхека некое чувство восхищения. И благодарности – странно – тоже. Что-то изнутри мешало ему ненавидеть Сыльги – возможно, то самое чувство вины перед ней. – Не знаешь, когда Марк придет? – странно, что это спросил Джемин. Фотограф тем временем подозвал их одноклассницу, которая едва-едва закончила поправлять волосы и красить губы розовым блеском перед карманным зеркальцем. – Не думаю, что он вообще придет, – ответил Донхек. – Мне кажется, он решил... стереть себя отовсюду. И не быть даже в выпускном альбоме. – Мне изобразить удивление? – хмыкнул Джемин. Он должен был идти фотографироваться следующим. – Это, если честно, так в его стиле. В его кармане вдруг зазвонил мобильник, и Джемин достал его, спокойно посмотрел на экран, а после, вздохнув, протянул Донхеку. – На, – Донхек, увидев на дисплее надпись «Тупой мудак», удивленно округлил глаза. Джемин пояснил: – Это Марк. Не растерявшись, Донхек ответил и первые несколько секунд молчал, следя за тем, как Джемин направился к жестом подозвавшему его фотографу. – Эй? – позвал в трубке Марк. – Джемин сейчас не может говорить, – откликнулся Донхек и тут же, не выдержав, спросил: – А ты не придешь? – Не приду, – отбросил Марк; на фоне послышалась возня и шорох постельного белья, как будто он только проснулся. – Я хотел пригласить вас увидеться вместо нашего отстойного выпускного. В последний раз и все такое. – Почему в последний? – растерялся Донхек, крепче сжав чужой поцарапанный мобильник в руке. Он слышал сквозь динамик даже марково дыхание, и это навевало странную тревогу, как будто они с Марком разговаривали вот так – действительно – в последний раз. – Передашь этому придурку, – проигнорировав его вопрос, продолжил Марк; Донхек услышал секундный щелчок зажигалки, – что я буду ждать. И тебя тоже буду. Лады? – Хорошо, – выдохнул Донхек, когда Марк уже сбросил, и еще несколько минут не мог опустить руку, сжавшую чужой мобильник. Будто якорь, тянувший его к самому дну. Он постарался улыбнуться для фотографии, но вышло так, словно его пытали. Впрочем, это было недалеко от истины: Донхек не мог дождаться дня выпускного, но не чтобы, словно самый заядлый и зашуганный ботан школы, наконец пойти туда с красивой девушкой, а чтобы – в абсолютном (и заядлом) одиночестве – оттуда сбежать. К кому и куда – он еще не понимал. И, возможно, это вся его жизнь целиком просто была сплошным бесконечным побегом в неизвестном направлении. \ Все утро у Донхека дрожали руки, и он сам до конца не мог объяснить, что чувствовал. Казалось – вырос. Перестал причинять себе боль, потому что это было весело. Перестал думать, будто его чувства были важнее чужих. Перестал влезать в рамки своего былого максимализма, как в старый детский комбинезон. Распутал кокон из пеленок, научился ходить, не придерживаясь за чью-то руку. Первый раз побрился, не порезав щеку. Разлюбил – по крайней мере, решил так. Его сердце билось в абсолютно спокойном темпе. Размеренном, простом. Он увидел Марка – и улыбнулся ему. Рассказал, что впервые за долгое время не сбежал из дома, не выпрыгнул из окон, разбивая колени и пачкаясь в земле, а просто поставил перед фактом. У него был выпускной, ему хотелось дышать полной грудью – он для этого даже расстегнул несколько пуговиц на воротнике рубашки, свой отутюженный пиджак «на выход» почти сразу снял и закинул на плечо, а сменить привычные кеды на строгие туфли – и не потрудился. Он увидел Марка, – и ему захотелось петь песни. Несуразно громко кричать, не попадая в ноты, бежать вприпрыжку по улицам, по тесным районам, и слышать в спину ругательства из окон пятиэтажек, где скучные взрослые пытались уснуть. Он увидел Джемина, – и это желание поутихло. Они с Марком обменялись рукопожатиями, подожгли друг другу сигареты, а Донхек от резкого ощущения