Подполковник аккуратно скользнул пальцами чуть выше, к виску, подцепил золотистый шлем с крыльями в задней его части, как маленькие копии огромных величественных крыльев Весны. Штауффенберг аккуратно снимает этот шлем, откладывая в сторону. Рыжие пряди Валькирии свалились на глаза, которые тот скромно опустил. Внезапно так хорошо было почувствовать свободу от этого давящего железа... Весна совершенно не сопротивлялся, закрыл глаза, запрокинув назад голову. Словно выпустил себя настоящего из огромной железной оболочки... Пальцы Клауса скользнули в пламенные волосы божества, что с левой стороны были чуть подбриты, а на правой наоборот — отрощены чуть ниже переносицы. Он аккуратно перебирал их в надежде, что Валькирия совершенно перестанет сопротивляться. Он хочет, чтобы тот ему доверял, ведь Клаус даже не думал ему вредить. Штауффенберг касается щеки Весны второй рукой, аккуратно гладит, а в ответ внезапно получает громкий рваный выдох.
— Проклятье... — шепчет Валькирия, после чего подполковник опускается перед ним на колени, пытаясь поймать его взгляд. Весна хватается одной рукой за ладонь Штауффенберга, второй аккуратно скользит по предплечью ближе к локтю. Руки человека тёплые по сравнению с бледной и холодной кожей Валькирии, потому прикосновения его приятные, согревающие, какие-то даже убаюкивающие... Взглядом устремляется прямо в глаза Клауса, ставшие чем-то таким родным уже, несмотря на нескрываемую неприязнь прежде... Приходилось именно её играть, пытаясь соврать самому же себе, что ничего не чувствует... А теперь Весна уже не может себе врать и скрывать что-то от себя же и от Клауса, в таких-то обстоятельствах... У него есть последний шанс всё это прекратить, чтобы сбежать уже в конце-концов несмотря на обещание подполковнику, прежде чем он пересечёт какую-то невидимую черту, обратно за которую вернуться не сможет. Но не успевает воспользоваться этим последним шансом, да и даже не думает это делать, прежде чем у Клауса в голове что-то звонко щёлкает, обдавая по ушам и рассудку, и он одним рывком подаётся вперёд, с нескрываемой нежностью и чувством касается губ божества, словно чувствует, о чём тот так долго умоляет. Целует так аккуратно, трепетно, что у Весны сердце жмётся в груди с болью, пропуская удар. И эта тишина вокруг, она такая на самом деле оглушающая, но при этом совершенно безмолвная, интимная, принадлежащая только им двоим. Ничего не смеет шелохнуться сейчас, чтобы не мешать. И сквозь неё доносятся только слабые выдохи и тихие причмокивания. Весна тянется к нему, вцепляется руками в крепкие плечи, сжимает белую хлопковую ткань рубахи, слегка наклонив на бок голову ловит инициативу и целует тоже, хоть и слабже, но показывая так свою покорность. Это то, что нужно ему сейчас, то, что нужно было всё это время. Клауса он уже не сможет назвать тираном. Разве может ли тиран делать так?..
Штауффенберг аккуратно разрывает поцелуй, но не смеет отстраниться дальше. Заглядывает в глаза Валькирии. Тот молчит, но так хочет спросить о чём-то, о таком личном... Но не может, так не хочется нарушать тишину... Клаус аккуратно снимает руки Весны со своих плеч, берёт его ладони, сложив у себя на коленях, смотрит на повреждённые перетёртые грубым железом наручников бледные запястья. Даже совестно становится, ведь он не хотел этого ни в коем случае.
— Идём со мной, — невесомо шепчет Клаус и поднимается на ноги, потянув за собой Валькирию. Тот крепко и доверчиво хватается за ладонь Штауффенберга, поспешно семенит за ним, бесшумно ступая по полу. Дом у подполковника на самом деле большой, даже очень, Весна всё время с опаской оглядывается по сторонам, боясь случайно задеть что-то огромными крыльями. Даже для дикого создания Весны было жутко что-то испортить в этом доме, нарушить его порядок, даже просто потому, что ничего не было особо броского глазу, идеально сочетаясь с общим антуражем, что стоит что-то сместить хоть на сантиметр, а уж тем более уронить или даже разбить, то дом в момент изменится, в нём нарушится идеализм, и всё. Назад не вернуть ничего. И ведь дом под стать хозяину — величественный, серьёзный с виду, но всё равно по-своему очень уютный, мягкий, добрый, будто улыбается сам, так же тепло, как и его обладатель. О, Весна всё это время кое-как держался от улыбки Клауса, но когда он оставался один, уже не мог терпеть. И в конце-концов он поддался без страха. Почему-то в поведении человека Валькирия не видел никакого подвоха, Штауффенберг одним взглядом мог показать свою искренность и убедить в ней. Да и Весне не хотелось больше ему не верить. Слишком долго он терпел, слишком сильно хотел поддаться обаянию простого смертного. Один вопрос лишь оставался — чем этот самый простой смертный так быстро и просто смог покорить сердце слуги Верховного Бога?.. Но, в каком-то смысле, Весне стало казаться, что его Бог сейчас перед ним, крепко держит его за руку, уводя куда-то вглубь дома. И ведь Валькирии хочется подчиняться ему... Пересёк ли он точку невозврата?
Кажется, пересёк.
Ещё тогда, когда его мечты внезапно сбылись с поцелуем, на который Клаус пошёл, словно читая мысли божества. Как он это делает, в конце-концов?..
