По лунному щебню

На самом деле ведь у него не было и одной нормальной минуты, чтоб попытаться стать ей лучшим другом, ни мгновения, чтоб любовником, и ни единого разговора, чтобы после остаться в ней неугасаемым следом словно Первая мировая. Просто ни шан-са. Совсем. Когда они познакомились, воздух вокруг пах паленой водкой и абсентом; он сочился из всех углов бара-на-нейтралке и голову кружил, будто на эльфийских эфирах. У Мариз же константой были до невозможности тёплые глаза в этой жуткой поволоке люминесцентных ламп и улыбка в противовес — как яркая вспышка из тягучих капель темного шоколада, липкая, затягивающая а-ля контрастный дух в засушливой пустыне. Позже выяснилось, шоколад ее был с мятой. Свежей, бодрящей, с нотами спрайта да рома. Как в общем-то и губы. Она вообще-то поцеловала его первая. Накинулась, как шальная пуля, когда Крис опрокинул очередной цветастый шот посреди вереницы ночных клубов Большого яблока; схватила уверенно за лацканы очередной кожаной куртки, подаренной отцом, и будто бы с животной яростью вгрызлась в мужские губы, властвуя и уничтожая. Она оттолкнула его в следующую секунду, засмеявшись дрянной девчонкой, похлопала обескураженного Арджента по щеке, одну ногу кладя ему на колени, и ребята весело сказали: «знакомься, это Мариз Трублад». — Крис. — прохрипел он, заворожённо глядя прямо на нее, не отрываясь. — Кри-и-ис. — брюнетка же повторила елейно, словно лаская. Когда они познакомились в ту самую ночь Мариз было только двадцать: дерзкая, горячая, энергия из неё фонтаном била, она танцевала на барной стойке и смутно так напоминала Крису Талию, только Хейл — с перцем рождённая. Мариз же была словно засахаренная мята, и за зрачками у неё горел нежным огнём костёр. Не текила, коей она выпила реки. Нет. Отчего-то Крису в оторве этой почудился отголосок дома. И он уехал. Так же, как и уехал из Бейкон-Хиллс. Стремительно. В следующую их встречу от мальчишки, впадающего в ступор при виде любой эдакой девчонки-бунтарки, не остается и следа — у Кристофера в кобуре фамильный запачканный чернотой кольт и четкое осознание того, что он только что прикончил чертового Ногицунэ, пиздец просто. Поэтому он и приезжает выпить в Нью-Йорк, опять. Это как наваждение — садишься в машину, вдавливаешь педаль газа в пол и просто гонишь, пока не упрешься в неоновую вывеску где-то поодаль от Таймс-сквер. А потом — между пятой и шестой — заходит она, Трублад, собственной персоной. Крис даже хочет сказать, хей, привет, Мари-и-з, как тогда, впервые, но она и бровью не ведёт в его сторону; лицо окрашивается чем-то на грани брезгливости и отвращения, под руку ее держит какой-то амбал. Полная хрень, думает парень, он давно так не тушевался, может, не увидела, поэтому, наверное, Крис салютует ей стаканом. — Примитивный. — шипит та; как чумной, ей Богу, прокаженный. Мариз лишь отбрасывает за плечи туго стянутые на затылке волосы, вороной конский хвост. А Арджент замечает с какой гордостью она будто бы подсовывает ему свои странные — повсеместные — татуировки; смотри, мальчик, смотри. Окей, раньше их было меньше. Сейчас — огибают угольными краями женскую тонкую шею, и Трублад благоговейно проводит в минуту раз по ним подушечками пальцев, понимает, Крис не отводит взгляда; наслаждается. Знаете, да, ему было интересно — чернильные брызги в окантовке из плавленной меди — но больше — хреново; сердце до сих пор колотилось, словно заведенное, в груди, а стоит лишь веки сомкнуть — якудзы. И их рот, в мгновение превращающийся в зубастую пасть. Потом были выстрелы в никуда и он, Крис, последний выживший посреди кровавого мокрого асфальта, блять. Мариз лишь тень на дне стакана сегодня; она тонет медленно вместе с ожившими ночными кошмарами новичка. У него не было и шанса. Им обоим теперь по тридцать, жизнь — далеко не те сказки, которыми пугают ночами, она страшнее. И вот Мариз называют «Лайтвуд», поднимая искрящиеся бокалы в воздух посреди зала в стиле барокко, — с дорогими золотыми подсвечниками, люстрой, будто из самих звезд собранной — а Кристофера Арджента за плечо собственнически обнимает жена, дома ждет дочь; он семейный человек, но запазухой все еще фамильный кольт, предназначение которого убивать. — Значит, твоими предками были ангелы? — спрашивает Крис, останавливаясь с ней рядом, будто бы и не с ней вовсе; мужчина облокачивается на стол, исподлобья смотрит, проверяет. — А твоими те, кто охотится на монстров? — конечно, Мариз его помнит; улыбка на лице ее скромная, тихая, нет и тени того превосходства, с которым она глядела раньше, и от этого становится не по себе; словно от наглой девчонки не остается и следа. — Кстати, поздравляю с помолвкой. Он вроде бы ничего… — Но? — Но я всегда думал, что тебе нравятся парни повыше. — она меняется, колет острыми от смеха краями губ щеки, на дне зрачка где-то отплясывает черт. Нет, остается неизменной, прячется только за матово-винным да платьями строгими карандаш, подстраивается под дурацкую взрослую жизнь. Все в Мариз Трублад — Лайтвуд — по прежнему существует и дышит, но отчего-то она более не горит, напоминает абсолютно всем Викторию, и Крису даже становится ее неоспоримо жаль. — Что с тобой стало, Мариз? — Я выросла, Кристофер. Крис-то-фер. От нее, как удар под дых; прекращай жить в мечтах, (не)мальчик.