сухости в горле – тихо прокашлялся и посмотрел на них снизу вверх. – Классно, – это было первым, что сказал Марк, отводя руку с сигаретой от лица. – Школа закончилась, а вы все еще мои друзья. Донхек почти рассмеялся, но сдержался. Они с Джемином переглянулись, и Джемин не улыбнулся, но посмотрел так, будто чего-то от Донхека ждал. Но Донхек ничего не мог ему дать, кроме каких-то несуразных осколков. Они прогулялись до берега Ханган, разулись, намочив босые ноги в воде, а после, сидя прямо на песке, пили купленный в круглосуточном ларьке по пути сюда сидр. По реке одиноко плыл грузовой корабль, светился ночными огнями мост и прямо перед ними – город, сейчас даже не казавшийся Донхеку чужим, как это было обычно. – Загадывайте желание, – Марк указал рукой, сжимающей жестяную банку сидра, куда-то в небо. – Звезда падает. – Это не звезда, а след от кометы – метеорный поток, – Джемин закатил глаза и принципиально отвернулся, делая глоток. Он, как и всегда, занудствовал и пререкался, а Донхек вдруг посмотрел с ним в одном направлении, немного мимо, чтобы не показалось, будто он пялился, и – не смог не – все-таки загадал желание. Донхеку страшно хотелось уложить голову кому-нибудь на плечо, и он точно знал, что Марк бы непременно вывернулся и отстранился, а потому, нервно сглотнув, склонился в сторону Джемина, пока не коснулся щекой ткани его пиджака. Джемин вздрогнул, но ничего не сказал, только зарылся пальцами в остывший за вечер песок, набрал немного в ладонь и развеял по ветру. И, может быть, у них с Донхеком не было красивых фотографий в выпускном альбоме, а у Марка и вовсе не было никакой, но в школьных стенах они остались памятью большей, чем просто словесной. Донхек не лгал – он полюбил это все. Даже то, как асфальт резал лицо, будто лезвие, как ему в шкафчик подбрасывали использованные презервативы, как обзывали, как ему приходилось прятаться, как он не чувствовал, но – становился сильнее с каждым таким днем войны. Он вырос, и вовсе не Марк, ставший его первой любовью, сделал это с ним. Донхек сам сделал это с собой. И разлюбить у него получилось – по той же причине. – Пойдемте, – Марк поднялся на ноги первым и протянул Донхеку ладонь. Сколько раз Марк подавал ему руку при абсолютно разных обстоятельствах, но сейчас он впервые делал это не чтобы разрушить, а чтобы помочь. Донхек нехотя оторвался от джеминова плеча, выпрямился и встал, стряхивая с одежды налипший песок. Они забрали пустые жестянки и, напоследок взглянув на мирную реку, снова отправились в никуда, как трое городских странников, не имея определенного маршрута. Финальной точкой оказался марков дом, и они, призраками поднявшись на второй этаж, чтобы не разбудить спящих на первом родителей, заперлись в его комнате. Донхек впервые поймал себя на осознанной мысли, что никогда прежде здесь не бывал, а потому начал поедать взглядом стены так жадно, словно прямо сейчас жил свой последний день на Земле. – Я пойду в душ, – сразу сообщил Марк и, закинув на плечо полотенце, скрылся в коридоре; Донхек только что-то промычал ему вслед, рассматривая разбросанные по письменному столу книги и вырванные журнальные страницы, а Джемин и вовсе ничего не сказал, ведь, похоже, в этом доме он бывал даже чаще, чем в собственном. Они остались наедине, и молчание давило Донхеку на виски, хоть он и не подавал виду. Джемин остановился где-то у него за спиной, оперся одним плечом на высокий грузный шкаф и спрятал руки в карманы брюк. Его взгляд щекотал Донхеку затылок, заставлял скукожиться, захотеть спрятаться от всего вокруг, как будто стены, в которых он находился, медленно и с упоением его поедали. Он подошел к узкому окну и распахнул его настежь, вдохнув полной грудью свежий весенний воздух. Город не спал, город светился и был