Весну в конце пути встретила просторная столовая с лакированным столом на ковре в центре, окружённый тёмными гигантами-шкафами с посудой у стен, что блестели глазами-стёклами в свете фонарей из окна. Сквозь прозрачные шторы сочился с улицы холодный свет, подполковник так и не включал освещение в доме, предпочтя оставить этот таинственный полумрак. В антураже этого дома при таком освещении в виде лишь фонарей с главной улицы казалось, словно в тёмных углах, куда не добиралась полоска света через стёкла, сидит кто-то маленький, украдкой наблюдает за жильцами, пока никого в комнате нет, он по-своему хозяйничает, тихо шуршит и беззвучно ходит по дому, но прячется, заседая в своём тёмном уголке и сам с ним сливается, когда кто-то появляется в поле его зрения. Но этот кто-то вовсе не хочет вредить хозяевам, лишь проживает вместе с ними, а может и приглядывает за домом, помогая его охранять. Такая таинственная неизвестность нравилась Клаусу, и Весна сейчас чувствовал это отчётливо. Но такой полумрак с повисшей в нём тишиной навевал помимо прочего и какое-то спокойствие, умиротворение, заставлял обоих почувствовать ту близость, которая раньше считалась непозволительной, или, по крайней мере, уж точно недоступной. Но от того не менее желанной. Чертовски желанной обоими...
Штауффенберг затормаживает и вдруг с лёгкостью подхватывает Валькирию за поясницу, сажая на край стола. Это божество действительно оказывается такое лёгкое... Ещё когда Клаус впервые нёс обмякшую Валькирию на руках из своего двора в подвал, он почувствовал это. И вот снова... И это, на самом деле, было для него нечто прекрасным.
Рядом с Весной на стол ложится небольшая коробочка, от которой, остро обдавая по обонянию обострённо чувствительной Валькирии, несло медикаментами. Он морщит нос и смешно по-ежиному фыркает, отворачивая голову, но тем самым вызывая у Клауса лишь непроизвольную улыбку.
— Потерпи, — словно боясь нарушать повисшую тишину, продолжает шептать Клаус. Одна рука его с трепетом держит запястье божества, пока вторая аккуратно обрабатывает натёртые наручниками ссадины. Кровь на них запеклась в коросты, но болеть не переставала, а от лишних прикосновений к ним начинала лишь болеть сильнее, да ещё и колко щипать. Валькирия вздрагивает и болезненно пищит, резко дёргает крыльями, что случайно задевает их концами шкафы, о чём начинает роптать жалобно дребезжащая внутри них фарфоровая посуда. Весна виновато крутит головой по сторонам, совершенно забывшись.
— Извини... — тихо произносит Клаус, проводя ладонью по неповреждённой части предплечья до локтя. Успокаивающе. Он не уточняет, за что извиняется. За всё. За то, что сделал больно сейчас и за то, что держал Валькирию в подвале, чем и навредил. — Я не верну тебя в подвал, обещаю.
Да, он уже говорил это, но говорит ещё раз, чтобы убедить Весну верить себе. Ему сейчас важно, чтобы тот доверял. Слишком близко они подошли друг к другу, раньше это было совсем недоступно, чуждо. А теперь так близко... И важно удерживать эту близость с полным доверием. Клаусу важно. И Весне это тоже очень и очень важно.
Губы касаются белёсых костяшек руки, так сильно контрастируя своим человеческим жаром с холодной кожей божества. Валькирия никогда не ощущал холода. Ему совершенно не холодно быть таким, таким... Хладнокровным. Но сейчас он просто понимал, как же чертовски сильно ему не хватало тепла. Вот такого вот тепла... И откуда такие чувства, потребности? Это так похоже на людей, они ведь тоже вечно больны чужим теплом... Откуда это всё у Весны?
Мягкая сетка марли плавно обворачивает повреждённые запястья Валькирии, ложась несколькими ровными слоями. Закончив, Клаус пробегается взглядом по своему божеству с головы до ног, подмечая, что его тело местами в каких-то увечьях, синяках в основном. Но, чувствуя вину на себе за это, подполковник аккуратно, словно ещё без слов спрашивая разрешения, проходится пальцами по лёгкой алой ткани, наискосок опоясывающий корпус Валькирии и потом тащившийся за его спиной вместе с крыльями в качестве плаща.
— Покажи, где ещё больно, — шепчет Штауффенберг уже в самые губы Весне, когда тот почувствовал свои полномочия и, хоть и с неисчезающей робкостью, но всё ж таки требовательно холодными ладонями притянул к себе его лицо, а сам подался вперёд, пересев ближе к краю стола и слегка зажав коленями бёдра человека. Валькирия касается его губ вновь, на этот раз он сделал это первым. Всё с той же трепетностью, как в первый раз, но всё-таки уже увереннее. Ведь он теперь уверен в этом человеке ещё больше. Теперь он чувствует, что его не обманут, ни для чего не используют. Теперь он всецело готов доверять этому человеку. Да, точка невозврата пройдена, и, кажется, уже не раз.
Подполковнику теперь приходится действовать вслепую, пытаясь освободить верхнюю часть тела божества от этой ткани. Пришлось немного повозиться, но Весна об этом уже позаботился, скрасив это время поцелуем. Валькирия теперь ожидал лишь нежности в ответ, ведь чувство, что ему не хватало именно чего-то такого его не покидало. Но Клаус и так ласков с ним максимально, что Весне оставалось лишь поддаваться ему и понимать, что понятие их близости с каждой секундой меняется, всё больше оно перетекает из простого ментального в понятие более материальное, физическое. И ведь Весна будет поддаваться, потому что он хочет поддаваться этому человеку. Давно хотелось, но только сейчас все его заскоки ушли куда-то далеко, позволив Валькирии дать эмоциональную слабину и перестать сопротивляться самому себе в первую очередь. И да, Клаусу всё-таки удалось сделать то, чего не могли многие, удалось приручить Валькирию... Особым способом. Дерзкого и непокорного, того, кто ранее был таким агрессивным, сейчас он просто обмяк и одним взглядом буквально умолял Штауффенберга не прерывать этот момент, умолял об этой самой близости, умолял о ласке. И ведь получал это.
