Приручить Валькирию

      Чёрные стены, холодный пол и темнота давили, угнетали. Железные наручники до крови протёрли кожу на запястьях, по большей части из-за попыток из них вырваться. Который раз Весна задавался вопросом о том, зачем он всё же спас своего нынешнего надзирателя. Один дал ясный приказ о том, чтобы всех раненых забрать. Почему он нарушил указ? Зачем спас этого человека? Весна не мог дать ответ даже сам себе, не говоря уже о том, как он будет отчитываться перед Верховным Богом. Да и отчитается ли? Он буквально в плену у смертного. Валькирия в плену у смертного! Звучит смешно, если бы не было так обидно, что божество смог пленить обычный человек. Он совершенно не помнит, как оказался в его руках. Но даже если бы Клаус его отпустил... Он бы не смог уйти просто так. Что-то теплится внутри, что держит его, то же и заставило его спасти тогда. День за днём он больше понимал это чувство и снова понимал, что нарушает все запреты. Ему нельзя долго контактировать с людьми, а уж тем более влюбляться, но это другой случай. И Весна не позволял себе думать об этом, ведь и так нарушил слишком много. Иначе это ещё и просто жалкое зрелище: несчастная Валькирия в плену у смертного, да ещё и влюблённая в него. Весна не мог себе позволить унижаться, как бы там ни было. Он должен вернуться, ни смотря ни на что. Клаус заходил к нему каждый день и не по разу, но Весна продолжал проявлять агрессию, чтобы им не начали пользоваться, уж он-то знал нравы людей. А как только дверь закрывалась на ночь, он падал без сил на пол и пускал слёзы, утирал влагу со щёк и слизывал её с ладоней. Единственное, что ему помогало. Почему он так рыдает по своему тирану, который, как говорит, хочет помочь? Он даже крылья подрезал, сволочь, чтобы Весна никуда не смог улететь. Валькирия чувствовал вину перед Одином, перед всей Вальхаллой, что так подводит. Он не помнит, как появился на свет. Помнит только себя сразу Валькирией, но очень отличающихся от сестёр. Именно, что он им брат, он мужчина. Весна не мог понять, почему так случилось. Но вполне привык и чувствовал себя среди двенадцати сестёр своим. И ещё то, что он помнит, что мечтает быть человеком. А теперь и ещё больше, когда понял, что его предмет воздыхания — смертный. Его не очень волновало то, что и он сам, и его надзиратель мужчины, он оставил это на потом, его именно беспокоила своя сущность. А ещё он не хотел умереть здесь. Это предположение людей о том, что Валькирии бессмертны, ведь они божества, ошибочно. Они могут погибнуть. Но, пожалуй, даже хорошо, что люди не знают об этом. Иначе такие же, как тиран Весны, начнут охотиться на них, чисто ради трофеев. Но если Весна здесь погибнет, то это станет известно. Поэтому он хочет выбраться отсюда, выбраться и улететь всеми силами отсюда, сбежать от тирана, забыв всё, что он чувствует. Уж лучше так.       — Ну как ты тут?       Он ещё и смеет спрашивать об этом. Неужели не видит сам? Вот если бы он ещё знал, что чувствует его Валькирия по ночам... Правда, Штауффенберг говорит тихо, с нежностью и искренностью, что у Весны появляется глупая вера во взаимность. Лучше бы этот смертный никакой надежды не давал, так сбежать проще. Ему даже стало казаться, что он зря его называет тираном, он же лишь держит на привязи в подвале и как-то пытается заботиться. И улыбается ещё, глядя в глаза... Весна словно в трансе, он рассматривает Клауса, смотрит в глаза, что всё ближе, ближе... Нет! Весна резко встрепенулся, хлопая крыльями и отпрянув назад, когда тот приблизился почти на полметра. Нельзя. Нельзя терять бдительность. Нельзя давать слабину и показывать то, что чувствуешь.       — Всё так же не доверяешь? — улыбка пропадает с лица мужчины и он опускается на пол, грустно осматривая свою Валькирию.       Он действительно расстроился из-за этого? Весну выбешивает то, что он даёт надежду на взаимность, а ему это не нужно, если он хочет уйти.       — Хватит, — Весна хмурится. Он уже прощает то, что за почти две недели своего пребывания здесь его уже перестают называть на «Вы».       — Скажи, прошу, что я не так делаю? Я совершенно не хочу зла тебе, — продолжает он всё с тем же видом. У Весны так предательски щемит сердце, так хочется поддаться ему, но гордость всё так же не позволяет. Тем не менее, ему кажется, что он вот-вот может совершить непоправимую ошибку. Он устал бросаться из крайности в крайность, одна, часть его говорит бросить и бежать, а другая буквально умоляет прислушаться и поддаться чувствам.       — Всё не так! — внезапно шипит Валькирия, взмахивая крыльями. — Например, ужасные условия содержания и цепи!       — Ты сбежишь, я не могу это позволить, — Клаус качает головой.       — Лучшее, что ты можешь сделать для меня, это отпустить!       — Я пока не могу сделать этого...       — Я смогу жить и без твоей помощи.       — Перестань. Я же вижу, что ты не хочешь сопротивляться, на самом деле.       Нашёл слабую точку. Надавил на больное. Да как он понял?! Весна в недоумении. Чем больше появляется заботы от него, тем сложнее противостоять желанию поддаться и сложнее сбежать.       — Уйди, — внезапно перебивает Штауффенберга Весна.       — Но... Почему? — подполковник хлопает глазами, ведь он уверен, что прав.       — Уйди! — практически шипит Валькирия, щетинясь и распуская вновь крылья, зрачки резко сужаются. Выглядит угрожающе. — Оставь меня в покое одного!       Клаус непонимающе и с некой тоской смотрит на своё крылатое божество. А после, чуть подумав, всё же уходит, обернувшись на последок с тяжёлым вздохом. Весна терпит ещё пару десятков секунд, убеждаясь, что он не вернётся в ближайшее время. После чего падает на пол, заворачиваясь в крыло, как в кокон, и закрывая руками лицо. Слёзы снова брызнули из глаз, на этот раз до вечера не дождаться. Слишком сильную надежду он даёт и влюбляет ещё больше. Это хуже гнева Одина — влюбиться в этого смертного. Ещё больнее, чем если бы это было невзаимно. Он молил пустоту, чтобы это прекратилось, он не может вынести его. Он не выносит эту приветливую лучезарную улыбку, с которой он всегда появляется по утрам. Не выносит тихий ласковый голос, который интересуется изо дня в день, всё ли в порядке, хотя ответ всегда один и тот же. Не выносит взгляд его глубоких серых глаз, словно иссиня-серые тучи во время летней грозы. Не выносит его.       Весна не знает, сколько он так пролежал. Но спустя какое-то время скрипит дверь и слышатся шаги. Валькирия подскакивает и испуганно отползает в угол, поспешно утирая слёзы, но их следы так сразу не скрыть.       — Что случилось? — Клаус выглядит неподдельно взволнованным, проходит внутрь и опускается на пол напротив Весны в двух метрах. Тот молчит. Молчит и смотрит на него, но не с той дикой яростью, как раньше, а запуганно, мокрыми от слёз глазами. «Что случилось?»... Если бы Штауффенберг знал, что случился он сам...       — Зачем ты пришёл? — хриплым голосом спрашивает Весна, хмурясь и вытирая слёзы.       — Я пришёл тебя проверить. Что случилось? — Клаус было поднимает руку, чтобы дотянуться до него, но одёргивает себя, вспоминая, что тот не дастся, и с грустным вздохом опускает её.       — Ничего. Я часто так не из-за чего, — соврал тот, шмыгнув носом. — Зачем тебе так обо мне беспокоиться?       — Потому что я чувствую на себе ответственность за тебя, — продолжает тот тихим, спокойным голосом, глядя Весне в глаза. Тот снова не выдерживает. Но грубить сейчас хочется меньше всего. Он чувствует, что его могут утешить, но он жмётся к стене, отводя взгляд. Даёт слабину. Трудно устоять и снова грубить тому, кто искренне беспокоится о нём. Но и дотронуться до себя он ещё не даёт. Он уже знает, что точно назад пути не будет. Он и так подходит к точке невозврата.       — В-возможно... Возможно я скажу чуть позже об этом... — дрожащим голосом произносит он, заикаясь. Клаус долго обеспокоенно на него смотрит, Весна же старается не смотреть больше ему в глаза. И всё же тот уходит. Но у Весны какое-то странное чувство возникло, сейчас ему хотелось, чтобы тот лучше молча сверлил его взглядом, но был рядом. Валькирия снова медленно ложится на пол, заворачиваясь в крылья. Но слёзы уже высохли, он просто лежит в тяжёлой паутине своих дум. Точка невозврата близка, он это чувствует. Поддаться ей навстречу? Или всё же продолжить упираться и пытаться убежать? Он не знал. Внутри так всё болезненно ныло, что ему казалось, что лучше бы его просто убили. Лучше бы Клаус был жестоким тираном, а не тираном, который искренне хочет помочь, влюбляя в себя всё больше и давая надежду некстати. Лучше бы он был убийцей. Лучше бы он убил. Или хотя бы разочаровал в себе. Так Весне будет легче сбежать от него. Но сейчас он просто не сможет уйти отсюда сам. Он не сможет уйти по своей воле. Его глупая влюблённость перетекала кровью по венам в болезненную привязанность. Боль где-то в груди резала, как ножом. Никогда он ещё не испытывал такого.       Прошло, наверное, ещё несколько часов. Он перестал чувствовать реальность, ему казалось, словно от него осталось лишь тело. Замёрзшее тело, прикованное цепями в тёмном холодном подвале. Но в его слух сквозь тишину пробились тихие звуки сверху. Тихие, протяжные, звенящие, тоскливые, но невероятно красивые.       Это Клаус, вздохнув, в полумраке у окна при свете фонаря с улицы открыл ноты и сел впервые за долгое время за свою виолончель. Настроение у него такое было... Меланхолическое. Пальцы зажимали струны, смычок медленно скользил по ним из стороны в сторону, виолончель тоскливо пела. Сквозь её песню Клаус краем уха уловил тихое завывание. Завывание вместе с виолончелью. Такое же тоскливое, протяжное. Но невероятно красивое... И слышалось оно из подвала.       Виолончель смолкла. Смолк и Валькирия. О песнях Валькирий складывают легенды, но Штауффенберг услышал такую песню своими ушами. Это было невероятно. В нём была буря эмоций, он стремглав нёсся в подвал, перелетая через ступеньку, к Валькирии, к своей Весне.       Скрипит дверь на проржавевших петлях, словно стараясь повторить за ними те тоскливые мелодии. Но выходит не очень. Весна вздрагивает и в полумраке блестит глазами, глядя на фигуру подполковника, что замер у входа, словно тень в слабом синем свете через маленькое окошко. Оба молчат. Но оба знают, почему они встретились так поздно.       — Красиво поёшь... — негромко и несколько замявшись, произносит Клаус, нарушая тишину.       — Красиво играешь... — отвечает ему из тени Валькирия. Это первый его комплимент тому. Но он честный, просто так бы он не начал петь.       Снова между ними повисла тишина. Оба молчат, глядя друг на друга из темноты. Затем Штауффенберг двинулся к Весне, стуча по каменному полу каблуками сапог, и опускается в полуметре перед ним на колени. Валькирия не шипит и не дёргается. На этот раз он очень близко.       — Хочешь, можем дуэтом... — на грани слышимости предлагает он, заглядывая Весне в глаза, что в темноте были словно две больших чёрных блестящих бусины.       — Ч-что?.. — так же еле слышно, дрогнувшим голосом спрашивает Валькирия. Он правда такого не мог ожидать. И он знал, что лучше отказаться, но сейчас внутри него словно что-то распустилось, глядя в его глаза вновь прямо сейчас. Он не может отказаться. Точка невозврата стремительно близится.       — Я отстегну тебя, мы поднимемся наверх... — начал Клаус, но перед ним, тихо позвякивая цепями, поднялось две руки в оковах. Тогда он понял, что это согласие. Штауффенберг растягивает губы в мягкой улыбке, достаёт связку из кармана и поворачивает ключ в замочной скважине. Наручники с металлическим грохотом падают на холодный каменный пол, руки Валькирии свободны. Весна свободен. Ноги его плохо держат, он пошатывается, но встаёт во весь свой рост, что следом делает и Клаус. Не такой уж Валькирия и большой, какими Валькирий представляют обычно. Чуть ниже подполковника, сантиметров на пять. Но вот крылья, крылья действительно огромные. Штауффенберг протягивает ему руку, но Весна не спешит за неё взяться. Всё ещё не даёт себя коснуться.       — Точно... Прости... — Клаус виновато опускает руку. Как и всегда. И разворачивается, выходя из подвала. Следом за ним, тихо ступая, идёт Валькирия. Он не вставал на ноги почти две недели, как же ему хорошо сейчас выпрямиться полностью. Как же ему не хочется вернуться в тот подвал.       Штауффенберг садится за виолончель, наблюдая, как Весна осторожно устраивается рядом с инструментом на коленях, складывая крылья.       Весне никогда так ещё не хотелось кричать о своих чувствах. Его освободили и сейчас он рядом со своим тираном. Тираном, которого он любит больше всего, что вообще может любить. И сейчас ему кажется, что это самый лучший момент всё сказать ему. Но... Весна не спешит. Пытается отсрочить свою точку невозврата.       Смычок плавно скользит по струнам, Клаус неотрывно смотрит на свою Валькирию. Он хочет услышать его песню ещё раз. Весна собирается, вздыхает и еле слышно начинает завывать. Тоскливо, вкладывая все свои переживания в свою песню. Возможно, последнюю. Он не знает, сможет ли ещё хоть раз спеть. Осмелится ли хоть ещё раз спеть?..       Он заходится в тоскливом вое всё громче, словно волк на Луну, но только с это звучит, как песня, красиво, связано. Клаус играет, не останавливаясь, но сейчас он сосредоточен только на Валькирии. Весна воет всё громче, пока не переходит чуть ли не на крик. Штауффенберг морщится, не понимая этого, но не переставая играть, он вовлечён в это, он заворожён, он хочет услышать то, о чём Валькирия думает, когда поёт, начинает играть ещё громче и волнительнее, не отставая от лада Весны. Но тот резко замолкает, нервно дыша.       — Остановись, — оборачивается он в мольбе к Клаусу. — Остановись!       Виолончель тут же замолкает.       Клаус озадаченно смотрит в глаза Весне. Но во взгляде снова то искреннее волнение.       — Прошу... — тихо, страдальчески простонав, Весна собирает к переносице брови и в мольбе кривит губы, глядя подполковнику в глаза, впервые так уверенно. — Я, я-я клянусь, что не сбегу, даже не попытаюсь, клянусь!.. Я не хочу обратно... — уже шепчет он, — Позволь, пожалуйста, мне остаться тут, с тобой...       Клаус тихо выдыхает. И поднимается со стула, огибая инструмент.       — Я и не собирался... — тихо признаётся он. — Но мне будет сложно, если ты мне не будешь доверять и давать тебя касаться...       Весна следит, как он подходит, возвышаясь. Валькирия не произносит ни звука, следя за тем, как рука медленно тянется к нему. Он замирает, больше не смея этому сопротивляться. Тёплые пальцы Штауффенберга касаются щеки и медленно невесомо её гладят. Валькирия закрывает глаза и задерживает дыхание, поддаваясь сейчас только своим чувствам.       Тогда Весна понял: точка невозврата наступила.