совсем живым, и Донхек ему в этом, если честно, завидовал. Он не успел даже отвернуться, как Джемин вдруг оказался слишком близко, подошел к нему как призрак, без единого скрипа половицы, и всем своим видом дал понять, что Донхеку некуда было бежать. Донхек и не хотел. Шум воды из ванной был слышен даже здесь, он мешался с шумом отдаленной проезжей части на улице, и все так странно горело жизнью, даже в прохладной полутьме, и Донхек ощущал трезвость, которой не хотел. Потому что ему было страшно. – Эй, – Джемин позвал его почти шепотом – и тем самым заставил посмотреть себе в глаза. – Ты меня боишься? – Нет, – Донхек не солгал. Он боялся только самого себя и последствий собственных решений. Здесь, сейчас, стоя в комнате Марка, больше ничего не чувствуя к Марку, напившись сладкого сидра, от которого ощутимо подташнивало, Донхек чувствовал, будто достиг края вселенной и собственных тактильных ощущений. Джемин отодвинул подальше пепельницу и уперся одной ладонью в подоконник за его спиной; Донхек на миг испугался, что задохнется от страха из-за того, как близко он был. История повторялась, и он не мог сделать ничего, чтобы разорвать этот замкнутый круг. Джемин обеими ладонями обхватил его лицо – как будто для него страшнее апокалипсиса будет, если в какой-то момент Донхек перестанет смотреть на него. Он шумно сглотнул и, как если бы это было прописано в его программе, подался вперед. Донхек почувствовал его поцелуй на своих губах – горько-сладкий, не сравнимый ни с чем в целом мире – всего на пару секунд, а потом Джемин отстранился и посмотрел на него хмуро, словно ожидал какой-то реакции. На долю секунды у Донхека остановилось сердце, а после начало колотиться с сумасшедшей силой, словно кто-то его оживил. – Эй, – снова позвал Джемин, и теперь это звучало иначе, не так остро, не кололось оно больно куда-то Донхеку в кадык (взгляд напротив метался между ним и губами). – Все в порядке? Донхек ничего не ответил и вместо этого сам подался вперед, хватаясь руками за чужую шею и возобновляя толком не состоявшийся поцелуй. Они продолжали целоваться какое-то время, и Донхек боялся отстраниться, потому что это означало, что нужно будет снова смотреть в глаза и что-то говорить; или – еще хуже – о чем-то молчать. Джемин не давил на него, он оставлял какое-то ничтожное расстояние между их телами, так, что они едва соприкасались даже застегнутыми на все пуговицы рубашками, но Донхек все равно ощущал себя обнаженным и, моментами, – так, словно его всего кто-то тщательно рассматривал под микроскопом. Джемин сделал что-то, чего хотел, а Донхек – ответил, поддавшись порыву, крепко впившись пальцами в горячую кожу на чужой шее. Они не снимали сцену из фильма, и никто на фоне не мог в определенный момент закричать «Стоп» и все это закончить, – остановиться нужно было самостоятельно. И почему-то Донхек не мог сделать этого первым. «Это ничего не значит», – продолжал убеждать самого себя он, не зная, как унять дрожь во всем теле. Джемин осторожно придерживал его руками где-то чуть ниже ребер, мял отглаженную и хрустящую после стирки ткань, а Донхек – дрожал и пылал, словно от адреналина в тот самый день, когда впервые сиганул из окна. Джемин его снова – как и миллионы раз до этого – поймал. \ Когда Марк вернулся в комнату, переодетый во все чистое, Донхек и Джемин находились в разных углах, загнанно, будто до этого подрались как коты, и сейчас прятались друг от друга. Джемин у подоконника – курил, наполовину свесившись наружу; Донхек на кровати – валялся, опустив ноги на паркет, и копался в смартфоне, периодически нервно кусая губы. – Мы ведь не будем спать? – Джемин, сжимая пальцами сигарету, посмотрел на Марка через плечо. – Друг с другом? – шутливым тоном уточнил Марк, подходя к шкафу, чтобы