Сейчас Клаус смог взглянуть на Валькирию без лишних тряпок. В полумраке бледное и худое тело казалось ожившей античной статуей. Гибкое, вёрткое, задорное... Дразнящее, в конце-концов, манящее, притягивающее... Это такое прекрасное создание, на самом деле... Невинное, никем нетронутое. И такое чуждое, недоступное раньше, но при этом всё равно осилевшее стать для Клауса неким идеалом. А теперь оно такое... Доступное... Его. Клаус почувствовал сладкое ощущение обладания божеством, заполучения чего-то давно желанного, но без лишнего фанатизма, ощущая при этом серьёзную ответственность всё так же не навредить, не отбить доверие этого божества. Такого, на самом деле, хрупкого. Люди охотятся на Валькирий ради денег, ради трофеев. Ради чего Клаус прибрал себе этого? Уж точно не для того, для чего это делают другие. Он не хочет держать в плену Весну, но теперь он добился того, что тот точно добровольно не уйдёт от него, по крайней мере сейчас.
Взгляд Весны слишком эмоционален, что загоняет Штауффенберга в некое недоумение. Этот взгляд... Он пропитан немой, но такой громкой мольбой, даже не просьбой. Но в нём нет страха, Валькирия не боится его, а это главное. Зато в тёмных глазах слепая преданность, какая-то нежность, что-то тёплое, родное, в конце-концов... Любовь. Это и заставляет Клауса с таким трепетом относиться к этому созданию, каждый свой шаг продумывая наперёд, словно это была крохотная птичка, с которой нужно очень аккуратно обращаться. Всё-таки он слишком дорожит этим моментом, полученной долгожданной близостью.
— Ты доверяешь мне?.. — Штауффенберг прижимается к виску Валькирии щекой, прошептав это совсем невесомо прямо ему на ухо и почувствовав, как тот всем телом легко содрогнулся, как последний лист осеннего дерева. Рука Клауса так и задержалась на спине Валькирии меж лопаток, меж крыльев. Он, кажется, даже слегка увлёкся, с наслаждением вороша пальцами лёгкий пушок у самых оснований крыльев. Это теперь так близко, что кажется, что это чёртов сон, но такой прекрасный, что просыпаться не захочется.
— Да... Я доверяю... — впервые за долгое время Весна подаёт голос, и голос его странно подрагивает. Любой другой бы воспринял этот ответ неуверенным, но подполковник чётко услышал в нём разрешение действовать дальше. Более того, запрет останавливать всё это. А он и не собирался.
Руки Штауффенберга скользнули вниз и обхватили за пояс худое тело божества, крепко прижали к себе, к груди, и оттого стали только ещё ближе, физически. Валькирия совершенно холодный, как кусок льда. И сейчас Клаусу даже показалось, что он тихо подрагивает. И да, теперь Весна действительно дрожал от холода, отчётливо чувствуя человеческое тепло так близко, оно окутывало его, что заставляло Валькирию только больше жаться к человеку в поисках его тепла. Для холодного божества он был даже горячим по сравнению с остальным, и теперь это всё остальное казалось холодным, Весна от этого начинал мёрзнуть и жаться к источнику тепла. Так хорошо...
Валькирия скользнул тонкими пальцами по крепким плечам Клауса, плавно их огладил и крепко вцепился ладонями в них, побуждая так Штауффенберга. Тот аккуратно выдохнул, опалив ледяную кожу у щеки, и Валькирия слегка вздрогнул, ищетинившись от таких непривычных мурашек. Тёплое дыхание, нырнуть бы в него и вечно греться в нём... Весна никуда от него не уйдёт. Не сможет больше уйти. Потому что здесь — его зависимость. Человеческое тепло. Тепло единственного человека на Земле, к которому он не равнодушен и не держит призрения.
Клаус где-то у ушка оставляет лёгкий поцелуй, оставшийся тёплым фантомом на подбритом рыжем виске, чуть ниже — под скулой, чуть более уверенный, ещё более горячий, заставивший Весну поддатливо запрокинуть голову назад с рваным выдохом, обнажив столь уязвимое место каждого существа — шею — только для Клауса. Никому бы не позволил, но для этого человека это было знаком глубочайшего доверия.
Клаус замирает посередине шеи, найдя беспокойно трепещущую сонную артерию и прижавшись к ней губами. А кровь ведь у Валькирий самая обыкновенная, алая, как у человека. Несмотря на то, что это необычные существа, божества. Желанный трофей охотников. Да, Весна не женщина-богатырша с крупными бёдрами, длинной пшеничной косой и громким воинственным голосом, а хрупкий пламенно-рыжий мальчик, именно мальчик, молодой, диковатый, худой и бледный, невинный, никем не тронутый, потому что никому непокорен и подвластен, но столь искренне покладист перед Клаусом... И ему не надо другого, не надо никого другого посланного с Вальхаллы, не надо никаких воинственных чудо-девушек в латах, ни одну из двенадцати, потому что у него в руках сейчас тринадцатая Валькирия. Тринадцатый. Весна. Его. И нужен он не для трофеев, не для гордости перед другими, не для денег... А для такой близости. Если бы нужно было, Штауффенберг бы уже всей улице разболтал о своей находке, но никто до сих пор не знал, что у графа вюртембергского в подвале живёт слуга богов. Нет, это создание только его, пусть никто о нём не будет знать. Пусть это будет маленькой тайной Клауса. Пусть он уйдёт, если захочет. Но Клаус всё равно останется доволен самим собой. И будет хранить это личное воспоминание. В конце-концов, унесёт его с собой в могилу.
Подполковник слегка повёл головой, немного подался ниже и губами накрепко вцепился в кожу у изгиба к плечу, получая в ответ громкий выдох и слушая тихий шорох по столу маховый перьев у непроизвольно слегка подрагивающих крыльев. Глубоко втянув воздух, он вывел на коже языком какой-то невидимый незамысловатый круглый узор и наконец оставил этот участок в покое. В этом месте остался аккуратный иссиня-красный синяк-метка. На бледной чувствительной коже вышло очень хорошо и ярко. Весна с нарастающим нетерпением поёрзал бёдрами на столе, что-то тихо проскулив Клаусу на ухо. Для него всё это было чересчур непривычно — каждый поцелуй оставался тёплым фантомным пятнышком на коже, обдавал градом мурашек по всему телу, в животе резко пустело, что-то щикотало изнутри, а чуть ниже — тоскливо тянуло, заставляло ёрзать и ластиться, крепче стягивало с каждым прикосновением Клауса. Так беспощадно. Весне теперь становилось жарко, даже душно, но отпрянуть от человека — снова замёрзнуть в одиночестве, значит лишить себя каждого момента, которые всё это время он сам так жаждил.
В Валькирии вновь взыграли присущие его дикому существу проворность, любопытство. Придвинувшись ближе к человеку, его нос уткнулся в ворот хлопчатой рубахи, потом чуть выше, попытался забраться за него. Так было интересно почувствовать всем телом тепло человеческой кожи, безумно интересно. Решение нашлось быстро — скинуть рубаху прочь, потому, чертыхаясь, холодные тонкие пальцы рассеянно и неумело, наспех пытались разобраться с пуговицами на ней. Было сложно, пальцы будто назло не слушались, а устройство петель и пуговиц было чуждо божеству, и это его порядком злило, что это так долго, и от того спешил сильнее, от того и больше путался. Валькирия раздражённо сопел и фыркал, нервно подёргивая крыльями, будто это было какой-то странной привычкой, а точнее защитной реакцией. Клаус кратко усмехнулся в рыжую макушку, которую ему подставили под нос, согнувшись вплотную к пуговицам. И, будто сделал одолжение Весне, отпустил его талию и переместил руки к этим несчастным пуговицам.
— Давай помогу, — тихо произнёс он, ловко справляясь с каждой пуговицей. Весна досадно вздохнул. Опять всё портит. Ну не может он, не умеет, даже в Вальхалле ничего подобного не делал. Мальчик он всё-таки ещё сознанием. Штауффенберг тем не менее относится ко всему этому с пониманием. Поэтому он так аккуратен и лёгок, не давит на Валькирию, дав тому шанс прекратить всё в любой момент, если он того захочет.
Несколько незамысловатых движений, — и белая рубаха оказывается где-то в стороне на полу у ножки стола. Клаус остаётся лишь в брюках, пока Весна виновато потупляет взгляд на своих коленях, а точнее в край оголённого торса подполковника, который зажат меж коленей Весны. Лёгкое прикосновение к щеке вытаскивает его из собственного стыда за себя, Клаус с нескрываемой нежностью пытается заглянуть Валькирии в глаза, слегка ободрить. А да к чёрту, какая разница, правда? Потому Весна отбрасывает свои комплексы в сторону и резко подаётся вперёд, всем телом прижавшись к Штауффенбергу, теперь уже полностью утопая в человеческом тепле, тем более когда тот вновь обхватывает талию божества руками, аккуратно гладя ладонями по спине, от лопаток до бёдер. Так хорошо... Руками обхватив его шею, Валькирия сгрёб Клауса в поцелуй, рассеянный, но иной, не те два предыдущих, аккуратных и робких, которыми они вдвоём прощупывали почву доверия и близости, а уже со страстью, уж Весна уловил, как это делать. Со всем остальным помогал Клаус — он доминировал, умело завладевал губами Валькирии, проникал сквозь них языком, Весна от этого что-то томно мычал ему, выгибал спину и пахом прижимался к животу подполковника, это ему слегка помогало утолить то странное тягучее ощущение, прежде совершенно незнакомое Весне, это только заставляло прижиматься к человеку как можно плотнее и елозить бёдрами на столе. Штауффенберг тоже почувствовал это и хмыкнул сам себе — быстро же ему удалось завести Валькирию.
Крылья вновь непроизвольно дрогнули и сделали широкий взмах, от чего снова зазвенели стёкла сервантов, но на этот раз ни один из них на это не обратил внимания, будучи увлечёнными резко подскочившей страстью, отвлекаться вовсе не хотелось. Клаус оторвался от губ Валькирии, мельком заметив игриво искрящие глаза того, будто какой-то инстинкт всё же откликнулся из стен подсознания. Штауффенберг уткнулся носом в шею божества, кратко её куснул, перехватился руками крепче и поднял со стола Валькирию, придерживая за бёдра. Просто пришло осознание, что на столе совершенно неудобно, да и столовая — не лучший вариант для этого. До спальни, конечно, ещё нужно было подняться на второй этаж, но Клаус шагал быстро, краем глаза глядя на дорогу, одновременно с этим уверенно целовал шею и плечи Валькирии, с довольством кусал их и местами оставлял быстрые смазанные синячки. Весна опустил крылья, чтобы не мешались, потому они тащились за ними шлейфом, тихо шурша гладкими перьями по ступенькам. Дороги он не видел совсем, даже перед собой, что оставалось позади, он запрокинул голову назад, подставив подполковнику шею, и тихо скулил, цепляясь пальцами за плечи непроизвольно всё крепче.
Дверь рабочего кабинета Клауса и спальни одновременно была будто на счастье приоткрытой, её стоило лишь толкнуть ногой, чтобы оказаться внутри, а точнее влететь внутрь, вцепившись друг в друга, как два диких зверя, и рухнуть на широкую незаправленную кровать. Весна снова по привычке взволнованно взмахнул крыльями, на этот раз что-то задев ими, что с грохотом полетело на пол, что-то со стола.
— Придержи крылья, птичка, — с лёгким игривым оскалом произносит Клаус, упирается локтями в матрас над головой Валькирии и впивается с ним в новый поцелуй. Языком мельком приходится по ряду зубов и натыкается на маленькие клычки. Раньше он их не замечал. Они не слишком острые и заметные, но более отчётливо выражены, нежели у человека. Штауффенберг хмыкнул этому. Кусается он больно, наверное. Хотя Клаус может это почувствовать, хоть и слабже, когда Весна игриво и собственнически покусывал губы человека. Но это было не больно вовсе, только ещё сильнее, кажется, заводило.