забросить в него полотенце. Донхеку отчего-то захотелось отвесить ему пощечину, но он сдержался – только крепче сжал мобильник в обеих руках. – Спать – отстойно, – кивнул он, старательно избегая взгляда Джемина из противоположного угла. – Нужно встретить рассвет. – До него осталось каких-то два часа, – Джемин по привычке отправил сигарету в полет, вместо того, чтобы оставить ее в пепельнице, и плотно закрыл окно. – Можем выйти на улицу. Марк посмотрел на них двоих, как на придурков. Через пятнадцать минут они сидели на детской площадке: Донхек уныло покачивался на скрипящей качели, Марк сидел на соседней и ладонью прикрывал сигарету от ветра, чтобы подкурить. Джемин чуть поодаль – пытался открыть об острый край скамейки последнее пиво, найденное у Марка в холодильнике. Донхек просто глядел на развернувшуюся перед ним картину и не понимал: как все, что с ним произошло, в конце концов привело к вот этому? – Иногда людям просто нужно закончить определенную фазу в их жизни, чтобы переродиться в кого-то нового, – без предпосылок начал Марк, наконец закурив. Он теперь единственный был без официального выпускного костюма, наспех натянув после душа худи и спортивные штаны. Он выделялся, но он выделялся всегда, поэтому Донхек не ощущал особых изменений. – Это, если что, не я придумал. Так просто в одной статье было написано. – И зачем ты мне это говоришь? – без особого интереса спросил Донхек. Марк немного помолчал, а потом тяжело вздохнул. – Хочу убедиться, что ты не держишь на меня зла ни за что. Я- – Не держу, – оборвал его Донхек, крепче сжимая пальцами холодные стальные цепи. – Вот бы ты еще перестал целый день разговаривать так, будто прощаешься. Марк ничего не ответил – только тихо рассмеялся, поднося к губам сигарету. Вернулся Джемин и протянул Донхеку открытое пиво. Благодарно кивнув, Донхек сделал сразу несколько больших глотков, а вместе с ними – удивительное открытие. Он действительно больше ничего не чувствовал. Ни к кому. Ему вдруг стало неловко и сразу захотелось попросить за это прощения. Из-за горизонта медленно поднималось солнце, небо светлело, звезды тускнели, все громче и громче шумела дорога неподалеку. Донхек не успел даже заметить, как прошла целая ночь; а показалось, что целая вечность. Джемин ухватился за цепь качелей чуть выше его руки – так, что они почти соприкасались, кожа к коже, – и легонько толкнул Донхека вперед. Потом прислонился к собственной ладони виском и невесомо улыбнулся. Донхек спрятался от этого его взгляда, доброго-доброго и страшно влюбленного, потому что уже давно не был достаточно наивным, чтобы его вынести. А Марк медленно докуривал сигарету и продолжал смотреть на рассвет. Так они распрощались со своим последним школьным годом: Донхек еще не знал, что видел Марка в последний раз, а Джемин – что остаться в одиночестве было его изначально предписанной судьбой. \ Спустя неделю Донхек стоял у стены «Мотеля и кафетерия», вдоль и поперек изрисованной черным маркером, будто одна из локаций съемок фильмов ужасов. Он поверил в то, что Марк всего лишь считал дни до окончания школы, но черточки не прекратили появляться (и зачеркиваться) даже после выпускного, и Донхека это напугало. Он достал из кармана телефон и, затаив дыхание, набрал марков номер; он не рассчитывал на то, что хоть что-нибудь могло измениться, но его сердце так или иначе в очередной раз пропустило удар, когда в трубке послышалось заученное уже наизусть: «Набранный вами номер не существует или набран неправильно...» Люди продолжали обходить «Мотель и кафетерий» стороной так, будто он был домом-призраком. Донхек прижал мобильник к подбородку и еще раз обвел задумчивым взглядом стену. Прошлое продолжало гнаться за ним, как бы он ни пытался спрятаться. (Или это Донхек гнался за ним?)