Клаус теперь мог скользнуть ниже плеч, до острых ключиц, коснуться губами их ложбинки у шеи, кратенько куснуть их. Не понимал он раньше, какое это всё-таки удовольствие. До Весны точно не понимал. Или это всё-таки всё из-за него?.. Наверняка. Но какое же всё-таки было удовольствие слышать ещё над своим ухом жалобный скулёж, которым Валькирия умолял не прекращать то, что так заставляет нетерпеливо его извиваться под подполковником. Весна гибкий, тонкий, идеальный, кажется, Клаусу бы век так любоваться им, прикасаться к недосягаемому божеству, ставшему в один момент его. Сошедшая с пьедестала римская статуя, абсолютно белая, но такая живая... И глаза, ожившие, не покрытые бельмом, а карие, тёплые, какие-то близкие к сердцу, с острыми кошачьими зрачками, очень выразительные...
Тонкие пальцы Весны забираются в густые вьющиеся волосы Штауффенберга, зарываются в них глубже и сжимают, крепко хватаются, не позволяя тому далеко отстраниться. Валькирия не сдерживается и сдавленно простанывает, когда горячий шершавый язык нескромно приходится по розовой бусинке соска, слабо его прикусывает, после этого кратко поцеловав. Весна в его руках прогнул спину ему навстречу и разомкнул губы, жадно вдыхая воздух, так, словно он задыхался. Руки Штауффенберга крепко подхватили Валькирию под поясницу, к себе ближе, а сам не отрывался от холодной, но гладкой, приятной по ощущениям коже, теперь уже под рёбрами, в районе солнечного сплетения, но теперь уже Клаус слегка ускорился, хоть и нехотя, чувствуя, что его Валькирия и так завёлся сильно, как бы не испортить ему первый раз собственной глупостью.
Оставив смазанный поцелуй на остром выступе бедра, подполковник приподнялся обратно, к лицу Весны, дабы заполучить ещё один поцелуй, в это время одной рукой на ощупь распутывая белую шёлковую ткань, повязанную на бёдрах Валькирии — единственное, что мешало божеству остаться полностью нагим. И с этим быстро покончили, белёсые полотна частично повисли на краю кровати, а подполковнику теперь открылся вид на полностью обнажённую птицу Божью, абсолютно без мешающих глазу тканей... Перед ним как будто оказалась хрупкая модель, бледная, будто никогда не была на солнце, тонкая, хорошо загримированная. Только вот на самом деле это было чистейшее существо, что видел Клаус за свою жизнь. Искреннее, на самом деле. Прекрасны ли те, кто, зная свою неидеальность, стараются всеми силами стать идеальными, применяя для этого какие-то приёмы? Клаус не видел в таких ничего прекрасного. Настоящий идеал... Он не идеален. Вот он, с естественной худобой, бледный и холодный, с выпирающими угломатыми косточками в некоторых местах. Вот что, если не идеально, то точно прекрасно... Прекрасна его естественность. А естественность, она идеальна в любом случае, вне странных человеческих стандартах, которым они приписали рамки, и каждый, кто им не соответствовал, сразу становился хуже. Ведь это не так...
— Ты красивый... — шепнул Штауффенберг Валькирии на ухо, где-то за ним оставив кроткий поцелуй с нескрываемым восхищением. Тот чувствовал себя странно, ведь, сколько помнил себя, никогда не снимал с себя все эти лоскуты... Тем не менее, дискомфорта это не приносило, кажется даже наоборот... Он выпустил себя самого из-под них, стал более свободный. Раскрепощённый.
— Я не имею понятий о красоте, — Весна не многословен в этот вечер, но всё ж подаёт голос, пускай он слегка хрипит под его тяжёлым дыханием. Возможно, сейчас он слегка приврал, потому что внешность этого человека привлекала его гораздо больше, чем любого другого.
— Как, совсем? — Клаус вновь опирается локтями в кровать над макушкой Валькирии, нависнув над ним в десятке сантиметров и заглянув тому в глаза. Весна промолчал, а взгляд куда-то опустил. Молчал он не слишком долго, конечно, робко переместил ладони Штауффенбергу на плечи, слегка их погладив.
— Я не знаю... Но ты мне нравишься, — Весна всё-таки сознаётся, от чего взгляд к глазам Клауса вернуть не может, как-то неловко он себя почувствовал. Но подполковник лишь тихо усмехается и руками снова обвивает торс Валькирии и легко целует его в губы, будто бы пытаясь развеять его неловкость. Весна, как будто получая уверенность, с плеч обхватил шею Клауса руками, не отпуская его от себя. В лёгкий поцелуй снова возвращалась страсть, будто боясь, что она случайно пропадёт, но как бы то ни было. Она теперь ещё долго не угаснет.
— Я рад это слышать. Знай просто, что подобным заниматься с тем, кто для тебя ничего не значит, не стоит, — Клаус на несколько секунд разорвал поцелуй, выдохнул в губы Весне и снова прибрал его к себе, без церемоний проникая языком сквозь губы. Заодно он намекнул своему божеству, что тот ему не безразличен, совершенно не безразличен. А тот и так это понял. Ещё давно начал понимать. И, на самом деле, от этого у него радостно что-то щемило в сердце. Теперь уже радостно, потому что о своём будущем думалось в последнюю очередь, он жил этим днём, ещё в начале которого Валькирия шарахался от человека и не подпускал его к себе, а под конец всё-таки с лёгкостью отдался.
Весна, забывшись, дёрнул крыльями и тут же получил осечку — Клаус ведь предупреждал, а теперь просто сгрёб огромные крылья руками, обхватив их вместе с туловищем Валькирии. Весна виновато фыркнул, но покорно принял то, как его слегка «сковали».
Клаус, кратко облизнув два пальца правой руки, успокаивающе примкнул губами к выпирающему кадыку Весны и попробовал начать вводить в него пальцы. Подготовить его нужно, он же совсем зелен. Но только стоило его коснуться и слегка надавить, проникнуть, как Валькирия дёрнулся и слабо вскрикнул, Штауффенберг лишь услышал ускоренное сердцебиение, пока находился рядом с его грудной клеткой. Однако Весна вырываться всё ж не пытался, только рефлекторно вздрагивал от каждого неспешного поступательного движения. Непривычно, да. И он понятия не имел, как это должно быть.
— Потерпи, — шепнул Штауффенберг, прошёлся краткой дорожкой невесомых поцелуев по сонной артерии и где-то у ключицы замер, прижавшись. — Давай, ты должен расслабиться.
Клаусу Весна всё-таки доверял, лишних вопросов не задавал, ему виднее всё же. Послушно дёрнул головой, мол, понял, сделал глубокий вздох и распластался по кровати, для успокоения забравшись одной рукой в макушку человека. Если где-то становилось больнее, пальцы непроизвольно стискивали волосы на затылке сильнее, и так Клаус понимал, что в какой-то момент нужно быть помедленнее, осторожнее. Трудно было расслабиться в условиях дискомфорта по непривычке и неопытности, но раз сказали, нужно делать то, что говорят. Клаус ведущий, Валькирия сам сказал со всей искренностью, что он доверяет ему, сам пошёл за ним. И до сих пор доверяет, до сих пор трепетно покладист.
Штауффенберг, словно подхватив, кивает ему в ответ и продолжает, проникая глубже, но пока лишь одним пальцем. Понадобилось несколько минут, чтобы можно было подключить второй палец без излишнего дискомфорта. Валькирия тихо пискнул, когда его расширили ещё, но теперь не дёргался, только шмыгал носом, когда рефлексом от боли у него слезились глаза. Клаус виновато целовал его за ушком, и это действительно успокаивало Весну. Стоило ему расслабиться больше, как оба почувствовали, что двигаться стало ещё легче.
— Ещё немножко. Ты молодец, слышишь? — с лаской в голосе произнёс Клаус, когда начал проникать третьим пальцем. Весна промычал что-то нечленораздельно в ответ. Ещё пара минут — и подполковник уже свободно двигался тремя пальцами в Валькирии, что дало ему понять, что уже можно. Штауффенберг оторвался от Валькирии, щёлкнул пряжкой от ремня и вытянул его из своих брюк, кинув куда-то на пол с металлическим грохотом. Весна словил лёгкое волнение, о чём свидетельствовал его взгляд, и Клаус это заметил. Аккуратно склонившись над божеством, он слегка погладил его по щеке, поцеловал. Весна закрыл глаза и запрокинул голову назад. Знал, что плохо ему всё равно не сделают. Но сам чувствовал, как у бёдер всё изнывает в нетерпении.
Штауффенберг выдохнул, собравшись с духом. Он вроде подготовил Валькирию, но всё-таки оставался какой-то страх случайно навредить ему. Он ведь так доверяет, искренне, наивно, так не хочется портить всё. Он отбросил всё в сторону, дабы не показывать собственное небольшое волнение, ведь Весна и так нервничал перед неизвестностью. Первый раз, всё-таки. Клаус резко тряхнул головой, приподнял к себе бёдра Валькирии и вошёл в него, сделал толчок, другой, глубже, увереннее, словив первые отчётливые стоны Весны. Тот судорожно пытался нашарить руками что-то рядом с собой, вцепиться во что-то крепко, подполковник в тот же момент прильнул к нему в поцелуе, и Валькирия впился пальцами со всей силы в его спину, что на лопатках под ними оставались белые полосы-царапинки, и Клауса это только больше заводило, пока он всё увереннее двигался в Валькирии и тихо рычал от удовольствия на ушко божеству, иногда оставляя рядом с ним, под скулой, у виска смазанные ласкающие поцелуи, ловя каждый новый стон рядом с собой, такой чистый, звонкий, сладкий, словно самая желанная отрада.
Весна изошёлся противной дрожью, доходящей до самых кончиков крыльев, только теперь он уже помнил, что не нужно ими размахивать по своей привычке. Дрожь судорогой сводила ноги, заставляла их подгибаться, крепко сжимать коленями бедра подполковника. Валькирия накрепко стиснул пальцами тёмные пряди волос на затылке человека, не давая ему отстраниться от себя, а сам тихонько скулил и что-то умоляюще шептал ему на ухо, уткнувшись в подбритый висок. Окончательную эйфорию Клаус вызвал тем, что одной рукой обхватил отвердевшую плоть Валькирии, чуть сжал и стал двигать по ней рукой созвучно каждому своему движению, большим пальцем плавно обводя и лаская головку. Весна стиснул зубы, пока сустав челюсти не хрустнул с глухим звуком. Он совершенно уже не мог сдержать ни одного стона, что слетали с его губ уже без скромности, без препятствий, а голова как будто отключалась и переставала работать, затуманивалась, и столь чужое новое чувство переполняло Весну до каждой волосяной луковички, заставляло задыхаться, но останавливать уже ничего не хотелось.
Дышать, просто делать каждый вдох становилось труднее, воздух стал плотным, спёртым, тяжёлым, он с силой давил на грудь. Валькирия прокусил своим клычком губу до крови, прикусывая её от того, что уже иначе не мог удержать в себе стон в полный голос, смешанный с шумным выдохом и именем человека, которое Весна произносил впервые, произносил с нежностью, ласкал на языке и горячо выдыхал в густые тёмные кудри, от которых так отчётливо несло чем-то тёплым, таким мягким, тем, что останется с Весной навсегда. Рука подполковника сжала орган божества крепче, сдавив его, что заставило Валькирию очередной раз простонать. Несколько глубоких движений по всей длине, — и Весна, сдавленно скуля, излился Клаусу в руку, мелко дрогнув и всем телом на мгновения намертво сковавшись сладостной разрядкой, но и этого хватило. Валькирия изнутри сжал Клауса на эти мгновения, и тот, вцепившись зубами в худое плечо божества, выиграв этим самым ещё несколько мгновений его напряжения, сделал несколько глубоких толчка и кончил следом, довольно рыча.
Для Весны это было совершено новым, незнакомым ранее ощущением. Чем-то, что он никак не мог понять. И тем, что оказалось чем-то невероятным. Но чем-то непозволительным, что не получишь просто так. И чем-то, что должно быть личным между двумя людьми, чем-то близким для них, что должно быть тогда, когда они чувствуют одно и то же, одинаковую близость друг с другом. Следующие несколько минут прошли для Валькирии в каком-то забвении. Он лежал так навзничь это время, выравнивая дыхание, наслаждаясь тёплыми фантомными ощущениями после того, что с ним произошло впервые. Он будто провалился в бессознательность и просто лежал. Просто нужна была передышка, отдых. Затем он почувствовал, как что-то касается его крыла, потому открыл глаза. Клаус как раз пристроился рядом на кровати, чуть отодвинув перья, чтобы не мешали. Он вытер салфеткой руки, застегнул брюки и откинулся спиной на подушку, закурив сигарету из пачки, что лежала где-то на тумбочке. Весна похлопал глазами, молча задав вопрос о том, что делать теперь? И правда ведь, а что дальше? Валькирия теперь может уйти, но дело в том, что теперь он действительно не может. Остаться? А это он тоже не может... И вот ответа на этот вопрос он не получает, лишь на пару секунд поймав взгляд Штауффенберга. И правда ведь, решать тут только Весне, потому что Клаус его вроде не держит...
Весна поднял корпус над кроватью, выгнул спину, потянулся и свесил ноги с кровати, усевшись на краю и потупив взгляд на полу. Клаус следовал за ним взглядом с другого конца кровати, медленно затягиваясь. Красив, всё-таки. Силуэт на фоне окна неподвижно замер, расстрелив сзади себя огромные крылья на кровати шлейфом.
— Ты хочешь уйти? — выдержав паузу, негромко спрашивает Штауффенберг, словно прочтя мысли
своей Валькирии. Весна тут же оборачивается и долго молча таращится куда-то в сторону человека, но не на него самого. Ему трудно ответить на этот вопрос, потому что он должен уйти. А вот как раз не хочет. Кем бы он ни стал здесь, на Земле, он всё ещё Валькирия — слуга Одина в Вальхалле. Он не знает, как оказался там, но он всё ещё тот, кем являлся. Он обязан вернуться.
— Я не знаю, я... Должен, — Весна отвернулся и зябко повёл плечами от мысли, что стоит ему уйти, и он больше не почувствует человеческого тепла на своей коже. Он никогда не мёрз, но люди действительно горячие для богов, и сейчас ему кажется, что он лишается что-то жизненно важного. Через момент он чувствует, что ему на плечи накидывают плотную хлопковую ткань одеяла. Подполковник пододвигается к краю и слегка сжимает руками Валькирию со спины, кратко выдыхая табачный дым ему в загривок.
— Ты ведь можешь идти, — шепнул он. Весна вздохнул. Ведь ещё утром он сам сидел в подвале и мечтал сбежать, а Клаус делал всё, чтобы его не выпустить. А теперь он с лёгкостью готов отпустить Валькирию, но вот Валькирия не хочет уйти. И это не выглядело так, что Штауффенберг взял, поимел божество и теперь отпускает на все четыре стороны. Весна чувствовал, что тот бы тоже не хотел прощаться вот так вот.
— Но я не могу просто так, — Валькирия снова резко обернулся на человека, оказавшись в нескольких сантиметрах от его лица и честно взглянув ему в глаза.
— Останься со мной, — шепнул Клаус, что заставило Валькирию потупить взгляд где-то внизу и только молчать в ответ. — Хотя бы до утра, м?
Весна снова ничего не ответил, вместо этого полностью развернулся корпусом к Штауффенбергу и просто свалился на него, крепко стиснув его руками. Клаус принял это, как согласие. Одеяло повисло где-то на крыльях Валькирии, человек подтянул его выше, скинул «птицу божью» рядом с собой, повернувшись на бок, и крепко прижал его к себе. До утра...
— Ты уходишь?
Утром Клаус не обнаружил Валькирии рядом. Он по-кошачьи, поджав ноги, сидел на перилах балкона, на который был выход в спальне. Уже снова одевшийся в свои ткани, видимо, ходил собирал их по всему дому. Весна на голос оборачивается, слегка пошатнувшись на перилах, ища точку равновесия. И снова ничего не ответил, потому что напрямую сказать Клаусу о своих намерениях он не может. Он не хочет уходить. Хотя Штауффенберг и так всё понял.
— Скажи, я увижу тебя когда-нибудь ещё? — Клаус оказался сбоку от Весны, оперевшись руками на каменное ограждение.
— Я найду тебя снова, — пообещал Весна, кивнув.
Клаус поднял взгляд на Валькирию. И оставил краткий поцелуй у него где-то под скулой, на прощание. Весна слегка улыбнулся, а сам жалобно дрогнул. Ещё вчера он хотел сбежать, и сейчас как раз делает это... Но так не хочет... Он зажмурился, встряхнул рыжей макушкой и тихо сказал:
— Я не прощаюсь, — и сразу оттолкнулся ногами от перил, ринувшись вперёд. Огромные крылья сделали первый тяжёлый взмах, затем ещё один, поднимая Валькирию всё выше, увереннее с каждым движением.
Штауффенберг с нескрываемым восхищением смотрел в след своему божеству, пока тот совсем не исчез где-то в небе среди облаков. Он вернулся домой. Клаус тихо вздохнул и закурил. Всё вот так вот быстро закончилось? Да вот на самом деле всё ещё только начиналось. Должно было начаться.
★★★
Кто вообще такие Валькирии? По сути это дочери Одина, забирающие в Вальхаллу погибших героев и прислуживающих им там. Но откуда взялся Весна среди своих двенадцати сестёр? Почему и как он стал Валькирией? В который уже раз он задаётся этим вопросом?
Он снова на земле. Босыми ногами ступает по холодному сырому грунту ранним туманным утром среди тонких беззвучных деревьев, что замерли в лёгкой дымке, оставленные терзаниями ветра. Что его сюда привело? Весна медленно идёт в неизвестном направлении, шурша маховыми перьями по траве. Какая это вообще часть Земли? Какая-то очень спокойная, затаившаяся в ожидании бури. Перепачканная чужой кровью, но спрятанная под густой осокой. Вокруг Валькирии ровным рядом растилались кочки, словно зелёным травяным одеялом кто-то укрылся и уснул навсегда. Навсегда...
Весна медленно шагал меж кочками, несимый куда-то вдаль. Безмолвным зовом оборвавшись, путь его упёрся в одну такую, совершенно неотличимую от других. Почему она?
Валькирия медленно опускается на землю подле кочки, притягивает к себе колени.
— Не спасли тебя? — тихо произносит он, проводя рукой по густой траве, которой обросла широкая кочка. — Ты всех спас, всех спасли, а тебя нет? Почему?
Будто бы чья-то могила могла ему ответить. Сколько уже времени прошло? Год?
— Тебя не спасли, а ведь ты не выполнил свой главный долг в жизни. Так обидно, когда погибаешь, не выполнив самое главное. Даже не доживя до этого момента...
Никто не отвечал. Даже роща стихла окончательно, ни одна птица не смела подать голос.
—Вот поэтому у тебя теперь есть я. Скажи мне только, мы с тобой разные или одно и то же? Хотя на этот вопрос, думаю, я должен ответить себе сам...
Роща слегка колыхнулась от порыва ветра, Весна сжал крылья, укрываясь от него. И резко снова всё стихло.
— А в прочем не важно. Хоть тысячу раз умру — они не получат его. Даже через мой труп. Смешно, да? Иронично? Вот и я так думаю...
Немой голос обрёл очертания ветра и в ответ снова лишь колыхнул траву, она склонилась к земле и выпрямилась, будто кивнув.
— Ты должен радоваться, что тебе подарили вторую жизнь в виде меня. Проведение хочет, чтобы ты любой ценой выполнил свой долг. Я сделаю это. Так давай же, вперёд, вперёд, твой полковник тебя ждёт,
Вернер...
★★★
Опаляющее пустынное солнце очередной раз заставляет щуриться. Подполковник Штауффенберг снова на фронте. Снова. Он сам попросил о переводе. Пока с очередной атакой для него всё не заканчивается. Пока он не начинает чувствовать, что это конец. Конец ли? Даже когда в него вонзаются десятки осколков, прорезая ткань военной рубашки и с лёгкостью рассекая кожу, он слышит знакомое шуршание перьев, будто последний раз чувствовал его рядом с собой ещё вчера... Это заставляет разомкнуть, превозмогая боль, забитый песком глаз, увы только один. Закутав его в кокон белых крыльев, перед ним снова его Валькирия, снова спасает.
— Ты?.. — хрипит Клаус из последних сил и едва улыбается, будто это единственное, что он рад увидеть перед собственной смертью. Весна слабо кивает ему и аккуратно целует в лоб, как в первый раз. И хоть Штауффенбергу это всё казалось предсмертными бреднями, этот поцелуй всегда значил одно — он будет жить. И после него он проваливается в забвение надолго.
Видит Весну. Чувствует. Снова прикасается. Тот снова поддатливо ластится, жмётся, будто одна ночь — целая вечность, которую они провели вместе. И только сейчас Клаус понимает, как же он скучал по нему, все эти месяцы до фронта. И видит его в затянувшемся сне, пока наконец не приходит в себя в госпитале. Без глаза, без руки, зато живой. Весна снова его спас. Ему дали второй шанс снова и снова делать это.
Штауффенберг никогда не узнает, что его сонные грёзы на самом деле были реальны. Весна всегда был рядом. Каждую ночь безмолвно стоял у его койки и с рассветом исчезал в окне. Сбежал из Вальхаллы, променял службу Одину на одного человека. Пал, лишился крыльев. Но выбрал использовать свой второй шанс, ведь первый пал так же, безмолвно, с концами, не смог выполнить то, что предписала судьба. Но восстал, как Феникс из пепла Валькирией. Но не ради Вальхаллы, ради своего долга, к которому однажды его занесла жизнь. Это его выбор. Его сознательный правильный выбор. Он поклялся.
★★★
На стол Штауффенберга Ольбрихт кидает чужую анкету.
— Вот адъютанта там подогнали, посмотрите хоть, — объясняет он и исчезает. Да к чему это всё?..
Штауффенберг закрывает единственный глаз и потирает переносицу, тяжело вздыхая и слушая хлопок дверью. Поднимает голову. Взгляд глаза в глаза. Всё замирает.
Рыжий парень со знакомыми до боли карими глазами и идеально выглаженной зелёной форме молча и выжидающе смотрит на Клауса. А тот готов поклясться, что бредит. Это же ведь... Весна? Штауффенбергу это кажется? Это же просто совпадение? Тоска по кому-то, кто больше года назад был с ним всего одну ночь, но запал глубоко в сердце, которое сейчас, пропуская удар за ударом, глухо ударяется о рёбра и сообщает всему телу волну мурашек. Нет, он не может обознаться. Как он может не узнать
своего Весну?
Взгляд мельком падает на анкету на столе. Он в ней подписан, как «Обер-лейтенант Вернер фон Хафтен». Не может быть...
Странно выглядит Клаус, если это просто совпадение, поэтому он на всякий случай отбрасывает свои мысли в сторону, вдруг действительно обознался, вдруг просто этот парень похож на него? Но он даже ничего толкового сказать не может, трудно собраться с мыслями.
Весна... Рыжий Феникс, восставший из пепла. Валькирия. Дикая птица, приручить которую удалось только подполковнику... Весна выбрал долг, который его заставляет выполнить судьба, перерождая его раз за разом. Он обещал найти своего человека снова. И действительно готов умереть хоть ещё тысячу раз, но никогда не отдаст его
им... Всё действительно ещё только начинается.
Парень замечает замешательство будущего начальника, поэтому выбирает решить всё самому, слабо улыбнувшись. Так знакомо...
— Помните меня, мой герр?.. Я нашёл Вас.
Сердце, встрепенувшись, больно защемило в груди.
